Поэзия на новоиндийских языках и Фарси

Онлайн чтение книги Классическая поэзия Индии, Китая, Кореи, Вьетнама, Японии
Поэзия на новоиндийских языках и Фарси

Из «Чарья-Гити»[337]«Чарья-гити» можно перевести как «Песни (истинного) пути». В них нашли отражение идеи и ритуалы тантрического буддизма. Среди исследователей существуют различные точки зрения на проблемы истолкования «чарья-гити», но во всяком случае ясно, что эти тексты описывают и предписывают определенного рода мистический опыт, используя язык символов, иносказаний и парадоксов (в этом смысле их можно сравнить с «коанами» дзэн-буддизма). Философской основой буддистского тантризма была «шуньявада» (букв.: «учение о пустоте»), считавшая истинный опыт, истинную суть мира неописуемыми, «пустыми». Согласно «шуньяваде», различие между сансарой (бытием) и нирваной (высшей целью буддиста, выходом за пределы бытия) — условно, так как поистине это одно и то же, и трудность состоит лишь в осознании истины. Тантризм предлагал определенные психо-физиологические методы постижения этой истины, обретения высшего знания («Великого счастья»). По-видимому, «чарья-гити» — «жанровое» обозначение особого рода текстов (как, скажем, псалмы или коаны). Крупнейшее рукописное собрание таких текстов было обнаружено в начале XX века бенгальским филологом X. Шастри. Единичные «чарья-гити» известны и по другим письменным источникам. В устной передаче они бытуют среди буддистов Непала, Тибета, Монголии и Бурятии. Рукопись X. Шастри содержала пятьдесят «песен» с санскритским комментарием. Авторство «песен» приписывается так называемым «сиддхам», то есть легендарным буддистским подвижникам, датировка (и даже историчность) которых весьма неопределенна. По лингвистическим соображениям «чарья-гити» из рукописи X. Шастри обычно датируют XI–XII веками, хотя некоторые из них могут иметь и более раннее происхождение. Эти пятьдесят «чарья-гити» входят (в тибетском переводе) в тибетский буддистский канон. Существует монгольский перевод (сделанный с тибетского) в составе монгольского буддистского канона. Есть несколько полных научных переводов на английский язык и один частичный на французский. Перевод В. Микушевича — первый опыт поэтического переложения «чарья-гити» на европейский язык. В основу перевода положено издание: P. Kvaerne. Songs of the Mystic Path. A Study of the Caryagiti. Bergen, 1972. Нумерация «песен» — по этому изданию (соответствующая нумерация в рукописи X. Шастри).

Перевод В. Микушевича

1 Пять ветвей [338]Автором этой «песни» назван Луи-па, первый в традиционном списке «сиддхов». Пять ветвей — пять «скандх», то есть пять чувств вместе с соответствующими аспектами воспринимаемого мира. Стихотворение в целом противопоставляет ложный путь обычной йоги истинному пути тантрической медитации: йог устраивается под деревом, но лучшее дерево — собственное тело; йог садится на подстилку из священной травы, но лучшее сиденье — собственное дыхание и т. д. (ср. ниже стихи Лал-дэд и Кабира). на чарующем дереве-теле.

Время в мыслях царит, в этом зыбком пределе.

Утвердишь Несказанное знанием точным,

И Великое счастье окажется прочным.

Величайшие подвиги тоже бесцельны,

Если радость и горе людское смертельны.

Опыт мнимый навеки отсечь постарайся!

Окрылен пустотой, на нее опирайся!

Я провидел незримое в явственных видах.

Возносил меня вдох и поддерживал выдох.

17 Тыква-солнце; струною луна послужила;

Зазвучала, запела великая жила.

Несравненная лютня запела нежнее:

Пустота многострунная чутким слышнее.

В раздвоении гласные вторят согласным;

Лучший слон [339]Текст анонимен. Лучший слон — человеческий дух. восхищен единеньем прекрасным.

И поют, осчастливлены дланью нетленной,

Тридцать две драгоценных струны во вселенной.

Пляшет йог, неустанно богине внимая,

Но трудна Просветленному пляска такая.

19 Бытие и нирвана, как два тамбурина;

Дух с душою — кимвалы в руках властелина.

Бубнам бить, ликованью в сердцах не кончаться;

Канха [340] Канха (пракритская форма имени «Кришна») — один из «сиддхов». с Неприкасаемой вышел венчаться.

В этом браке свое распознал он рожденье,

Потому что приданое — освобожденье.

Возвещает любовь, и любовь знаменует:

Тьма ночная навеки в объятьях минует.

Ею, Неприкасаемой, вознагражденный,

Восприемлет он смысл, до рожденья врожденный. [341] …смысл, до рожденья врожденный.  — В ор. слово «сахаджа», один из ключевых терминов тантризма. Буквально переводится как «сорожденное»; может быть истолковано как «истинная суть мира, раскрывающаяся человеку в непосредственном восприятии».

21 Ночью мышь залезает высоко-высоко. [342]Автором этой «песни» назван Бхусуку.

Хочет мышь полизать сокровенного сока.

Мышь — дыханье твое. Ты убийца дыханья,

Чтобы впредь не сновать ему средь мирозданья.

Повредив самому существу и основе,

Мышь-дыханье грозит нашей сладостной нови.

Мышь во мраке чернеет, ночами незрима,

В небесах мельтешит, вожделеньем гонима.

Умертви грызуна, покорись наставленью,

И навеки положишь конец вожделенью.

Усмири грызуна ради вечной основы,

И навеки спадут вековые оковы.

22 [343]Автором этой «песни» назван Сараха.Бытие и нирвана — заманчивый морок.

Ты в тенетах своих же! Так разве ты зорок?

Мы навеки затеряны в непостижимом;

Умирая, рождаемся в неудержимом.

Жизнь и смерть лишены различительных знаков.

Для живого и мертвого путь одинаков.

Если смерти боишься ты, бойся рожденья!

Может быть, заклинанья сильней наважденья?

В этом мире подлунном и в мире небесном, [344] В этом мире подлунном и в мире небесном…  — То есть в мире людей и в мире богов (по индийским представлениям, боги тоже смертны).

Постарев, умирают в обличье телесном.

Жизнь к рожденью ведет или к жизни рожденье? [345] Жизнь к рожденью ведет или к жизни рожденье? (В ор.: «Рожденье ли причина кармы, или карма причина рожденья?») — То есть: «Что причина, а что следствие в бесконечной цепи рождений и смертей?»

Перед этим вопросом бессильно сужденье.

31 [346]Описание мистического опыта.Исчезает сознание, дух исчезает;

Затерявшись в неведомом, «я» ускользает.

Бубном будит прозренье немые просторы;

Аджадева парит безо всякой опоры.

Серебрится луна, приподняв покрывало. [347] Серебрится луна, приподняв покрывало.  — Ср. у Ф. М. Достоевского в романе «Идиот» рассказ князя Мышкина о человеке, который, стоя на эшафоте, подумал, что после смерти он сольется с золотым сиянием купола церкви.

С ней сознанье, лишенное чувства, совпало.

Наконец, пересилив природу людскую,

Овладев пустотой, в пустоте торжествую.

Так, не ведая больше ни страха, ни гнева,

Навсегда бытие превозмог Аджадева.

40 [348]40 и 45. Автором этих «песен» также назван Канха.Человеческий разум коснеет в ничтожном,

И спасения нет в благочестии ложном.

Не для разума смысл, до рожденья врожденный,

Несказанным от суетных чувств огражденный.

Смысла нет в поученье твоем неустанном.

Так зачем же беседовать о несказанном?

Обесценено ложью любое реченье.

Взял глухого немой на свое попеченье.

Чем богат Победитель [349] Победитель — Будда., проникнутый светом?

Лишь глухому немой повествует об этом.

45 Разрастается древо-сознанье годами.

Ветви — чувства. Желанья зову я плодами.

Крепок ствол, нашим благом и горем взращенный,

Так что может срубить его лишь просвещенный.

Утомляется тот, кто рубил неумело,

И бросает, глупец, непосильное дело.

Кроме неба, топор никакой не пригоден.

Беспредельный покров пустоты превосходен.

Наилучший топор — многомудрое слово.

Лишь бы только не выросло дерево снова!

Шейх Фарид[350]Шейх Фарид — В священной книге стихов «Ади-грантх» содержится более ста строф, приписываемых некоему (Шейху) Фариду. Историки пенджабской литературы обычно отождествляют автора этих строф со знаменитым суфийским проповедником по имени Шейх Фарид Шакаргандж, жившим в конце XII — начале XIII века. В таком случае стихи Шейха Фарида оказываются древнейшими памятниками пенджабской литературы. Авторитетные европейские исследователи, однако, полагают, что данные стихи принадлежат поэту, современнику гуру Нанака (конец XV — начало XVI в.). Интересно отметить, что некоторые из строф Шейха Фарида, входящих в «Ади-грантх», в других рукописных традициях приписываются Кабиру. Переводы публикуются по изданию: «Дневные звезды. Восточный альманах». Вып. второй. М., 1974, с. 11–28.

Перевод И. Ивановского

* * *

Давно просватана душа, все ближе скорбный миг,

И ангел смерти к ней придет и свой покажет лик.

Он кости тела раздробит, души непрочный дом,

Так чаще говори душе, что жить недолго в нем.

Душа пойдет за женихом, неотвратим уход.

Кого она в прощальный час за шею обоймет?

О, как ты узок, мост Сират [351] Мост Сират — по кораническим представлениям, мост толщиной в человеческий волос, ведущий в рай. Праведники проходят по нему, а грешники срываются в геенну огненную. Буквальный перевод последней строки: «Фарид! Слышны звуки ада! Не промотай жизнь впустую!».,— тончайший волосок!

Фарид! Вставай и уходи, когда наступит срок.

Смотри, Фарид: года прошли, стал сахар горше яда.

Лишь Бог тоску мою поймет, он помощь и отрада.

* * *

Фарид! Прекрасные глаза пленяли все сердца,

А нынче в черепе пустом — гнездо и два птенца.

* * *

Фарид! Не попирай земли надменною стопой.

Пока ты жив — земля внизу, а умер — над тобой.

* * *

Фарид! Любимый далеко [352] Фарид! Любимый далеко…  — Имеется в виду бог., густая грязь повсюду,

Но пусть я вымокну насквозь — в разлуке жить не буду.

* * *

Фарид! Нам патока сладка, душистый сладок мед,

Но с ними сладость божества в сравненье не идет.

* * *

Фарид! Я с Богом разлучен, я в горе небывалом.

Тоска матрасом служит мне, страданье — одеялом.

* * *

Фарид! Кто возводил дома, кто выстроил дворец,

Но всем, кто суете служил, пришел один конец.

* * *

Фарид! Здесь ангел смерти был, ограбил дом души,

Глаза-светильники задул и прочь ушел в тиши.

* * *

Фарид! Роскошные дворцы бессмертья не дают.

Не забывай, что недалек последний твой приют.

* * *

Фарид! Наш долг — творить намаз, ходить в мечеть пять раз,

А кто не ходит — подлый пес! Он не пример для нас.

* * *

С молитвы день начни, Фарид, Господь молитву любит,

А тем, кто Господа не чтит, пусть головы отрубят.

* * *

Ту голову, что пред Творцом склониться не желает,

Швырнем, как топливо, в очаг, — пускай в огне пылает.

* * *

Фарид! Как поле под посев, разгладить душу надо.

Тогда не будут ей грозить огонь и муки ада.

* * *

Кто пуповину отрезал, надрезать мог и шею.

Тогда я жизни бы не знал — и горя вместе с нею.

* * *

Слабеет зрение и слух, зубов лишился я,

И тело бедное кричит: «О, где же вы, друзья?»

* * *

Фарид! Наш мир — прекрасный сад, и в нем душа, как птица.

Но бьет прощальный наубат [353] Наубат (арабск.) — род барабана, в который били через определенные промежутки времени (от этого слова — русское «набат»)., пора поторопиться!

* * *

Фарид! Не ты один в беде, с горы на мир взгляни:

Во всех домах кричит беда и мечутся огни.

* * *

Фарид! Опять, как злобный пес, визжит и лает плоть,

Но крепко уши я заткну, чтоб искус побороть.

* * *

О ворон, плоть мою терзай, не трогай только глаз,

Чтобы возлюбленного лик в глазах моих не гас.

* * *

Мы подкрепляемся в пути водою и зерном,

С надеждой мы явились в мир, надеждой мы живем,

Но ангел смерти к нам пришел и двери отворил,

От милых братьев нас увел в безмолвие могил.

Смотри — вот четверо живых усопшего несут.

Фарид! Лишь добрые дела смягчают Божий суд.

* * *

Фарид! Ужасен лик того, кто позабыл Творца.

Его мученьям даже смерть не принесет конца.

* * *

Молитва вечером — цветок, а на рассвете — плод.

Тому, кто не проспал рассвет, Всевышний воздает.

* * *

Терпенье — лук твоей души, терпенье — тетива,

Стрела терпенья прянет в цель по воле божества.

* * *

Фарид! Груз дервиша тяжел, немногим по плечу,

Мне Бога так не полюбить, как я любить хочу.

* * *

Полсотни алчущих ловцов, а птица лишь одна,

И если не поможет Бог, она обречена.

* * *

Ты ближнего не осуждай [354] Ты ближнего не осуждай  — Эта и последующая строфа заключают собрание стихов Шейха Фарида в «Ади-грантхе». Это единственные строки Шейха Фарида, в которых прямо провозглашается равенство всех людей перед богом.: пред Богом все равны.

Чужих сердец не огорчай, — поверь, им нет цены.

* * *

Фарид! Прекрасный лал души воистину хорош.

Чужую душу береги, и ты свою спасешь.

Лал-Дэд[355] Лал-дэд (Лалла) [Дэд на языке кашмири значит: «бабушка». Лал-дэд — Бабушка Лал. Лалла — санскритская форма того же имени.] — одно из первых (и по времени, и по значению) имен в литературе на языке кашмири. Достоверных исторических сведений о Лал-дэд не имеется. Согласно преданию, она жила в XIV веке и была странствующей подвижницей, поклонницей бога Шивы. Легенды сообщают о встречах Лал-дэд с современными ей мусульманскими святыми-проповедниками. Стихотворения, приписываемые Лал-дэд, сохранялись почти исключительно в устной передаче. Вероятно, как и в других случаях, претерпели со временем некоторые изменения и собрали вокруг себя сходные по форме и смыслу произведения других авторов других веков. Стихотворения Лал-дэд проникнуты идеями своеобразного шиваитского бхакти с элементами йоги и тантризма (возможно также влияние суфийских идей). Лал-дэд часто обращается к личному божеству, которого называет Шивой (ср., однако, стихотворение 19), но Шива здесь не столько конкретный мифологический персонаж, сколько символическое имя всеобъемлющего Абсолюта (ср. имя Рамы у Кабира). Высшее стремление Лал-дэд, как и в большинстве других индийских религиозных системах, — освободиться от бытия, соединиться с Абсолютом. Существуют научные переводы стихотворений Лал-дэд на английский язык и поэтические на немецкий. На русский язык Лал-дэд переведена впервые. В основу перевода положено издание, подготовленное Дж. Грирсоном и Л. Барнеттом (Лондон, 1920). Нумерация принадлежит составителю, который выражает благодарность Б. Захарьину за большую помощь в работе над стихами Лал-дэд.

Перевод (1-15) С. Липкина

* * *

<1> Как в мир пришла я, так ушла, когда настал мой срок.

На жердочке моя душа, кругом — речной поток.

В кармане шарю я рукой, — нет ни полушки там.

Так что ж теперь за перевоз я лодочнику, дам?

* * *

<2> Замкнула тела своего я девять окон и дверей.

К моей душе подкрался вор, — позвать на помощь ли скорей?

В темнице сердца я его связала и, воскликнув: «Ом!»,

Спустила шкуру я с него святым заклятьем, как бичом.

* * *

<3> Я лодку через океан тяну за тоненькую нить.

Услышит ли меня Господь, он мне поможет ли доплыть?

Сырая глина — мой сосуд, я расточаюсь, как вода.

Ужели мой заблудший дух в свой дом не вступит никогда?

* * *

<4> Мгновенье пришло — я поток увидала бегущий,

Мгновенье прошло — нет уже ни воды, ни мостков.

Мгновенье пришло — и я куст увидала цветущий,

Мгновенье прошло — нет уже ни шипов, ни цветков.

Мгновенье пришло — вижу: пламя горит и дымится,

Мгновенье прошло — нет ни дыма уже, ни огня.

Мгновенье пришло — и пандавов [356] Пандавы — пять братьев-царей, герои эпоса «Махабхарата». я мать, я царица!

Мгновенье прошло — и горшечник простой мне родня…

* * *

<5> Пускай погаснет день и тьма сойдет ночная,—

С небесной высотой сольется даль земная.

Пусть Раху-демона [357] Раху — асур, периодически заглатывающий луну и солнце (чем объясняются их затмения). глотать начнет Луна [358] Пусть Раху-демона глотать начнет луна…  — Нарочито парадоксальная фраза, цель которой — описать невыразимый мистический опыт (ср. «чарья-гити», некоторые стихи Кабира и т. д.).,—

С Извечным я сольюсь, во всем растворена.

* * *

<6> Приходят ниоткуда, уходят в никуда,

Но днем и ночью надо им двигаться всегда.

Кто б ни пришел — остаться здесь не сумел никто.

Так что же стало с чем-то? Ничто, одно Ничто…

* * *

<7> Иные бодрствуют, хотя вкушают сна отдохновенье,

Иные крепко спят, хотя являют бдения черты.

Иных нечистыми зову, хотя свершают омовенье,

Иных несуетность я чту, хотя живут средь суеты.

* * *

<8> Отшельник по святым местам, чтобы с Единым слиться, бродит,

Начало ищет всех начал, но самого себя находит.

С Единым тождество поняв, в безверии ты не косней:

Чем дальше от травы стоишь, тем кажется трава свежей.

* * *

<9> Ты один — земная твердь, ты один — небесный свод,

Ты, и только ты, — эфир, ты — закат и ты — восход,

Ты есть жертва божеству: ты — сандал, вода, цветы. [359] Ты — сандал, вода, цветы.  — Перечислены предметы, обычно приносимые богам при поклонении.

Как Тебе воздать Тобой, если все, что есть, есть Ты?

* * *

<10> Всего лишь голый камень — храм, всего лишь камень — бог,

Одно и то же вещество — все с головы до ног.

Кому же молишься ты, жрец? И что же ты познал?

Свой разум лучше сочетай с началом всех начал!

* * *

<11> Главой державы можешь стать, но ты не обретешь блаженства,

И разум не насытишь ты, другому передав главенство.

Становится бессмертным дух, лишь отказавшись от желанья.

Живешь, а плоть как бы мертва: вот в этом — истинность Познанья. [360]Последняя строка ор. в буквальном переводе звучит так: «Заживо умереть — вот что есть (истинное) знание». Имеется в виду высшая религиозная цель — полная отрешенность от бытия, достигаемая уже при жизни (ср. <17>).

* * *

<12> Кто одолел Желанье, Страсть, Гордыню, кто — подвижник строгий —

Разбил, сражаясь, этих трех грабителей с большой дороги,

Тот настоящего нашел владыку, стал ему слугой,

Тот понял: мир — всего лишь прах, в нем нет отрады никакой!

* * *

<13> С моей души слетела скверна, как пыль с зеркального стекла,

И, проясненная, признанье в людской семье я обрела.

Когда увидела я рядом всепоглощающее То,

Я в нем все сущее постигла и поняла, что я — ничто.

* * *

<14> Я видела, как умирает от голода мудрец-знаток,

Он был бессилен, как гонимый дыханьем осени листок.

Я видела, как избивает слуг-поваров богач-глупец,

С тех пор от суетного мира я отказалась наконец!

* * *

<15> Мы говорим, что мысль нова и что река нова,

Что месяц, вновь взошедший, нов, — но это все слова!

Все те же — месяц, мысль, река, и только я нова:

Очистила я дух и плоть от скверны естества!

* * *

Перевод (16–32) Н. Мальцевой

<16> Кто душой от людей и дерев не отличен,

Чьим сознанием двойственность слита в одно,

Кто и к горю и к радости глух и привычен —

Зрить Владыку Вселенной тому суждено.

* * *

<17> Кто единого знанья постиг существо —

Тот свободу при жизни обрел наконец.

Сеть сансары запутана и без того,

Сотни новых узлов к ней привяжет глупец.

* * *

<18> Были скрыты во мгле слепоты и твои и мои черты.

Умирала не раз обреченная плоть моя.

Я не знала, Владыка, что ты — это я, а я — это ты,

И безумие спрашивать — кто здесь ты? кто здесь я?

* * *

<19> Шива, Вишну, Кришна, Джина [361] Джина («Победитель») — или основатель джайнизма, или Будда., тот, кто в лотосе рожден, [362] Тот, кто в лотосе рожден — Брахма, который, согласно мифам, появился из лотоса, выросшего из пупа Вишну.

Кто б ты ни был — на коленях пред тобой раба твоя.

О, каким бы из бессчетных ни назвался ты имен,

Помоги мне стать свободной от болезни бытия!

* * *

<20> Не нужны ни вода, ни куренья, ни куш, ни кунжут, [363] …ни вода, ни куренья, ни куш, ни кунжут… — См. прим. к <9>.

Если слово учения жизнь обрело в человеке.

Те, кто Шивы взыскуют с любовью, — блаженство найдут

И, в него погрузившись, покинут сансару навеки.

* * *

<21> И чихает, и плачет, и кашляет, и смеется — Он.

Омовенья свершает, к святыням спешит на поклон — Он.

Днем и ночью, зимою и летом всегда обнажен — Он.

Так познай же его, Он — в тебе, Он во всем, это — именно Он. [364]Обращение к аскету, изнуряющему себя подвижничеством: «Бог — в каждом твоем движении».

* * *

<22> Кто — покинул дома, кто — лесное жилье, [365] Кто покинул дома, кто — лесное жилье… — Согласно традиционным индусским представлениям, человек на определенной стадии своей жизни должен удалиться от мира в лес, а затем покинуть и лес, чтоб стать бродячим аскетом.

Но без духа, увы, невозможно уйти в забытье.

Будь таков, как ты есть. Исчисляя дыханье свое,

В постижении сути учения дли бытие.

* * *

<23> Тот, кто меч обнажает, — взойдет на престол.

Все обряды свершившему — Небо за то суждено.

Наставлениям гуру [366] Гуру — религиозный наставник, учитель. внимающий — истину мира обрел.

По деяниям каждого — каждому будет дано.

* * *

<24> О душа моя, буду стенать о тебе.

Этот призрачный мир возлюбив, ты покинула область высот.

Не оставят тебе даже тени железного якоря в зеркале вод.

Почему ты забыла природу свою средь житейских забот?

* * *

<25> В жасминовый сад души своей Лалла вошла.

Там Шива и Шакти [367] Шакти («Сила») — одно из имен Умы, супруги Шивы. В более широком смысле — энергия, присущая каждому божеству. соединились у жасминового ствола.

Там в чистые воды бессмертия погрузилась я.

Там погребу себя, недосягаемой стану для бытия.

* * *

<26> Срази чудовищных духов — страх, гнев, страсть!

Не то самому придется под стрелами чудищ пасть.

Кинь им пищу своей души, отрешенностью накорми.

Познай на собственной шкуре, сколь велика их власть!

* * *

<27> О душа, не терзайся мирской суетой!

Бесконечный о нуждах твоих позаботится сам.

Не печалься о пище, вотще не томись нищетой, —

Крик о помощи только Ему воссылай к небесам.

* * *

<28> Наставленье дал мне гуру, лишь одно — на времена.

 «Внутрь души войди, — сказал он, — и познаешь все сполна».

Это слово душу Лаллы пробудило ото сна,

С той поры она танцует, круглый год обнажена! [368]Согласно преданию, Лал-дэд ходила голой и в экстазе плясала. Танец бхакта — аналог космического танца Шивы.

* * *

<29> Пьянея от вина речей своих, нимало

Не верила в него, и все ж пила, пила;

И вот, познав себя, мрак из души изъяла

И на свету его в куски изорвала.

* * *

<30> Кто цветочница? Кто цветочник?

В пуджу какие ему принести цветы?

Для окропленья который подходит источник?

Единство с Шивой каким заклятьем вызовешь ты?

Любовь — цветочница, дух — цветочник.

Принести ему в пуджу должно преданности цветы.

Для окропленья подходит лунный источник.

Заклятьем молчанья единство с Шивой вызовешь ты.

* * *

<31> Кто спит? Кто бодрствует во сне?

Где озеро, что вечно иссякает?

Что в дар для Шивы подойдет вполне?

Каких высот достигнешь после мает?

Дух спит, и он же бодрствует во сне.

Пять чувств — то озеро, что вечно иссякает.

В дар подойдут благодеяния вполне.

Достигнешь Шивы после долгих мает.

* * *

<32> Звери, камни, пламя, зелень — между ними нет различий.

Суть вода, хотя различны зренью — влага, снег и лед.

Все становится единым в свете истинного духа.

Бесконечным, сущим в Шиве, мир сознанью предстает.

* * *

<33> Пусть глумятся слепцы надо мною — в душе тишина,

И печаль сокровенных глубин не достала.

Если Шиве доподлинно я преданна,

Осквернится ли пеплом зерцало?

Видьяпати[369]Видьяпати — Творчество приходится в основном на первую половину XV века. Он был придворным поэтом и советником при раджах Митхилы, индусского княжества в Северной Индии. Наследие Видьяпати включает несколько произведений на санскрите и апабхранша, но наибольшую популярность получили его стихотворения-песни на майтхили, новоиндийском языке Митхилы. В самой Митхиле песни Видьяпати сохранялись преимущественно устной, фольклорной традицией (в XX в. были найдены лишь единичные митхильские рукописи), но, попав в соседнюю Бенгалию, они поразили воображение бенгальских кришнаитов, последователей Чайтаньи (начало XVI в.), вошли в канон их священных песнопений и даже во многом повлияли на бенгальскую кришнаитскую лирику последующих веков. Поэзия Видьяпати оказала влияние и на раннее творчество Р. Тагора. В Митхиле и в Бенгалии Видьяпати приписывается множество песен, зачастую весьма разнородных, и практически невозможно установить, какие именно тексты принадлежат поэту XV века. Мы можем судить лишь об общем характере его творчества на майтхили. По своему первоначальному смыслу песни Видьяпати продолжали традиции санскритской и пракритской любовной лирики (Халы, Амару и т. д.), хотя (очевидно, вслед за Джаядевой) героями своих стихотворений Видьяпати иногда (отнюдь не всегда) делал Радху и Кришну. Исследователи полагают, что воспевание Радхи и Кришны в стихах Видьяпати было иносказательным восхвалением раджи-покровителя и его супруги. Бенгальские кришнаиты, однако, восприняли эти стихи (подобно «Гита-говинде» Джаядевы) как аллегорическое описание взаимоотношений человеческой души (Радхи) и бога (Кришны). В некоторых случаях песни Видьяпати подвергались в Бенгалии переделкам в соответствии с таким пониманием. Несомненно, что многие песни, приписываемые ему в Бенгалии, были созданы местными кришнаитами (на особом языке, смеси бенгали и майтхили) и не имеют никакого отношения к митхильскому поэту XV века. Из европейских языков Видьяпати больше всего переводили на английский. Русские поэтические переводы только начинают появляться. В основу данного перевода положены различные индийские издания (полного критического издания песен Видьяпати еще не существует). Нумерация переводов принадлежит составителю. Б о льшая часть песен взята из митхильских рукописей. Некоторые известны и в Митхиле, и в Бенгалии (1, 2, 6 и, что особенно удивительно, 13). Два последних стихотворения (19, 20) известны только в Бенгалии. Песни Видьяпати, как правило, — речи традиционных персонажей, обращенные друг к другу: героиня обращается к подружке-посреднице (4, 5, 6, 7, 8, 12), подружка-посредница — к героине (2, 3) или к герою (Кришне) (9, 10, 11). Иногда все стихотворение — как бы речь «от автора» (1, 13, 17). Особые случаи — два женских монолога (14, 15) и молитва Кришне, взятая из бенгальских источников (6).

Перевод В. Микушевича

<1> Хорошо ненаглядной купаться.

Кто посмеет за сердце свое заступаться?

Мрак, напуганный полной луною;

Плачут волосы черные над белизною.

Тело влажной обтянуто тканью,

И любовь ненароком грозит созерцанью.

Но, подобные птицам чудесным,

Груди словно торопятся к сестрам небесным.

Ненаглядная рук не разжала.

Еле-еле беглянок она удержала. [370]Традиционное описание девушки, выходящей из воды после купания.

<2> Под защитой колючек цветок расцветает,

И, тоскуя, пчела над жасмином летает.

Приближается, видит сокровище сока:

Сладок мед сокровенный, погибель жестока.

Ты, цветок медоносный, скупишься, как видно.

И тебе над голодным глумиться не стыдно?

День за днем исцелить невозможно томленья,

И нигде без тебя не найти утоленья.

Ты мне скажешь: такая болезнь беспричинна?

Он умрет, и в убийстве ты будешь повинна.

<3> Жены другие прельстительны тоже.

Ты, словно душа, для него всех на свете дороже.

Даже мгновенная губит разлука.

По-твоему, вечно продлится подобная мука?

Знаешь, разумница, медлить не надо!

Весна не навек наступает, минует услада.

Темной одеждой окутано тело, [371] Темной одеждой окутано тело…  — Ср. стихотворение Халы (9).

Но только виднее луна, если в небе стемнело.

Светит луна для влюбленного взора.

Лучистую амриту выпьет, ликуя, чакора. [372] …Лучистую амриту выпьет, ликуя, чакора.  — Структура сравнения такова: лицо женщины = луна, изливающая амриту; взгляд мужчины = чакора, пьющий амриту лица = луны. (Ср. строфу 7 песни 2 в «Гита-говинде» Джаядевы.).

<4>  «Пасет он коров, как другие подпаски,

О шашнях своих распускает побаски.

Пастух пастухом остается, бесспорно,

И слушать о нем горожанке зазорно.

Не нужен мне Кришна, любитель пастушек,

В деревне пускай соблазняет простушек!

В деревне раздолье любому невеже.

А где воспитанье? Достоинство где же?

Коров он доил, вычищал он коровник.

Сама посуди, разве это любовник?»

[Поэт говорит: «Остеречься нелишне!

Узнаешь ты цену великому Кришне».] [373]Ср. самопоношение Шивы в поэме Калидасы «Рождение Кумары», V, 65–73. Из двух митхильских рукописей, в которых засвидетельствовано это стихотворение, одна содержит лишь пять первых двустиший, а другая добавляет благочестивую концовку.

<5> Предпочел бы другой мне другую дорогой,

Потому что красавиц поблизости много.

Сколько долгих веков я в печали молилась,

Лишь сегодня, счастливая, возвеселилась.

Нет, подружка, я счастья такого не стою.

Лотос видит луну, облюбован луною.

Он в своей плетенице предстал мне, блистая.

Божества недостойна пастушка простая.

Повстречались нежданно-негаданно взгляды,

И сподобилась я несказанной отрады.

Возвещает поэт: «Красота совершенна.

И печаль на земле для прекрасной мгновенна».

<6> Плелась плетеница в покое моем одиноком.

Одежда моя соскользнула с груди ненароком.

И рядом со мною возлюбленный мой оказался.

Нежданно-негаданно мой узелок развязался.

Не знаю, как мне рассказать о сегодняшнем чуде.

Руками своими поспешно прикрыл он мне груди.

Откликнувшись, тело мое запылало, не скрою.

И я поддалась, не владела я больше собою.

В меня господин мой прекрасный мгновенно вселился.

Он, мною владея, со мною безудержно слился.

Таиться не стану: отрадно мне было при этом.

Так лотос впервые цветет упоительным цветом.

<7> Одежды упали, отброшен был стыд нестерпимый;

Собою мою наготу прикрывал мой любимый.

Зажмурилась я и светильник во тьме погасила.

Пчела ненасытная в лотосе меду вкусила.

Бесстыдна любовь, словно чатака-птица [374] Чатака — разновидность кукушки. весною.

Любовь пламенеет, зажженная искрой одною.

И вспомнить мне стыдно: объятия были мне сладки!

В нем все необычно: обличие, стан и повадки.

Дрожит мое сердце. Оно разорваться готово.

Я больше не смею сказать ни единого слова.

<8> Стыжусь я моей простоты непростительной.

Я ночь провела в неприступности мстительной.

Коснулось души моей чувство отрадное,

И сразу же солнце взошло беспощадное.

При солнце своей наготы застыдилась я,

В досадной ошибке своей убедилась я.

Схитрить я задумала, неумудренная.

Осталась теперь я ни с чем, разоренная.

Поэт говорит: «Заблужденье плачевное!

Не в пору твое воздержание гневное».

<9> Видишь, Ма́дхава! С нею победа сдружилась.

Безнаказанно деву ты мучил, теперь она вооружилась:

Над бровями клинок, блещут серьги-секиры.

Юница в броне благовонной.

Взоры — стрелы; не брови, нет, луки!

Страшись красоты непреклонной!

Возвещает поэт: «Перед этим сраженьем

Как блистает прекрасная вооруженьем!»

<10> Любовь голодна при своем пробужденье.

Женщине ты не мешай разделить наслажденье.

Не жадничай, следуй благому наказу:

Есть не пристало руками обеими сразу.

Красавицу пыл неразумный смущает.

Кришна! Терпеньем погонщик слона укрощает.

Она покорилась моим уговорам,

И не пугай ты прекрасную грубым напором!

Поверь мне, насилие здесь невозможно.

Нежностью нежность попробуй прельстить осторожно.

Взаимная страсть порождает усладу.

Лучше оставь ее, в ней замечая досаду!

Без лишних объятий вам лучше расстаться.

Выплюнет Ра́ху луну, чтобы тьмы наглотаться.

Поэт говорит: «Не прельщайся пороком!

Бережно пчелы в цветах наслаждаются соком».

<11> Ей больно? Пускай! Только ты не тревожься нимало!

Цветка никогда никакая пчела не сломала.

Истину, Кришна, запомни простую:

Мольбам ты не верь, или ночь пронесется впустую.

Пей сладостный сок, и усладу она испытает.

Любовь, как луна, в наслажденье таком возрастает.

<12> Я в ненастье, во мраке дневном согрешила,

День за ночь принимая, к нему поспешила.

Дерзновенной любви помогало ненастье.

Облака прикрывали постыдное счастье.

Опыт мой несказанный при этом отраден:

Словно слон дорогой мною днем был украден.

<13> Лицо застилают ей волосы темной волною,

Как будто неистовый Раху прельстился луною.

Цветам рассыпаться в прерывистом этом сиянье;

Так Ямуна [375] Ямуна (Джамна) — река, приток р. Ганги; на ее берегах прошли детство и юность Кришны. Воды Ямуны считаются священными. Особенно свято место слияния Ямуны и Ганги. с Гангой свое торжествует слиянье.

В слиянии полном ни тело, ни дух не стыдится;

Верховною пляской спешит госпожа насладиться.

Блестят на лице ненаглядной жемчужины пота:

Ей жемчуг дарован любовью, — какая щедрота!

Целует любимого, счастьем своим опьяняясь;

Луна упивается лотосом, с неба склоняясь.

Свисая с груди, плетеница становится краше:

Белей молоко в золотом углублении чаши.

Над бедрами пояс. Торжественный звон колокольцев:

Любовь совершается. Бог победил богомольцев. [376] Бог победил богомольцев. — Имеется в виду бог любви Камадева.

<14> На свет не родись — будешь плакать, страдать и стыдиться,

А если родишься, не нужно девицей родиться.

Родишься девицей — рождайся девицей холодной.

Рождаешься страстной — тогда не зовись благородной!

И ночью и днем заклинаю всесильного бога:

Не дрогнуть бы только мне, жить бы мне чисто и строго.

Мне надобен муж, наделенный дарами благими.

При этом пускай не прельщается муж мой другими!

А если прельстится, пускай не гнушается мною.

Гораздо разумней своей украшаться женою.

Поэт говорит: «В этом двойственном мире, как в море, [377] Поэт говорит: «В этом двойственном мире, как в море…» — Ср. темы «двойственности» и «смерти заживо» в стихах Лал-дэд.

Кто с жизнью расстаться готов, тот спасается вскоре».

<15> Я глаза подвела благолепия ради.

Не скрывают морщин моих жидкие пряди.

Разукрасить пытаюсь цветами седины,

Но при этом как будто виднее морщины.

Разве так уж давно я была молодая?

Я смотрю на себя, молчаливо страдая.

Как мешок продырявленный, дряблая кожа.

Где моя красота? На кого я похожа?

Бестелесный не брезгует стынущей кровью.

Я на старости лет одержима любовью.

<16> Обогатил я наследников

грешным своим достояньем.

Сам никому я не надобен,

смерть мне грозит воздаяньем.

Кришна, спаси! Пособи мне стопами-челнами!

В море греховном затерян я, [378] В море греховном затерян я…  — Ср. стихотворение Сурдаса, 4.

злобными пойман волнами.

Сроду тебе я не кланялся,

жил я любовью лукавой;

Амритой чистою брезговал,

сгублен богатством-отравой.

Слушай поэта внимательно:

«Это пустые потуги!

Не нанимаются вечером

к новым хозяевам слуги». [379] Не нанимаются вечером к новым хозяевам слуги. — Ср. евангельскую притчу о хозяине виноградника и работниках (Матф. 20, 1—16).

<17> Новое в новом Вриндаване:

даже цветы-новоселы.

Новые ветры весенние,

вновь опьяненные пчелы.

Новому юноше — мир обновленный.

В роще, как пьяный, над Ямуной

снова блуждает влюбленный.

Новой листвой опьяненные,

новые, новые птицы;

В новом своем упоении

новые в рощах юницы.

С новым царевичем новые

сверстники сонмом беспечным.

Снова поэт опьяняется

праздником новым и вечным.

Чондида́ш[380] Чондидаш — Среди предшественников Р. Тагора, писавших на бенгальском языке, крупнейшим поэтом часто называют Чондидаша. Этому имени приписываются более тысячи стихотворений, дошедших до нас преимущественно в рукописях бенгальских кришнаитов, последователей Чайтаньи. В начале XX века была найдена рукопись поэмы (условно названной издателем «Шри-Кришнокиртон» — «Восхваление Шри Кришны») о любви Кришны и Радхи, автор которой также называет себя Чондидашем. Поэму датируют XV или XVI веком. Это один из древнейших памятников бенгальской литературы. Исследователи пришли к выводу, что существовало несколько поэтов, подписывавших стихи именем Чондидаша, причем по крайней мере один или два из них жили и творили до распространения кришнаитской религии Чайтаньи, то есть в XV или в самом начале XVI века. Прочие Чондидаши жили в XVII веке и, может быть, даже позже, но в сознании традиционного бенгальского читателя все они слились в один собирательный образ, вокруг которого, как обычно, возникло множество легенд. Западноевропейский читатель знаком со «стихами Чондидаша» по различным переводам. Поэтический перевод на русский язык предпринят впервые. Использовано критическое издание стихотворений, приписываемых Чондидашу, которое подготовил Биманбихари Моджумдар («Чондидашер подаболи». Калькутта, 1960). Нумерация переводов принадлежит составителю. Стихотворение 1 взято из поэмы «Шри-Кришно-киртон»; остальные, по мнению Б. Моджумдара, созданы до Чайтаньи, то есть относятся к древнейшим слоям наследия Чондидаша.

Перевод Н. Горской


Радха[381] Радха — пастушка, возлюбленная Кришны. — сводне Бора́и

<1> Кто на свирели играет у Джамны [382] Джамна (Ямуна) — река, приток р. Ганги; на ее берегах прошли детство и юность Кришны. Воды Ямуны считаются священными. Особенно свято место слияния Ямуны и Ганги., Бораи?

Кто там в заречных лугах на свирели играет?

Руки дрожат, растревожено сердце свирелью,

видишь, очаг задымил и лепешки сгорели.

Кто он, Бораи, играющий там в отдаленье?

Я б, как рабыня, упала пред ним на колени!

Кто он, Бораи, наполнивший душу отрадой?

Хочет меня наказать или жаждет награды?

Сладко рыдаю и слез моих не утираю,

жизнь я теряю от звуков свирели, Бораи!

Сердце терзая своей сладкозвучною трелью,

это сын Нанды [383] Нанда — приемный отец Кришны. играет вдали на свирели.

Птицей к нему не могу полететь легкокрылой.

Если б земля, разверзаясь, несчастную скрыла!

В чаще огонь запылает — он виден, Бораи!

Углем в гончарной печи — я незримо сгораю.

Кришна прекрасный виновник такого горенья…

…Это пред Башоли [384] Башоли — богиня, культ которой распространен в Бенгалии. Очевидно, местный вариант богини Кали (Умы). спел Чондидаш со смиреньем…

* * *

<2> Сердце, любовью больное!

Радхе-печальнице, Радхе-молчальнице

чуждо теперь все земное.

Взглядом пылающим и немигающим

смотрит на облако ныне. [385]Радха смотрит на темные предметы (грозовое облако, черные волосы, темно-синие шеи павлинов), так как они напоминают ей цвет Кришны.

Жжет себя голодом, охряным золотом

плечи одев, как йогиня.

Лилии вынула, косы раскинула,

черные волосы гладя.

Вскинется — с трепетом, с ласковым лепетом

в небо высокое глядя.

Нежную, томную шеями темными

пара павлинов пленяет…

 «Смуглого встретила — сердцем приветила!» —

вам Чондидаш объясняет.

Сводня — Радхе о страданиях Кришны

<3> Выслушай, Радха, старухино слово!

С вестью печальной явилась я снова.

Мука его на глазах возрастает,

что я ни делала, — тает и тает.

Скинул одежды, кудрей не расчешет,

плоть ни едой, ни водой не потешит.

Был золотистый, а ныне — как сажа,

имя твое повторяет он в раже.

Смотрит в пространство, речам не внимая,

как деревянная кукла немая.

Жив ли, недвижный, подобный утесу?..

Хлопка комок поднесла к его носу —

дышит, но жизни почти не осталось.

Ты поспеши, коли есть в тебе жалость!

 «Травами лечат больных лихорадкой,—

молвит поэт, — он излечится Радхой!»

Радха — Кришне

<4> Внемли ты просьбе великой!

В смертном забвении, в каждом рождении

будь мне отныне владыкой.

Плоти стремлением, духа велением

стала рабой твоей верной.

Этим все сказано — я с тобой связана

узами страсти безмерной.

Близко ль, далёко ли — в мире иль в Го́куле [386] Гокул — деревня (ныне город) на берегу р. Ямуны, где, согласно преданиям, провел свое детство и юность Кришна.

разве найду я другого?

Слышу ответное слово приветное

лишь от тебя, дорогого!

Думано, меряно, — сердцем проверено,—

ныне владею я кладом.

Место отрадное, место прохладное [387] Место отрадное, место прохладное…  — В жаркой Индии благо связано с прохладой.

найдено с ласковым рядом.

Слабую, льнущую, милости ждущую

не отвергай, тороватый!

Думано, меряно: сердце потеряно,

сердце возлюбленным взято.

Если мгновение я в отдалении,

тело душа оставляет!..

 «В сердце расколотом станет он золотом!» —

с чувством поэт добавляет.

Радха — подруге

<5> Слушай внимательно, слушай, подруга:

страсть тяжелее любого недуга.

Пламенем стала любовь, а не светом —

сколько я выдержу в пламени этом?

Как головня, от огня я чернею.

Злая любовь, что поделать мне с нею?

Льется из глаз моих горькая влага.

Кто говорит, что любовь — это благо?!

Боль причинив мне и сделав несчастной,

словно Творец, она стала всевластной.

Молвлю я: «Этим Творцом всемогущим

ты осчастливлена будешь в грядущем».

<6> Страсти проклятие, смерти объятие [388]В ор. первая строка построена на созвучии слов «любовь» (пирити) и «смерть» (мирити).

пламенем жгут нас горячим.

Оба понятия — словно заклятие,

смех заменившее плачем.

Боль — словно петля тугая.

Птицею взвиться бы, вдаль устремиться бы,

прочь от любви убегая!

Милым полюблена и приголублена,

в пламя я брошена ныне —

сердце погублено, тело обуглено,

вся я черна, как пустыня.

Боль эта минет ли, сердце покинет ли?

Ливень глаза иссушает…

 «Выживет, сгинет ли? Пеплом остынет ли?..

так Чондидаш вопрошает.

Кабир[389] Кабир — Стихотворения, приписываемые Кабиру, дошли до нас в составе священных канонов различных религиозных сект и течений Северной Индии, а также в устной традиции. Эти стихотворения являют большое разнообразие как в плане языковом (представлены различные диалекты Северной Индии), так и в плане содержания. О самом Кабире у нас нет никаких достоверных свидетельств. По-видимому, он жил в XV веке (скорей всего во второй его половине) и проповедовал учение, в котором слились элементы индусского бхакти и мусульманского суфизма, а также некоторые буддистские идеи (прослеживается, например, преемственность между Кабиром и «чарья-гити»). Бога Кабир называет разными именами, чаще всего именем «Рама», но Рама для Кабира не герой эпоса, а неопределимый, неописуемый Абсолют. В начале XX века Р. Тагор (в содружестве с Э. Андерхилл) издал «Сто стихотворений Кабира». В книгу вошли некоторые из стихов Кабира, бытовавших в устной традиции и собранных бенгальским филологом К. Шеном. Р. Тагор отобрал стихи, созвучные его собственному мировосприятию, и переложил их на английский язык, пользуясь прозаическими бенгальскими переводами К. Шена. Книга сыграла немалую роль в «открытии Кабира» как в Европе, так и в самой Индии и стала заметным явлением в современной индийской литературе. Подобным же образом нашему читателю впервые представил Кабира С. Липкин (Кабир. Лирика. Перевод с хинди С. Липкина. М., 1965). Следует иметь в виду, что С. Липкин во многих случаях сознательно убирал или изменял религиозно-философскую терминологию Кабира. В предисловии к названной книге он писал: «Тождественность Рамы и понятий добра, правды, любви настолько очевидна в произведениях Кабира, что в русском переводе, там, где того требует эмоциональное напряжение стиха, собственное имя бога иногда заменяется этими понятиями». Точно так же индийское слово «майя» («иллюзия», «иллюзорность бытия») С. Липкин обычно заменяет русским словом «корысть».

Перевод С. Липкина

* * *

Метнул с любовью живою

учитель стрелу из лука,

И в сердце мое стрелою

вонзилась его наука.

* * *

Из всех напитков что хмельнее,

о Рама [390] Рама — воплощение Вишну, праведный царь, герой «Рамаяны»., чем напиток Твой?

Лишь каплю капнешь в чашу сердца —

и станет чаша золотой.

* * *

Кабир сказал: «Вино познанья сладко

но пить его не всем дано.

Учителю мы платим головою

за это сладкое вино».

* * *

Ты видишь: хлеб любви я продаю,

купи кто хочет, — честно я торгую.

Хлеб — на весах. Ты голову свою

навек на чашу положи другую.

* * *

Любовь на поле не растет; цены

ей нет, — не продает ее торгаш.

Простолюдин и царь пред ней равны:

любовь получишь, если жизнь отдашь.

* * *

Дом далеко, бесконечна дорога,

тягот и горестей много.

Скоро ль, святые, смогу я увидеть

труднодоступного Бога?

* * *

Трудна, длинна дорога в дом,

в котором мы Любовь найдем.

Пожертвуй жизнью, — в этот дом

нельзя прийти иным путем!

* * *

Уставов мертвых проповедник,

идет в объятья смерти мир.

Любви бессмертной собеседник,

из чаши жизни пьет Кабир.

* * *

Мир — ледяной дворец, он красотою манит,

Но солнышко взойдет — и он водою станет!

* * *

Сей мир — слепец с ужасною судьбой.

Сравню его с коровою слепой:

Теленок у нее подох, но сдуру

несчастная теленка лижет шкуру.

* * *

Сей мир — непрочный домик из бумаги,

застряли в нем жильцы — слепцы-бедняги,

Здесь и Кабир, но он, стремясь ко благу,

сумеет выйти, разорвав бумагу.

* * *

Мир — каморка, а каморка — в саже.

Счастлив, кто, пойдя путем надежды,

Вышел из каморки этой, даже

не испачкав краешка одежды!

* * *

Цветущее — увянет; взошедшее — зайдет;

Построенное — рухнет; рожденное — умрет.

* * *

Я один, а нападают двое.

Что мне даст бесстрашье боевое?

Коль от смерти обрету спасенье,

старость победит меня в сраженье.

* * *

Уходят дни, и стала жизнь короче.

Сей мир — вода, а люди — пузыри…

Мы исчезаем, словно звезды ночи

при появлении зари.

* * *

Оттуда к нам никто еще не приходил,

чтоб я у них спросил: «Как там живется?»

Напротив, все идут во глубину могил,

на мой вопрос никто не отзовется…

* * *

Вы бьете в барабан у царских врат,

литавры ваши в городе гремят,

Но знайте, что от одного удара

ни города не станет, ни базара.

* * *

Ты не гордись дворцом с коврами

и куполом под синевой,

Затем, что завтра ляжешь в яме

с травой над мертвой головой.

* * *

Не возомни, что только ты хорош,

исполненный презрения к другим.

Кто может предсказать — где ты умрешь?

Где ты сгниешь? Под деревом каким?

* * *

Что хочешь делать, делай побыстрей,

что хочешь делать быстро, сразу делай,

Не то, смотри, над головой твоей

нависнет время тяжестью созрелой.

* * *

«Мое» и «я» — беда. Их уничтожь скорее:

«Мое» — цепь на ногах, а «я» — петля на шее.

* * *

Кому чужая по сердцу жена,

того погубит ложная услада:

Как сахар, вкусной кажется она,

но этот сладкий сахар полон яда.

* * *

Страсть, любовь к чужой жене —

нет погибельней стихии!

Жизнь есть море. А на дне

жены — чудища морские.

* * *

Топчут землю, — это вынести может лишь земля,

режут землю, — это вынести могут лишь поля.

Только тот, в ком вера чистая и любовь жива,

может вынести суровые, резкие слова.

* * *

Не добронравен тот, кто источает мед,

сладкоречивому, мой друг, не верь отныне:

Сначала он тебе в реке укажет брод,

чтоб утопить потом тебя в речной стремнине.

* * *

Нельзя и правду возлюбить, и ложь,

и голос доброты, и денег звон.

Не будь на жалкий барабан похож,

в который ударяют с двух сторон.

* * *

Как бы зрачок в глазу —

Господь в душе людской:

Искать Его вовне —

безумье, труд пустой.

* * *

Скажи, мулла, зачем на минарет залез?

Иль, думаешь, оглох всевышний — царь небес?

Того, кого зовешь ты громкою мольбой,

ищи в своей душе, он должен быть с тобой.

* * *

Ни ласки, ни любви и ни духовной пищи

повсюду не ищи, как милостыню — нищий:

Ты ласку и любовь твори в душе своей,

а не вымаливай их у других людей!

* * *

Перебираешь четки, согреша,

и всюду мечется твоя душа:

Она не ищет Истины желанной,

она, как четки, стала деревянной.

* * *

Аскет гордился: «Я превыше всех!» —

но, вожделея, совершил он грех.

Таких аскетов мне милей мирянин,

чей ум гордынею не затуманен.

* * *

Нам не помогут брахманы беседами,

не нужен людям опыт их убогий.

Ужель они, опутанные ведами,

для нас отыщут верные дороги?

* * *

Попугай ученым стал нежданно; [391] Попугай ученым стал нежданно…  — Имеется в виду брахман, поучающий людей затверженными формулами. Эта и несколько следующих строф написаны в жанре иносказания, известного в санскритской поэзии.

в клетку посадили попугая;

Всех он поучает непрестанно,

собственных речей не понимая.

* * *

На пальму финиковую взгляни:

так высока и так горда!

Но птиц ты не найдешь в ее тени,

рукой не дотянуться до плода.

* * *

Деревьями простыми окруженный,

расцвел душистый, дорогой сандал.

Он отдал им свой запах благовонный,

он всех своим дыханьем напитал.

* * *

Добрый не утратит средь дурных

ни одной из добрых черт своих:

Ствол сандала пусть змея обнимет,—

запаха сандала не отнимет.

* * *

«Я родом высок», — возгордился тростник,

но запах сандала в него не проник.

Не ценной его оказалась порода,

и был он сожжен, хоть высокого рода.

* * *

Дом, в котором не звучит хвала

совершившим добрые дела,

Мрачен, как кладбищенский приют:

Привиденья в доме том живут!

* * *

Прекрасен даже дряхлый, нищий дом,

в котором благо и любовь найдем.

Зато дворец, где дни текут в пирах,

лишенный блага, превратится в прах.

* * *

Из тучи любви надо мною

пролился поток дождевой,—

Душа, как цветок, распустилась,

и тело оделось листвой.

* * *

Лишь стволы, одетые листвой,

понимают вкус воды живой,

Но воскликнет дерево сухое:

«Шум дождя? Да что это такое?»

* * *

Я сжечь хочу себя, чтоб к небесам святым

мой дым поднялся над полями,

Чтоб Рама с высоты заметил этот дым,

и пролил дождь, и залил пламя.

* * *

Я, разыскивая Раму, потерял себя отныне:

Каплю, что попала в море, разве отыщу в пучине?

* * *

Ты один, Ты один у того,

у кого — никого, никого,

Но всего, но всего господин,

у кого — Ты один, Ты один.

* * *

Ничем я не владею [392] Ничем я не владею…  — Ср. стихотворения Лал-дэд <9> и Тукарама (с. 171).: все, что есть,

Твоим, а не моим должны мы счесть,

Так разве мне дарить Тебе дано

то, что Твоим является давно?

* * *

Как сын любимый за родным отцом,

душа стремится за своим творцом.

Но, сунув сыну сласти зла, обмана,

отец от сына спрятался нежданно.

Увидел сын, что нет к отцу путей,

пока рука полна таких сластей,—

И выбросил, отверг их, как заразу,

и своего отца нашел он сразу.

* * *

Кабир поселился в том чудном краю, [393] Кабир поселился в том чудном краю…  — Здесь и в следующих строфах речь идет о невыразимом мистическом опыте.

куда не пробраться вовек муравью,

Куда не проникнут ни ветер, ни время,

где места не сыщет горчичное семя.

* * *

В лесу, куда не залетит и птица, [394] В лесу, куда не залетит и птица…  — Реальному лесу, в котором пребывают индусские аскеты, противопоставлен «лес» мистического опыта. Ср. выше «чарья-гити», 1, и стихотворение Лал-дэд <23>.

куда вступить и грозный тигр боится,

Куда закрыт и дню и ночи вход,—

в невидимом лесу Кабир живет.

* * *

Когда Кабир «скончался» [395] Когда Кабир «скончался»…  — Речь идет о так называемой «смерти заживо», то есть о полной отрешенности от бытия уже при жизни (ср. стихотворения Лал-дэд)., кто заметил,

что больше нет среди живых живого?

Лишь Рама ласково Кабира встретил,

как своего теленочка — корова.

* * *

Я другом стал тому, кто всех мудрей,

но мудрость чья непостижима.

Его душа и воздуха быстрей,

и тоньше влаги, легче дыма.

* * *

Тяжелым Раму назову — солгу,

затем, что Раму взвесить не могу,

И легким Раму я не назову:

ведь я его не видел наяву.

Увидел бы, как рассказал бы вам?

Сказал бы, кто поверил бы словам?

Пусть будет он таким, каков он есть,

о нем ни повесть не нужна, ни весть.

* * *

Посмотри, как буря знанья повалила все заборы!

Рухнуло корысти зданье, — двери, стены и подпоры,

Рухнули столбы сомнений; рядом — себялюбья балка,

черепки дурных стремлений, скудоумия черпалка.

Дождь, сопутствующий буре, оросил сердца живые,—

солнце истины сегодня мы увидели впервые!

* * *

Господь одел господ в шелка, одел в дерюгу нищих слуг,

Одним — кокосовый орех, другим он дал горчайший лук.

Зачем ты хочешь пить и есть, о неразумная душа?

Ты делай благо, — только так жить можно в мире, не греша.

Разнообразные тела из глины вылепил гончар,

Украсил жемчугом одних, другим болезни дал он в дар.

Скупого он обогатил. «Мое, мое!» — кричит скупец,

Ударит смерть его, тогда рассудок обретет глупец.

Тот стал счастливым, кто постиг, что счастье — в правде и любви,

Он душу телу не отдаст, его ты мудрым назови.

«Послушайте! — сказал Кабир, — обман и зло — «мое», «мое»,

На вас лохмотья лжи и зла, но время разорвет тряпье,

И душу вырвет из тряпья, и унесет в урочный час,

И мы увидим в первый раз души сверкающий алмаз».

* * *

Моя душа так тяжело больна, [396] Моя душа так тяжело больна…  — Последние три стихотворения в подборке переведены из сборника Р. Тагора (31, 36, 94).

Мои глаза давно не знают сна.

Где милый мой? Я жду его призыва,

В отцовском доме стало мне тоскливо…

Вот предо мной распахнут небосвод,

В запретный храм теперь свободен вход,

У входа я любимого встречаю,

Ему и плоть, и душу я вручаю.

* * *

Не спи, подруга, — дорого заплатишь!

День вспыхнул. Неужель его утратишь?

Проснувшимся — алмазы без числа…

Все потеряла ты, пока спала!

Твой друг умен, ты ложа с ним не делишь,

Ему постель ты, глупая, не стелишь.

Так друга не узнаешь никогда.

Опомнись, дурочка, ты молода!

Проснись, проснись и убедись воочью:

Любимый твой проснулся, видно, ночью,

Свою постель покинул на заре,

И пусто в доме, пусто на дворе…

Сказал Кабир: «Лишь тот от сна воспрянет,

Кого оружье слова в сердце ранит».

* * *

Беспечальна страна моя, в эту страну

Я зову и царя, и раба, и факира.

Приходите, селитесь все те, кто устал,

Чья душа переполнена горечью мира.

Не найдете здесь тверди небес и земли,

Ни луны и ни звезд, ни дыханья эфира,

Только веры извечные звезды горят,—

Так отправимся к ним по дороге Кабира!

Сурда́с[397] Сурдас — Жил, по-видимому, в конце XV — начале XVI века и был последователем Валлабхачарьи, основателя одной из крупнейших кришнаитских сект в Северной Индии. Главное произведение Сурдаса — «Сур-сагар» («Океан <поэзии> Сурдаса»), представляющее собой обширное собрание гимнов (на языке брадж), посвященных главным образом Кришне. Современные индийские литературоведы называют Сурдаса «солнцем поэзии хинди» (слово «сур» значит: «солнце»; см. вступ. статью с. 27), однако европейским читателям его творчество известно мало. Русские поэтические переводы публикуются впервые. Использовано издание «Сто жемчужин из Океана поэзии», подготовленное Прабхудаялем Миталем («Сур-сагар ке сау ратна». Матхура, 1962). Нумерация принадлежит составителю, который выражает большую благодарность Н. М. Сазановой за помощь в работе над подстрочными переводами стихотворений Сурдаса.

Перевод В. Микушевича

<1> Кланяюсь я Всеблагому!

Ты зренье даруешь слепому, проворство даруешь хромому,

Глухому даруешь ты слух, говорить позволяешь немому,

И в дальней дороге даруешь ты зонтик [398] …даруешь ты зонтик…  — Имеется в виду зонт как символ царской власти. скитальцу любому.

Сурдас говорит: «Я у ног твоих. Кланяюсь я Пресвятому».

<2> Кришне поверив, не верь остальному!

Сменяется радость печалью, и нет исцеленья больному.

И плодоносящее дерево обречено бурелому.

Озёра засыплет песок вопреки полноводью былому;

Растает луна в небесах, уступившая мраку ночному.

Сурдас говорит: «Этой ложной вселенной нельзя по-иному».

<3> Поверь мне, любимый:

Чужими людьми населен этот мир, вожделеньем томимый.

Счастливый счастливых влечет, процветает судьбою хранимый;

Несчастного все покидают; он бедствует, горем гонимый,

Жена, как душа, но, покойник, внушаешь ты страх нестерпимый.

 «Нечистый», — кричит она в ужасе, глядя на труп недвижимый.

И ты возлюбил этот мир обольстительно-невыносимый.

И вспомнил ты Бога, но поздно, Сурдас, по заслугам казнимый.

<4> Спаси меня, Господи Боже!

Я в море мирском утопаю, не надо судить меня строже!

Обманчивы воды-виденья, заманчивы волны-стремленья;

Влекут в запредельную бездну чудовищные вожделенья.

Желания — хищные рыбы, я больше не чаю подмоги.

Морская трава заблуждений опутала руки и ноги.

Житейское море бушует, жена меня топит и дети.

Твое несравненное имя — последняя лодка на свете.

Целительный корень спасенья! Убьет меня вихрь беспощадный.

Ты вынеси, Господи Боже, Сурдаса на берег отрадный!

< 5 > Кришна лежит в колыбели,

Яшо́да [399] Яшода — приемная мать Кришны, вырастившая его с колыбели. запела, как многие матери пели доселе:

 «О сон моего драгоценного! Мешкать сегодня тебе ли?

Когда призывает мой Кришна, другие бы медлить не смели».

Мигает глазенками Кришна, заснул наконец еле-еле.

Яшода велит окружающим знаками, чтоб не шумели.

Младенец опять просыпается. Мать постоянно при деле.

Подобного счастья, Сурдас, даже боги достичь не сумели.

<6> Природе в угоду

Молочными зубками вдруг восхищает младенец Яшоду.

Счастливая, Нанду зовет она, издалека окликая:

 «Смотри! Ненаглядные зубки прорезались! Радость какая!»

Сияет малыш, ослепительным смехом сердца привлекая.

Сурдас говорит: «Это молния в лотос попала, сверкая!» [400] «Это молния в лотос попала, сверкая!» — Здесь: лотос — лицо или рот Кришны, молния — блеск его улыбки, блеск зубов.

<7> Младенца ходить обучает Яшода.

Еще неуверенно-робки шаги малыша-тихохода.

Поет материнское сердце: «Да минет младенца невзгода!»

Яшода взывает, счастливая, к богу — хранителю рода.

Играть Балараме [401] Баларама — брат Кришны. и Кришне под сенью благой небосвода.

Сурдас говорит: «Счастлив Нанда при этом, ликует Яшода».

<8>  «Нет, мама, не нужно сердиться!

Ни капельки масла не съел я! Нет, нет, воровать не годится.

До глечика не дотянуться, не стоит мне даже трудиться;

Измазали рот мне мальчишки, не буду я с ними водиться».

Но в масле широкие листья. Обмана малыш не стыдится.

И розгу бросает Яшода, глядит она не наглядится.

Отрадное благоговенье отрадою вознаградится.

Ни Брахме, ни Шиве, Сурдас, этой радостью не насладиться. [402]Проказы младенца Кришны, символизирующие божественную игру («лилу» — см. вступ. статью, с. 21) — одна из излюбленных тем Сурдаса.

<9> Пастушки влюбленные в сборе.

Увенчан павлиньими перьями [403] Увенчан павлиньими перьями…  — Юноша Кришна обычно изображается в головном уборе из павлиньих перьев., Кришна приблизится вскоре.

Идет, опоясанный желтым [404] Идет, опоясанный желтым…  — Ср. прим. к «Гита-говинде», песня 4., сияет он в юном задоре;

Оглянется, глянет и явит он светоч призывный во взоре.

Сраженные женщины смотрят, изведав блаженство и горе.

Сурдас! Ослепляет он женщин, главенствуя в трепетном хоре.

<10> Любовь — это божья щедрота.

Все женщины стыд потеряли, им дома сидеть неохота.

Свекрови устали браниться, забыта былая забота;

И нет по дороге возврата, и нет вдалеке поворота.

Бывало, мужей обожали, привязаны к детям, и что же?

Былое слабее былинки, им Кришна сегодня дороже.

И рвутся семейные узы, с непрочными нитями схожи;

Змея, уползая, не помнит изношенной, сброшенной кожи.

Как травы, которые скрылись, подхвачены бурным потоком,

Как воды, которые скрылись, незримые в море глубоком,

Как воин, который уходит, в сраженье погибнуть готовый,

Как будто сраженные горем, сожженные заживо вдовы,

Влюбленные женщины Браджа, не помня занятий вчерашних,

Уходят за Кришною следом, навек покидая домашних.

Покорствуют Кришне пастушки, другого не чают оплота.

Сурдас! Увязая все глубже, не вылезет слон из болота. [405]Любовь пастушек Браджа к Кришне символизирует здесь, как и в «Бхагавата-пуране», стремление человеческих душ к богу (см. прим. к «Гита-говинде», с. 819).

<11> Идет он большими шагами.

Он в желтом, вертушка в руках, только зубы блестят жемчугами;

Увенчан павлиньими перьями, шел он, сверкая серьгами;

Бродил, умащенный сандалом, над сладостными берегами.

Узрел длинноглазую Радху он, царственный, под небесами.

Она, ненаглядная, в синем, чарует она волосами;

И с нею красавицы-девы, уже восхищенные сами.

Сурдас говорит: «Очарован, ликует он, бог над богами».

<12> Такая любовь постоянна.

Играет пастушка беспечно, [406] Играет пастушка…  — Здесь речь идет о Радхе. она не предвидит обмана.

Воды в молоке не заметно, в печенье не видно шафрана. [407] Воды в молоке не заметно, в печенье не видно шафрана.  — Эти сравнения призваны подчеркнуть нераздельное единство Кришны и Радхи.

Любовь сочетает влюбленных, любовь как блаженная рана.

Все женщины Браджа влюбились, великая страсть неустанна.

Сурдас пробуждение славит. Любовь пробужденным желанна.

Мира-Баи[408] Мира-баи [Слово баи значит «сестра», оно часто прибавляется к именам известных женщин. Ср., например, героиню сипайского восстания Лакшми-баи. Ср. также сочетание «Лал-дэд» — «Бабушка Лал».] — лицо историческое (XVI в.), но, как и во многих других случаях, вокруг ее имени возникло множество легенд, из которых трудно вычленить подлинные факты. Согласно преданию, Мира-баи была раджпутской принцессой, рано выданной замуж и вскоре овдовевшей. В индусском обществе вдова не имела права вторично выйти замуж, она должна была или сжечь себя на погребальном костре мужа, или прозябать отверженной всю остальную жизнь. Мира-баи порвала с семьей и обществом, стала бродячей подвижницей, поклонницей Кришны. До нас дошло немалое число гимнов Кришне (на нескольких родственных диалектах Северной Индии), приписываемых Мира-баи. Их научное изучение еще только начинается. Существует некоторое количество переводов из Мира-баи на западноевропейские языки. Русские поэтические переводы выполнены для настоящего тома. Использовано издание гимнов Мира-баи, подготовленное Шамбхусинхом Манохаром («Мира-падавали». Джайпур, 1969). Составитель выражает благодарность Е. Суровой и Б. Захарьину за помощь, оказанную в работе над подстрочными переводами стихотворений Мира-баи.

Перевод Н. Мальцевой

* * *

О Чарующий Душу, прииди! Гляжу на дорогу твою!

Всю ночь отверсты врата и вежды, печалюсь, не ем и не пью.

Без встречи с тобою душа подобна покинутому жилью.

Не остави защитой Миру у безумия на краю.

О Чарующий Душу, прииди! Гляжу на дорогу твою!

* * *

В чужих краях скитается Смуглый мой.

Ушел, не воспомнит о Мире, вестей не пришлет домой.

Запястья сняла, срезала волосы, ресниц не касаюсь сурьмой.

Четыре стороны света исходила в скорби немой.

Жизнь и рожденье пусты без тебя, дороги объяты тьмой.

В чужих краях скитается Смуглый мой.

* * *

Привет тебе, о свирельщик, посетивший наши места!

Серьги звенят, перья павлиньи то и дело меняют цвета. [409] …перья павлиньи то и дело меняют цвета. — См. прим. к стихотворению Сурдаса, 9. Городержец (Гиридхара) — одно из имен Кришны. Однажды бог Индра решил наказать односельчан Кришны и обрушил на них страшный ливень, но Кришна поднял на кончике пальца огромную гору и, будто зонтиком, прикрыл ею всю округу.

Все танцуют, едва коснутся свирели твои уста.

О чарующий Городержец! Пронзила Миру твоя красота!

Привет тебе, о свирельщик, посетивший наши места!

* * *

Подружка! Одна у меня забота — ждать его у ворот.

Сладостный образ душе моей дороже мирских забот.

Который день на дорогу гляжу — когда же Смуглый придет?

Возлюбленный — корень жизни моей, слабой души оплот.

Пусть говорит о Мире, как о безумной, народ.

Подружка! Одна у меня забота — ждать его у ворот.

* * *

Этой ночью в чертог Городержца войду!

Он возлюбленный мой, его красота у всех на виду.

С ним пребуду, доколе заря не погасит в небе звезду.

От божественных игр не устану, пути к его сердцу найду.

Что прикажет — надену, из рук его равно приемлю любую еду.

Из рожденья в рожденье люблю его, он любую знает мою нужду.

Я рабыня его, — пусть продаст, коль захочет, меня и за малую мзду.

«О возлюбленный Городержец!» — твержу в священном бреду.

Этой ночью в чертог Городержца войду!

* * *

Подружка! Сегодня Владыка смиренных женился на мне — во сне.

В свадебном шествии боги шли с роднею моей наравне — во сне.

Обряды свершились, он за руку взял меня в тишине — во сне.

Прошлых рождений моих плоды воплотились в пришедшем дне — во сне.

Невиданное блаженство даровано было жене — во сне.

Подружка! Сегодня Владыка смиренных женился на мне — во сне.

* * *

Где бродит Возлюбленный мой? Не знаю его дорог.

Явился только единожды мне, светильник любви зажег.

Лодку любви столкнул в океан разлуки — берег далек.

Когда обретешься ты, Смуглый? У Миры уходит земля из-под ног.

Где бродит Возлюбленный мой? Не знаю его дорог.

* * *

Подружка, боль моя такова, что жизнь не мила.

Разлученных поймет лишь тот, кто в разлуке сгорел дотла.

Цену камня поймет лишь знаток ювелирного ремесла.

Пораженная болью, бродила повсюду — врачевателя не нашла.

Только если меня уврачует Смуглый, станет Мира опять весела.

Подружка, боль моя такова, что жизнь не мила.

* * *

Ты один у меня, Городержец-Пастух, ты мой дом и моя семья.

Не нашла подобного в мире я, хоть все обошла края.

Ради тебя забыла о братьях — кто мне теперь судья?

За садху следую — вместе ведет нас дорожная колея.

Увижу бхакта [410] Бхакт — поклонник, приверженец (того или иного бога)., возрадуюсь, увижу мир, восплачу в два ручья.

Слезами питая росток любви, его взлелеяла я,

Из сметаны спахтала масло — истину бытия.

Князь чашу яда в подарок прислал [411] Князь чашу яда в подарок прислал…  — Согласно преданию, князь, родственник Мира-баи, желая избавиться от нее, прислал ей чашу с ядом. Но Мира-баи, призвав на помощь Кришну, выпила яд и осталась невредима. — выпила, радости не тая.

Навеки с тобою связана Мира — всевластна воля твоя.

Ты один у меня, Городержец-Пастух, ты мой дом и моя семья.

Не нашла подобного в мире я, хоть обошла все края.

Тулсидас[412] Тулсидас — Годы жизни Тулсидаса приходятся на вторую половину XVI и начало XVII века. Крупнейшее и наиболее знаменитое его произведение «Священное озеро деяний Рамы» («Рама — чарита-манаса»), которое часто называют просто «Рамаяной» Тулсидаса, было создано, по-видимому, в семидесятых годах XVI века. Поэт по-своему обработал легенду о Раме, основываясь как на санскритской «Рамаяне» Вальмики (см. том БВЛ «Махабхарата. Рамаяна»), так и на других литературных и религиозно-философских источниках. «Рамаяна» Тулсидаса — текст, священный для многих индусов Северной Индии. Тулсидас стремился объединить различные течения индуизма во всеобъемлющую религиозную систему, в центре которой — Рама-Абсолют. Для нового перевода выбран эпизод первой встречи Рамы и Ситы, отсутствующий в «Рамаяне» Вальмики. События, предшествующие данному эпизоду, вкратце таковы. Царь Митхилы Джанака объявляет, что руку его дочери Ситы получит тот, кто сможет согнуть огромный лук Шивы. В столицу Митхилы приходят Рама и Лакшмана со своим наставником муни Вишвамитрой. «Рамаяна» Тулсидаса написана на языке авадхи. Для перевода использовано издание с комментарием на современном хинди: «Шри-Рама-чаритаманаса». Горакхпур, 1965. В примечаниях, следующих ниже, использованы некоторые комментарии академика А. П. Баранникова к его переводу «Рамаяны» (М. —Л., 1948).

Перевод С. Северцева

Священное озеро деяний Рамы

(Фрагмент первой главы)

Ночь прошла, юный Ла́кшмана [413] Лакшмана — младший брат Рамы. с ложа тотчас поднялся,

услыхав петуха, возвестившего утро.

Раньше гуру восстал ото сна и владыка миров —

Рамача́ндра [414] Рамачандра . — См. Рама., чье сердце светло и премудро.

Кончив обряд очищенья, братья пошли и омылись,

После молитв ежедневных, к му́ни придя, поклонились.

Час подобающий зная, у старца спросив разрешенье,

Вышли цветы собирать [415] Вышли цветы собирать…  — Цветы нужны были для религиозных ритуалов (см. ниже). братья — миров украшенье.

Царский пленительный сад вскоре они увидали —

Сад, где весенние дни свежестью вечной сияли.

Дивных деревьев различных свисали цветущие ветки,

Сетью лиан разноцветных были увиты беседки.

Свежие листья, плоды, цветы на деревьях блистали,

Роскошью Древо богов [416] Древо богов — древо желания, см. выше. стыдили они, затмевали.

Пели кукушки, чакоры, и ча́таки, и попугаи, [418] Пели кукушки, чакоры, и чатаки, и попугаи…  — Названы птицы, ассоциируемые индийцами с любовными переживаниями; таким образом читатель настраивается на восприятие последующего. Чакора (ж. р. чакори) — индийская куропатка; считается, что эта птица влюблена в луну и питается только лунными лучами, источающими амриту.

И танцевали павлины, изяществом взоры пленяя.

А посредине был пруд, — блестели на солнце красиво

Лестницы из самоцветов, изогнутые прихотливо.

Лотосы ярко цветут, чистая влага струится,

Пчелы жужжат, а в пруду с пением плавают птицы.

Пруд увидев в саду, был владыка миров восхищен,

оба юноши возликовали сердцами.

Да, красив и отраден поистине был этот сад,

столько радости давший великому Ра́ме!

Встретив садовников, братья у них разрешение взяли —

Листья, цветы собирать, радостнодушные, стали.

В этот же час и царица дочери Си́те велела

Ги́ридже [419] Гириджа («Горою рожденная») — также одно из имен Умы. дань принести — сделать достойное дело.

Следом за Ситой подружки вышли с чарующей песней,

Не было дев на земле скромнее, разумней, прелестней,

В сад они шли, где блистал Ги́риджи храм возле пруда,

Душу тот храм восхищал — не описать это чудо!

С девами в этом пруду сперва совершив омовенье,

К храму приблизилась Сита, в сердце скрывая волненье,

Пуджу с глубокой любовью богине она сотворила —

Мужа, достойного мужа у всеблагой попросила.

В храме оставив ее, одна из подружек прелестных

В сад углубилась, любуясь красою растений чудесных.

Братьев прекрасных увидев, робкой душою смутилась,

Трепетом сладким объята, к Сите скорей возвратилась.

Увидали подружки, что слезы в глазах у нее

и торчат волоски на взволнованном теле [420] …и торчат волоски на взволнованном теле…  — Традиционное для индийской поэзии описание сильных эмоций.,—

«Что с тобою, скажи?» — стали спрашивать нежно они,

восхищенья причину узнать захотели.

«Видела в нашем саду принцев я иноплеменных,

Возрастом юны они, но достоинств полны несомненных;

Темный и светлый красавец [421] Темный и светлый красавец…  — Рама смуглый. Лакшмана светлокожий. — как опишу их словами?

Речью глаза не владеют, а речь не владеет глазами!»

Новость услышав, пришли девы в восторг и веселье,

В сердце у Ситы волненье умницы вмиг разглядели.

«Это, наверно, два принца, — одна из подружек сказала,—

О появленье которых уже я от многих слыхала.

Вместе со старцем святым явившись вчера спозаранок,

Очаровали они всех горожан-горожанок;

Люди повсюду твердят об их красоте несравненной,

Надо, подружки, и нам на них поглядеть непременно!»

Слушала Сита подруг, дивясь своему восхищенью,

Заторопились глаза к радостному лицезренью.

Выслав служанку вперед, за ней она двинулась следом,—

Смысл этой древней любви для всех оставался неведом. [422] Смысл этой древней любви для всех оставался неведом.  — Рама — воплощение Вишну, Сита — воплощение супруги Вишну, Лакшми; поэтому любовь Рамы и Ситы предшествует их рождению.

Речь премудрого На́рады вспомнила Сита тотчас, [423] Речь премудрого Нарады вспомнила Сита тотчас…  — Нарада некогда предсказал Сите ее брак с Рамой.

и любовь в ее сердце возникла святая.

Трепеща от волненья, она за подружкою шла,

вкруг себя олененком пугливым взирая.

Слыша, как пояс звенит, ножные браслеты, запястья,

Лакшмане Рама сказал, ощутив приближение счастья;

«Кажется, брат дорогой, Ма́дана бьет в барабаны,—

Все захотел покорить земные селенья и страны!»

Тут оглянулся герой, и Ситу глаза увидали —

Лунного лика ее сразу чакорами стали, [424] Лунного лика ее сразу чакорами стали… — См. прим. к «Гита-говинде» (с. 821) и к Видьяпати <3>.

Веки прекрасных очей застыли, как будто под ними

Вдруг перестал трепетать смущеньем охваченный Ними [425] …смущеньем охваченный Ними.  — Ними — основатель династии царей Митхилы, то есть предок Ситы. В силу заклятья он лишился тела и был помещен богами в глаза всех живых существ, чем и объясняется мигание век. Комментаторы поясняют: Ними, предок Ситы, был смущен тем, что на девушку смотрит незнакомый мужчина..

Ситы красу созерцая, счастьем был юноша полон,

Сердцем ее восхвалял, достойных же слов не нашел он.

Будто всевышний Творец все искусство свое, все уменье

В облике этом явил — зримое дал воплощенье.

Да, этой девы краса в красоте красоту открывала,

В доме самой красоты, как в светильнике пламя, сияла.

Жаль, все сравненья давно измусолить поэты успели,—

Где же слова я найду, чтоб достойно Вайдеху [426] Вайдехи (то есть царевна из страны Видеха) — одно из имен Ситы. воспели?

Так блистание Ситы владыка восславил в душе,

и, свое положенье обдумав сначала,

К брату младшему речь откровенную он обратил —

прямодушием каждое слово звучало:

«Брат! Это Джа́наки [427] Джанака — царь страны Видеха (Митхилы), отец Ситы. дочь, ради которой в столице

Завтра сгибание лука торжественное состоится,—

Гиридже дань принесла, а теперь, со служанками рядом,

Все озаряя вокруг, гуляет, любуется садом.

Видя ее красоту — блистанье ее неземное,

Хоть я и чист по природе, все же смутился душою,

Может причину постичь лишь разум Творца всеблагого,

Тело дрожит от предчувствий [428] Тело дрожит от предчувствий…  — Дрожь в теле считается в Индии счастливой приметой.,— слушай, о брат, мое слово!

Людям династии Ра́гху дана чистота от рожденья —

Души потомков его не ступают на путь заблужденья.

Знаю я душу свою — ей доверяю всецело,

Ибо она и во сне на чужую жену не глядела.

Те, что спиною к врагам в сражении не повернутся,

Те, чьи сердца и глаза к женам чужим не влекутся,

Те, из которых никто нищему «нет» не ответит,—

Лучшие люди, о брат, но мало подобных на свете!»

Вот что младшему брату сказал Рамачандра, а сам

к Сите влекся душой, восхищенной, влюбленной.

С лика — лотоса нежного чистый нектар красоты

пил владыка, подобно пчеле опьяненной.

Сита же, стоя вблизи, смятенья полна, озиралась:

«Где ж эти юные принцы?» — чуткой душой волновалась.

Взоры встревоженных глаз — двух олененков несмелых —

Будто рождали повсюду ливни из лотосов белых.

Тут ей подружки под сень вьющихся лоз указали:

Юноши — темный и светлый — там за листвою стояли,

И разгорелись глаза, увидев их блеск несравненный,

Возликовали, как будто узнали свой клад сокровенный.

Видя красу Рагхупати [429]Рагхупати («Владыка рода Рагху»), Рагхубир («Герой рода Рагху»), Рагхунаяка («Предводитель рода Рагху»), Рагхурая («Царь рода Рагху») — имена Рамы., словно застыли навеки

Ситы лучистые очи — мигать перестали их веки,

И, от любви обессилев, глаз не спуская с героя,

Им любовалась она, как чакори — осенней луною.

Так по дороге очей Раму введя в свое сердце,

Сита прикрыла глаза, словно бы заперла дверцы.

Девушки, видя ее любовью сполна покоренной,

Слова сказать не могли, стояли толпою смущенной.

В этот миг из беседки, обвитой сетями лиан,

появились два брата, светясь красотою,

Будто, занавес туч раздвигая, две чистых луны

появились внезапно одна за другою.

Были пределом блистанья оба прекрасных героя,

Лотосы тел их сияли — синее и золотое,

Пышные перья павлиньи головы их украшали,

Во́ткнуты в темные кудри, ярко бутоны сверкали.

Знаки святые на лбах, капельки пота трепещут,

Дивные серьги в ушах, ожерелья жемчужные блещут,

Дугами выгнуты брови, кольцами волосы вьются,

Свежерасцветшие лотосы — очи блестят и смеются.

Шеи — двух раковин блеск, щеки — услада для взора,

Душу их смех подкупал, полный веселья, задора.

Чтоб их красу описать, моих не хватает усилий,—

Сонм властелинов любви лица бы их устыдили!

Как у слонят Камадевы хоботы крепки, упруги,

Были у братьев сильны пределы могущества — руки.

И зашептались подружки: «Листья с цветами держащий,

Юноша смуглый, прекрасный — вот кто герой настоящий!»

С львиным станом, одетый в священную желтую ткань,

им предстал он во всем благородстве и силе,

И, увидев того, кем украшен весь Солнечный род, [430] И, увидев того, кем украшен весь Солнечный род…  — Царские династии в индийской мифологии делились на два рода: солнечный и лунный. Рама принадлежал к солнечному роду.

девы юные сами себя позабыли!

Тут расхрабрилась одна из самых смышленых и милых,—

За руку взяв госпожу, сказала, сдержаться не в силах:

«Га́ури [431] Гаури («Светлая») — одно из имен Умы, супруги Шивы. посозерцать успеем всегда в нашем храме,

Лучше на принцев взглянуть, пока они здесь, перед нами!»

Сразу смутясь, застыдясь, Сита глаза приоткрыла,

Львов рода Рагху [432] Рагху — царь солнечной династии, предок Рамы. узрев, вспыхнула с новою силой,

От головы и до пят Рамачандрою залюбовалась,

Вспомнила клятву отца [433] Вспомнила клятву отца…  — То есть клятву царя Джанаки отдать дочь за того, кто согнет лук Шивы. — нежной душой взволновалась.

Чувства, объявшие Ситу, видели ясно подруги,

«Слишком мы здесь задержались!» — заговорили в испуге.

«Завтра опять в это время сюда мы придем, полагаю!» —

Молвила, в сердце смеясь, подружка одна молодая.

Слушала Сита, смутясь, лукавых подружек шептанье,

Стала бояться, что мать рассердится за опозданье,

Робость свою одолев, в груди Рамачандру замкнула,

Вспомнив о власти отца, вздохнула, домой повернула.

Но, как будто желая взглянуть на деревья, на птиц,

по дороге оглядывалась то и дело,—

Вновь и вновь на красу Рагхубира взирала она,

все сильней в ее сердце любовь пламенела.

Ведала Джанаки [434] Джанаки (то есть дочь царя Джанаки) — одно из имен Ситы.: тверд лук, заповеданный Шивой,

С образом Рамы в душе мучилась думой тоскливой.

А властелин темнотелый в деве узрел уходящей

Кладезь блистанья, добра, счастья, любви настоящей.

Светом чистейшей любви, подобной нежнейшим чернилам,

Ткань несравненной души украсил он образом милым.

Сита же к храму Бхава́ни [435] Бхавани — одно из имен Умы, супруги Шивы. с волненьем направилась снова,

Молвила, низко склонясь к стопам изваянья святого:

«Славься, о, славься, рожденная гор властелином могучим,

Славься, о мира праматерь с телом, как молния, жгучим!

Славься, о, славься, чакори лунного лика Махеши [436] Махеша («Великий Владыка») — одно из имен Шивы.,

Мать шестиликого Сканды [437] Сканда — одно из имен бога войны Кумары. и слоноглавца Ганеши!

Нет у тебя ни начала, ни середины, ни края, [438]

Даже и веды не знают, сколь ты сильна, всеблагая!

Ты — бытие бытия, ты строишь и уничтожаешь,

Мир зачарован тобой, и в нем ты свободно играешь!

Боги первое место, о мать, за тобой признают

средь их жен, самых верных, прекрасных, счастливых!

Шеша-змей [439] Шеша — тысячеголовый змей, опора мира; символ вечности. не сумел бы величье твое описать

вместе с сотней Сара́свати красноречивых!

Верною службой тебе четыре плода мы добудем [440] …четыре плода мы добудем…  — То есть преуспеем в четырех сферах человеческой деятельности (см. прим. к с. 67).,

Славься, супруга Пурари, блага дающая людям!

Те, что у лотосов-ног, о богиня, твоих пребывают,

Боги, и муни [441] Муни — мудрец, религиозный подвижник., и люди — счастье и мир обретают.

Тайну желаний моих ты и без слов понимаешь,

Ибо в сердцах, как в домах, у всех ты живых обитаешь.

Просьбу не выскажу вслух — только молю об успехе!»

Так восклицая, к стопам богини припала Вайдехи.

Тронули душу Бхавани верной любви излиянья,

Спала гирлянда с нее, улыбнулось лицо изваянья.

Сита святую гирлянду, склонясь, на себя возложила,

Молвила Гаури ей — обрадовать Ситу решила:

«Слушай, о Сита, тебе посылаю я благословенье!

Знай, все желанья твои скорое ждет исполненье,

Истинным было всегда Нарады [442] Нарада — божественный мудрец, обычно выступающий посредником между богами и людьми. слово святое:

Тот будет мужем твоим, кого ты избрала душою.

Да, кто избран твоею душой, будет мужем твоим,

смуглотелый, с рожденья прекрасный, правдивый,

Сострадания кладезь, премудрый, безгрешность твою

и любовь он уже разгадал, прозорливый!»

И, услышав, что Гаури благословенье дала,

ликованья исполнилась девичья свита.

Тулсидас говорит: много раз пред Бхавани склонясь,

поспешила домой со служанками Сита.

Радость сердца влюбленного не описать:

расположена Гаури к юной, прекрасной невесте!

Стала левая часть ее тела дрожать —

добрый признак, желанного счастья предвестье!

В сердце своем восхваляя Ситы красу молодую,

С братом отправился Рама к гуру, в обитель святую,

И рассказал Вишвамитре [443] Вишвамитра — мудрец, наставник Рамы и Лакшманы. о всем, что увидел нежданно,—

Прост был душою герой, не ведал и тени обмана.

Взявши у братьев цветы, богам совершив приношенье,

Юношам праведник дал священное благословенье:

«Пусть, дорогие мои, исполнятся ваши желанья!»

Рама и Лакшмана, вняв, были полны ликованья.

Трапезу кончив, мудрец, лучший из муни преславных,

Начал рассказывать им преданья времен стародавних.

Тем и закончился день; у старца спросив разрешенье,

На ночь молиться пошли братья — миров украшенье.

Вот на востоке, сияя, луна поднялась молодая,

Раме о дивном лице возлюбленной напоминая.

Счастье почувствовал он, но подумалось вскоре герою;

«Лик этой девы нельзя сравнивать даже с луною.

Рождена океаном луна, как и яд, ее брат, [444] Рождена океаном луна, как и яд, ее брат…  — И луну и яд халахала боги добыли во время пахтанья молочного океана.

днем не светится, пятнами ночью покрыта,—

С ликом Ситы тебе ли сравниться, несчастной луне,

о, насколько светлее прекрасная Сита!

Часто ущербной бываешь, женщин в разлуке терзаешь,

Встретишься с демоном Раху — в пасти его исчезаешь,

Мучишь тоской чакраваку [445] Чакравака или чаква — песчанка; считается, что самец и самка чакраваки очень любят друг друга, но вынуждены расставаться с наступлением темноты до утра и всю ночь жалобно зовут друг друга., лотосу стала врагиней [446] …лотосу стала врагиней…  — Лотосы дневного цветения закрываются с наступлением темноты, как будто их закрывает луна.,—

Много пороков в тебе, о луна, замечаю отныне!

Кто сопоставить тебя с ликом Вайдехи решает,

Грех неуместности явной, кажется мне, совершает!»

Так, порицая луну, дивноликую Ситу он славил,

Видя, что близится ночь, стопы к Вишвамитре направил.

К лотосам ног мудреца он склонился, хвалу воздавая,

И, получив разрешенье, ко сну отошел Рагхурая.

Ночь миновала, — и вот, проснувшись и брата заметя,

Так Рагхуна́яка стал ему говорить на рассвете:

«Брат мой, смотри: над землей красное встало светило,

Лотосам, чаквам [447] Чакравака или чаква — песчанка; считается, что самец и самка чакраваки очень любят друг друга, но вынуждены расставаться с наступлением темноты до утра и всю ночь жалобно зовут друг друга. — всему счастье оно подарило!»

Руки сложив, отвечал Лакшмана, брат светлоликий,

Кроткою речью признал могущество Рамы-владыки:

«Видя солнце всходящее, съежились лилии вдруг,

меркнуть начали звезды — зарю увидали,

Так, узнав о прибытье твоем, все земные цари

сразу слабыми стали, бессильными стали.

Звездам подобны цари, ты же — дневному светилу,

Лука тяжелую тьму им одолеть не под силу.

Но посмотри: чакраваки, лотосы, пчелы и птицы —

Все окончанию ночи радуется, веселится.

Так же и бхакты твои, о непорочный душою,

Счастливы будут узнать, что лук переломлен тобою: [448] Счастливы будут узнать, что лук переломлен тобою…  — Рама, сгибая лук Шивы, сломал его.

Солнце взошло над землей, и мрак уничтожен бесследно,

Спрятались звезды, и в мире свет воцарился победно.

Солнце восходом своим, о Рагхурая великий,

Мощь доказало царям — мощь и величье владыки.

Лишь для того этот лук напрячь им предложено было,

Чтоб проявиться могла твоя величавая сила!»

Брата слова услыхав, улыбкой герой озарился,

Кончив обряд очищенья, чист от природы, омылся;

После молитв ежедневных к гуру пришел несравненный,

К лотосам ног мудреца склонился главою смиренной.

Тукара́м[449] Тукарам — Каждое лето, в самом начале сезона дождей, тысячи паломников со всех уголков Махараштры, распевая «абханги» [Абханг буквально значит «непрерывный». В этой поэтической форме может быть до ста строк.] (гимны) поэтов-бхактов, направляются в Пандхрапур, священный город на реке Бхиме. Здесь находится храм Витхобы, удивительного божества, встречающего своих адептов в необычайной позе — стоя, облокотив обе руки на бедра. Происхождение Витхобы загадочно. Чаще всего его отождествляют с Вишну-Кришной или рассматривают как пастушеское божество местного происхождения, а этимология слова Витхоба (или Виттхал) уводит к дравидийскому языку каннада. Поклонение Витхобе — специфика Махараштры и маратхов, последователей секты варкари. Мировоззрение варкари мало чем отличается от мировоззрения других индусских сект вишнуитского толка. Один из крупнейших поэтов-бхактов Махараштры — Тукарам. Жил он, очевидно, в первой половине XVII века, но никаких достоверных сведений о нем нет. Согласно преданию, Тукарам был шудрой, сыном мелкого торговца. Во время страшного голода умерли родители Тукарама и одна из его жен, а сам он разорился. В результате духовного потрясения Тукарам стал бхактом Витхобы и остальную часть жизни посвятил восхвалению его в стихах. Произведения Тукарама переводились на западноевропейские языки. Русские переводы (в основу которых положены различные индийские издания) публикуются впервые.

Перевод В. Микушевича

Ответ святым, спросившим Тукарама, как удалось ему порвать узы мирской жизни

Шудрой [450]Шудры — низший социальный слой, обслуживавший прочих. родился я, вел я торговлю;

Бог этот наш [451] Бог этот наш То есть Витхоба., родовой, наш семейный.

Сам о себе говорить я не стал бы,

Мне говорить приказали святые [452] Святые — варкари (см. выше). Можно предположить, что этот абханг был пропет во время одного из паломничеств..

Беды мирские меня сокрушили,

Мать и отца схоронил я в печали

И разорился в голодное время,

Собственных жен прокормить неспособный:

Отнял одну из них пагубный голод.

Жизнь моя горькая: стыд и убыток.

Рухнул мой храм [453] Рухнул мой храм…  — Согласно легенде, Тукарам на последние сбережения, вопреки воле своей жены и не обращая внимания на голодных детей, выстроил храм Витхобы., и тогда я подумал:

«Незачем скорбное сердце неволить».

И попытался я спеть восхваленье,

Но промолчало усталое сердце;

Только потом помогли мне святые,

Веру желанную мне даровали;

Вторить я стал песнопеньям священным,

И подпевало мне чистое сердце.

Ноги святым омывал я смиренно,

И не печалился, и не стыдился,

Делал добро, если мне удавалось,

Наперекор истомленному телу;

Больше не слушал друзей и соседей,

Возненавидев житейскую мудрость;

Больше не путал я правду и кривду,

Мненью мирскому внимать отказался,

Только святому наставнику верил,

Только на Бога в душе уповал я;

И посетило меня вдохновенье,

След в моем сердце оставил Витхоба.

Горе! Стихи мне писать запретили,

И сочиненья свои утопил я, [454] …Стихи мне писать запретили. // И сочиненья свои утопил я…  — Согласно легенде, брахман Рамешвар Бхатт убедил власти запретить Тукараму сочинять стихи, так как, будучи шудрой, Тукарам якобы осквернял тем самым индусские святыни. Повинуясь приказу, Тукарам утопил все свои рукописи в реке.

Сел перед храмом, как заимодавец, [455] Сел перед храмом, как заимодавец…  — В Индии существовала такая форма требования кредитором долга у должника, при которой кредитор садился у дома должника и не уходил, пока тот не отдавал долг. Подобным же образом Тукарам сел перед храмом, уповая на милосердие бога.

Так что Нараяна [456] Нараяна — одно из имен Вишну. сжалился вскоре.

Долго рассказывать: кончу на этом.

Этого тоже довольно покуда.

Ведомо мне, что со мною случилось,

Ведомо Богу, что будет со мною.

Благочестивых Нараяна помнит;

Милостив Бог, — это все, что я знаю.

Тука сказал: «Все мое достоянье

В том, что сказал всеблагой Пандуранга [457] Пандуранга — видимо, одно из имен Витхобы.».

* * *

Господи! Как хорошо разориться!

Благословенно голодное время:

Я разорился, и к Богу воззвал я,

Ибо мирское теперь мне отвратно.

Как хорошо мне с женою сварливой!

Как хорошо мне терпеть поношенье!

Как хорошо, когда люди глумятся!

Как хорошо потерять мне скотину!

Как хорошо не стыдиться соседей!

Господи! Как хорошо мне с тобою!

Храм хорошо было строить мне, Боже:

Мог я не слушать голодных детишек.

Тука сказал: «Хорошо мне поститься,

В срок постоянно молитвы читая!»

* * *

Всех приветствую и вся,

Этот стих произнося.

Ты, Нараяна, со мной;

Бог со мною, как родной,

Почитатель вечных вед,

Всем я брат и всем сосед.

Тука молвил: «С Богом я.

Что друзья мне, что семья!»

* * *

Как Тебе, Господи, служат, не знаю, [458]«Как Тебе, Господи, служат, не знаю…» — В этом абханге перечисляются все аксессуары индусского богослужения.

В богослужении смысла не вижу;

Даже вода — это Ты, Вездесущий,

Кроме Тебя, мне пожертвовать нечем.

В каждом цветке узнаю Тебя, Боже,

И у меня опускаются руки.

Рис нам даруешь, даруешь нам бетель,

Не угощать же Тебя мне Тобою!

Всем драгоценностям Ты драгоценность,

И не бывает богатства другого.

Ты песнопенье, и слушатель Ты же.

Негде плясать нам — Нараяна всюду.

Тука вещает: «Я весь Твое имя,

Рама, Нараяна, свет и светильник».

Тукарам не гордится своим поэтическим дарованием

Что это вдруг на меня накатило?

Криво ли, прямо ли — Богу виднее.

Переплетенье стихов не отсюда,

Милостью Божьей наитие Божье.

Тука сказал: «Я в стихах не искусен.

Так что за них отвечает Гопала [459] Гопала («Пастух») — одно из имен Кришны и Вишну.».

Ответ Рамешвару Бхатту [460] Рамешвар Бхатт — См. выше. Через некоторое время Рамешвар Бхатт раскаялся в содеянном и извинился перед Тукарамом. на его просьбу о прощении

Враг превращается в лучшего друга,

Тигры ласкаются, змеи не жалят;

Яд — исцеленье, в несчастии счастье;

Даже само преступление — подвиг,

Даже в печали великая радость,

В пламени жгучем благая прохлада. [461] В пламени жгучем благая прохлада. — После наговора на Тукарама тело Рамешвара Бхатта покрылось волдырями. Ему казалось, что огонь сжигает его тело. Ответ Тукарама, простившего его, принес облегчение, и язвы зажили.

Всеми владеет единое чувство,

И не любить невозможно друг друга.

Тука сказал: «Несказанное знанье —

Милость Нараяны в этом рожденье».

* * *

Кто не верит мудрым словесам,

Да еще порочит Бога сам,

Не желает сам себе добра.

Уши? Нет, крысиная нора!

Амриты не пить — великий грех,

И к тому же пагубный для всех.

«Полоумный, — Тука говорит,—

Зло по недомыслию творит».

* * *

Все понимаю, во всем разобрался: [462]«Все понимаю, во всем разобрался…» — Этот и следующий абханг принадлежат к циклу стихотворений, написанных Тукарамом в период временного разочарования в избранном пути. Согласно индийским представлениям, бхакту должно явиться видение почитаемого им божества, но, несмотря на все старания и молитвы, Витхоба не являлся Тукараму. Поэт впал в отчаяние, гнев ослепил его, и он начал богохульствовать. Но это было лишь временное помрачение, подобно тому как ночная тьма предшествует восходу солнца. Вскоре Тукарам удостоился лицезрения Витхобы.

Только слывешь ты могучим.

Имя твое оказалось бессильным, [463] Имя твое оказалось бессильным…  — Бхакты считают, что имя бога обладает неограниченной силой и может подчинять своему влиянию даже само божество.

Так что тебя разлюбил я.

В собственной скверне погряз я,

Сам себя мучаю, грешный.

Тука сказал: «Погибаю,

Значит, бессилен Витхоба».

* * *

Мне надоело с тобою водиться;

Ты, наконец, надоел мне, Витхоба.

Нищий, ты слуг своих делаешь тоже

Нищими, чтобы весь мир насмехался.

Ты безобразный, и ты безымянный;

Всех нас ты хочешь себе уподобить.

Тука сказал: «Ты дотла разорился

И разоряешь меня напоследок».

* * *

Факелы, зонтики, кони, — [464]«Факелы, зонтики, кони…» — Этот и следующий абханг принадлежат к большому циклу абхангов о том, как Тукарам ответил на приглашение Шиваджи приехать к его двору. Шиваджи (1627–1680) — основатель маратхской державы, вождь маратхов в борьбе против империи Великих Моголов. Согласно легенде, Шиваджи, наслышанный о добродетелях Тукарама, захотел его увидеть и послал ему письмо-приглашение в сопровождении слуг и богатых даров. Тукарам отказался все это принять. Он отказался и от визита к Шиваджи, заявив, что это лишь отвлечет его от служения богу. Восхищенный Шиваджи сам отправился к нему.

Это страшнее погони.

Всякий почет как ярмо,

Слава — свинячье дерьмо.

Уединенье дороже.

Смилуйся, Господи Боже!

Тука зовет: «Помоги!

Видишь, грозят мне враги!»

* * *

Ради чего мне пускаться в дорогу?

Чтобы покой потерять, уставая?

Проголодаюсь — прошу подаянья.

Нет одеяния лучше лохмотьев;

Лучшее ложе, по-моему, камень,

Лучший покров — беспредельное небо.

Что во дворце ты прикажешь мне делать?

Жизнь пропадает в желании тщетном,

А во дворце суета и тщеславье,

Там не найдешь ни покоя, ни мира.

Только богатого там почитают,

Смотрят с презреньем на простолюдина.

Стоит мне только увидеть вельможу,

Кажется, смерть я поблизости вижу.

Тот, кто печаль разделяет со мною,

Господу вместе со мной угождает.

Знанием дивным с тобой поделюсь я:

Нищий блаженнее всех властелинов.

Повиноваться желаниям — низость,

Лишь созерцатель вполне благороден.

Тука сказал: «Прославляют богатых,

А между тем только праведный счастлив».

Рампрошад[465] Рампрошад жил в XVIII веке, в Бенгалии, когда в ней уже начала утверждаться власть англичан. Однако достоверных сведений о поэте почти нет. Он был бхактом (поклонником) богини Кали. Традиция приписывает ему множество стихотворений-песен, посвященных этой богине. Песни Рампрошада пользуются в Бенгалии большой популярностью, но сколько-нибудь критического их издания не существует. В основу первых переводов из Рампрошада на русский язык положено популярное индийское издание, а также прозаические английские переводы Э. Томпсона (Е. J. Thompson. Bengali Religious Lyrics. Sakta. Calcutta, 1923). Нумерация переводов принадлежит составителю. Подстрочные переводы — В. Коровина.

Перевод А. Шараповой

* * *

В воплощенье искал я оплота; в него моя вера была.

Я забыл: воплощеньям не будет числа.

Полюбив нарисованный лотос, ошиблась пчела.

Мать давала мне нима, но сахаром ним нарекла.

Ма! Я сладости жаждал, но горечь мне горло сожгла.

Поиграем, сказала, — и в мир, обманув, привела.

Рампрошад говорит: «Игра была и прошла».

Вечер. Жду одного: чтобы сына ты в дом унесла.

* * *

Мать! Завершилась моя игра.

Слишком долго играл я; теперь завершилась игра.

Я пыль земную глотал, играя с утра.

Ныне же, дочь Гималайя, моя оболочка стара.

Страшно мне: знаю, настала моя пора.

В детстве далеком моя началась игра.

Потом на забавы с женой променял я познанье добра.

Не в молитвах — в забавах прошли вечера.

Рампрошад говорит: «Всесильна ты, Ма, и мудра.

В освобождения воды швырни мою душу с одра».

* * *

Не назову тебя матерью, нет.

Слишком много с тобою познал я бед.

Буйноволосая, песней твоей влеком,

Я стал саньяси [466] Саньяси — бродячий аскет, подвижник., бросил родимый дом.

Что ты еще скрываешь в сердце твоем?

От дома к дому буду один скитаться,

Ночлег вымаливать, подаяньем питаться —

И не приду в твои объятия, нет!

Ма, я зову тебя столько дней —

Что ж ты не внемлешь мольбе моей?

Видно, открыть не хочешь ни глаз, ни ушей.

Много ли пользы было, что мать живая,

Если сын при матери жил, страдая?

Какая же это мать? Все равно что нет.

О, объясни: разве истина в том,

Что родившая сына становится сыну врагом?

Рампрошад вопрошает: «Кали [467] Кали («Черная») — одна из ипостасей Умы, супруги Шивы.,

Какие еще меня ждут печали?

Неужели же вечно являться мне в муках на свет?»

* * *

Восторгаюсь тобою, танцующей танец войны.

Вечен танец твой, мать, и волосы ветром полны…

На груди у Шивы танец нагой жены. [468] На груди у Шивы танец нагой жены…  — Богиня Кали часто изображается танцующей на распростертом теле Шивы.

Бусы из мертвых голов — это твои сыны.

Поясом мертвых рук бедра оплетены.

Серьги в ушах — младенцы умерщвлены.

Зубы светлее ку́нды, губы твои нежны.

Кали светла, как лотос: лицо белей белизны,

А ноги в крови. Ты — туча в лучах луны.

Рампрошад говорит: «Все чувства тобой пьяны.

Чудной такой красоты видеть глаза не должны».

* * *

Разум мой, почему ты волненьем объят?

Кали назвав однократно, уйди в размышленья стократ.

Пусть другие для всех, напоказ, ее чтят.

Ты же втайне молись, чтоб ничей не настиг тебя взгляд.

Пусть ее изваянья из глины, металла и камня стоят —

Ты же на лотосе сердца рисуй ее образ — да будет он свят.

Пусть другие готовят бананы и рис, исполняя обряд,—

Ты же нектар исторгни из сердца — напиток для высших услад.

Пусть другие подарят ей пламя свечей и лампад —

Ты же факелы духа зажги — негасимо они днем и ночью горят.

Пусть на закланье другие приводят волов и ягнят —

Ты же врагами шестью ей пожертвуй [469] Ты же врагами шестью ей пожертвуй…  — Имеются в виду шесть «пороков»: страсть, гнев, алчность, невежество, гордыня, зависть. С этим стихотворением Рампрошада ср. стихи Лал-дэд и Кабира., венчая обряд.

Рампрошад говорит: «Пусть при имени Кали кругом барабаны гремят —

Ты же хлопни в ладоши, и жертвой богине твой ум и душа предстоят».

Мир Таки Мир[470]Мир Таки Мир (ок. 1722–1810 гг.) — выдающийся поэт урду XVIII века. Поэтические переводы его стихотворений на европейский язык публикуются впервые. Использовано издание: D. J. Matthеws, С. Shackle. An Anthology of Classical Urdu Love Lyrics. Delhi — Oxford, 1972.

Перевод В. Микушевича

* * *

Кто смеет нынче разрешать и налагать запрет?

Открой ты сердце хоть на миг и слушай мой завет!

Молитву набожный прервал, покинул коврик свой,

Завидев тесный твой наряд, который мной воспет.

Столица сердца моего дотла разорена. [471] Столица сердца моего дотла разорена. — Имеется в виду Дели, столица империи Великих Моголов. Поэт был свидетелем страшных разорений Дели иноземными завоевателями в XVIII в. На языке урду слова «Дели» (Дилли) и «сердце» (диль) созвучны.

Дотла разрушен каждый дом и каждый минарет.

Игру безжалостной любви доколе созерцать?

Кровь заливает мне лицо, за горем горе вслед.

Но разорение мое сулит усладу мне:

Вслед за ночною темнотой идет седой рассвет. [472] Вслед за ночною темнотой идет седой рассвет.  — Жизнь сравнивается с ночью, смерть — с рассветом.

За годом год я тосковал, томился целый век,

Изведал сердцем столько мук и столько разных бед!

Сдирают кожу с одного, других ведут на казнь.

Кто разгласил свою любовь, тому спасенья нет.

И праведник не устоит при виде облаков.

Увидев облака, греши! Не жди других примет!

Зачем тебя в последний миг увидеть мне дано?

Увидев красоту твою, не спасся Мир-поэт.

* * *

Свой коврик, шейх, отдай в заклад, вину хмельному честь воздай!

Святыне сладостной своей ты по-иному честь воздай!

Как раз для пьяниц коврик твой, не годный больше никуда.

Пониже кубку поклонись и всеблагому честь воздай!

Вином одежду запятнай! Пускай тебя клянет народ!

Себя не бойся уронить! Ступай, Содому честь воздай!

Былую славу расточи, былых заслуг не береги!

Своекорыстному служи! Греху святому честь воздай!

Ты виночерпию молись, расправив слабые крыла!

Благословенному вину по-молодому честь воздай!

Когда вместить не можешь ты всех этих пламенных щедрот,

Вина другому поднеси, с ним дорогому честь воздай!

Когда кувшин перед тобой, ты перед ним смиренно встань,

Ты перед пьяным преклонись, юнцу шальному честь воздай!

Когда играет музыкант, ему одежду подари!

Где музыка, там вечный хмель: добру двойному честь воздай!

Не нужно холода теперь! Ты перед розою склонись!

Дневному пылкому теплу, певцу ночному честь воздай!

Как чаша, роза над ручьем. Хмельную чашу подними!

Ты добродетель долго чтил, теперь дурному честь воздай!

Довольно дервишей с тебя, не для тебя теперь мечеть.

Нет, лучше в солнечном саду цветку любому честь воздай!

Довольно слушать этот бред! Очнитесь: на исходе ночь.

Поэт почтенный, отдохни! Родному дому честь воздай!

* * *

Прошу прощения, друзья! Что делать! Виноват, я пьян.

Не наливайте мне вина, и так среди услад я пьян.

Не наполняйте чашу мне, но если мой придет черед,

Позвольте все-таки глотнуть! Пригубить буду рад — я пьян.

Такого пьяницу, как я, не возбраняется ругать.

Я сам не свой среди друзей, болтаю невпопад — я пьян.

Держите крепче вы меня, как чашу держат на пиру.

Идти вы можете со мной вперед или назад — я пьян.

Но презирать меня грешно, смотреть не нужно свысока.

Я сам покаюсь во хмелю, плетусь я наугад — я пьян!

По крайней мере, целый час продлится в пятницу намаз.

Так подождите вы меня! Ваш непутевый брат, я пьян.

Я тоньше всякого стекла. Я хрупкий кубок, я поэт,

И надо вам беречь меня. Не человек, я клад, я пьян!

* * *

Другого такого поэта, как я,

поверь, мудрено повстречать.

Внимая моим необычным стихам,

нельзя головой не качать.

Тому, кто в раздумьях весь век не провел,

подобных словес не дано.

Чужую премудрость умей изучать.

Попробуй, прилежный, начать!

Когда преисполнишься ты правоты,

насыщенный правдой людской,

В тебе запылает великая скорбь,

сам будешь ты свет излучать.

По улицам ты побредешь городским,

стихом обожженный моим,

И розы, как жаркие угли в ночи,

достойным ты будешь вручать.

* * *

Как отшельник, во мрак облачаюсь я,

И со смертью моею встречаюсь я;

Прахом воду живую засыпал я:

С бедной жизнью моей разлучаюсь я.

* * *

Говорю себе: «Друг, ты в отчаянье.

Хоть возрадуйся вдруг — ты в отчаянье!

Не найти драгоценной жемчужины.

Это страшный недуг — ты в отчаянье!»

* * *

Шейха здесь громогласного видел я,

И пропойцу несчастного видел я.

Там, вдали, где безмолвие вечное,

Край покоя бесстрастного видел я.

* * *

Жизнь мою задушил я печалями,

Кровь мою иссушил я печалями;

Кратковременный век человеческий

На земле завершил я печалями.

Мирза Галиб[473] Мирза Галиб (Мирза Асадулла Хан Галиб; 1797–1869) [Галиб — поэтическое имя («тахаллус»). Поэт пользовался также тахаллусом «Асад».] признан крупнейшим поэтом из всех когда-либо писавших на языке урду. Переводы и комментарии публикуются по книге: Мирза Галиб. Лирика. М., 1969.

Перевод Веры Потаповой

* * *

По воле судьбы предо мною любовь не открыла чела.

Продлись моя жизнь хоть немного — она б ожиданьем была.

Я сразу бы умер от счастья, поверив тебе хоть на миг.

Но жил я твоим обещаньем, считая, что ты солгала.

По нежному облику можно о хрупкости клятвы судить:

Тобою разбитая клятва была не прочнее стекла.

«Скажи, где стрела, — меня спросят, — пронзившая сердце твое?»

Не знал бы я сладостной боли, когда бы навылет прошла.

Советчиков уйму отныне обрел я в друзьях — и не рад.

Найдись утешитель, целитель — была бы мне дружба мила.

Я умер, осмеянный всеми. Уж лучше бы мне утонуть:

Ни гроба тебе, ни могилы… Лишь камни речного русла.

От мук не избавиться сердцу. Отрину страданья любви —

Что толку? Житейские муки сожгут мое сердце дотла.

Ночные терзанья избрать мне иль смерти единый приход?

В сравненье с мучительной ночью кончина не столь тяжела.

О, если бы искра страданья прожгла вековую скалу!

Из каменных жил непрестанно сочилась бы кровь и текла.

Единство не знает подобья. Творца лицезреть не дано.

На двойственность нет и намека, не то было б их без числа!

Ты, верно, попал бы в святые, о Галиб, суфизма знаток!

Тебя лишь приверженность к пьянству от почести этой спасла.

* * *

Я — умерших от жажды сухие уста.

Я — паломников скорби святые места.

Я — обманутое, нелюдимое сердце,

Что разбила любовь, предала красота.

* * *

От обузы кокетства свободна теперь красота.

У тиранов моих — ни забот, ни тревог после смерти моей.

Красоваться моим чаровницам зачем? Перед кем?

И откуда возьмется достойный знаток после смерти моей?

Прозябает в безделье теперь обольщения дар.

Оттого и сурьмой этот взор пренебрег после смерти моей.

Распростится с безумством любовь. Будешь цел-невредим,

Называемый воротом ткани клочок, после смерти моей.

Виночерпий разносит любви роковое вино.

Кто захочет напитка, валящего с ног, после смерти моей?

Умираю с тоски, не найдя на земле никого,

Кто любви постоянство оплакать бы мог после смерти моей.

Друг мой, Галиб, меня удручает сиротство любви:

Где отыщет приют этот бедствий поток после смерти моей?

* * *

Ее движенья всякий раз таят намек для нас другой,

Сомненья страстного порыв рождают каждый час — другой.

Коль скоро не дал ей Господь уразуметь мои слова,

Другое сердце пусть ей даст иль мне — речей запас другой.

Игривый взор и бровь дугой: есть лук тугой и стрелы есть!

Но лук, что выпустил стрелу, попав не в бровь, а в глаз, — другой.

Ты в городе? Мне полбеды! Лишь надо сбегать на базар:

Другого сердца не купил, души я не припас другой!

Учась кумиры сокрушать, я в этом деле преуспел.

Но может встретиться, — взамен разбитого в тот раз, — другой.

О, если б выплакать я мог вскипающую в сердце кровь!

Но мне тогда обзавестись пришлось бы парой глаз другой.

За этот голос — жизнь отдам! Башке моей скатиться с плеч,

Но пусть он молвит палачу: «Еще ударь-ка раз-другой!»

Огонь моих сердечных ран за солнце вздумали считать.

Я ими освещаю мир: порой — одной, подчас — другой.

Тебе я сердце отдал зря! Когда б не умер я в тот раз,

Еще стонал бы да вздыхал, пока бы не угас — в другой.

Препоны пуще горячат мой пылкий нрав. Не мудрено!

Поставь запруду — и река, вскипая, станет враз другой.

Отличные поэты есть! Однако люди говорят:

«Пошиб у Галиба другой! Чекан упругих фраз — другой!»

* * *

От молнии мне зажигать светильник в обители скорби!

Тоске предаваться на миг — свободного духом удел.

Вот память — азартный игрок тасует былое, как будто

В кумирне гляжу на богов, бродя из придела в придел.

Не бойся невзгод бытия. Оно — мотылька мимолетней,

Что вспыхнул, кружась над свечой, твой мир озарил и сгорел.

Отвага и мужество где? Они от меня отвернулись.

Довольствуюсь малым? О нет! Я слаб, оттого — не у дел.

В израненном сердце моем желанья томятся в оковах.

О Галиб, я стал их тюрьмой! Навек им положен предел.

* * *

Свиданья те, которыми я жил, — где?

Дни, ночи, месяц, год, что сердцу мил, — где?

Не время нынче для утех любовных.

Прелестный взор, что мне теперь постыл, — где?

Пушок приметный над губой румяной

И родинка, что мой будила пыл, — где?

Навеянное памятью раздумье,

Чей ход изыскан был, а стал уныл, — где?

Для слез не напасешься крови сердца!

Пора, когда я не был слаб и хил, — где?

Любви азартным играм дань, как прежде,

Платить я перестал: избыток сил — где?

Я поглощен загадкой мирозданья:

Мой дух среди бесчисленных светил — где?

Телесной мощью оскудел ты, Галиб!

Где равновесье членов, гибкость жил — где?

* * *

Сделай милость, позови меня — и вернусь я тотчас, право!

Я — не прошлое, которому не дано такое право.

Головы поднять не в силах я, но привык сносить обиды.

В оскорбленьях изощряется зря соперников орава.

Где предел твоей жестокости? Попадись мне чаша с ядом —

И, клянусь тебе свиданием, будет выпита отрава!

* * *

Откройся мне за чашею вина когда-нибудь,

Не то покину я тебя спьяна когда-нибудь.

Не зазнавайся, если ты судьбою вознесен:

С хребта стряхнет счастливца вышина когда-нибудь.

Меня вином поили в долг. Я повторял себе,

Что праздника дождусь, — хоть жизнь бедна, — когда-нибудь.

Печали песни — для души услады высшей нет!

Саз [474] Саз — струнный музыкальный инструмент, распространенный на Востоке. жизни отзвучит, замрет струна когда-нибудь.

Не лезть красотке в толчею! Ломись навстречу к ней!

Везде напористость, Асад, нужна когда-нибудь.

* * *

Неужто в раю виночерпий тебе пожалеет вина

За то, что ты чашу хмельную испил в этой жизни до дна?

Кто лучшим из рода людского терпеть униженья велит? [475] Кто лучшим из рода людского терпеть униженья велит?  — Имеется в виду легенда о сотворении человека. Согласно Корану, бог, создав человека из глины, призвал всех небожителей и приказал им поклониться человеку. Один из них — Сатана — отказался склониться перед «горсткой праха», за что и был изгнан из рая. Поэт говорит: кто же может унижать человека, если даже небожитель был наказан, когда отказался признать величие человека?

За то, что презрел человека, был изгнан Творцом сатана.

И чей это голос небесный [476] И чей это голос небесный…  — В этом бейте говорится о так называемом радении дервишей, когда под звуки струнных инструментов они поют религиозные гимны и пляшут. Цель подобных радений — довести себя до экстаза пением и пляской, достичь состояния отрешенности и хотя бы на некоторое время «слиться с богом». вливается в чанг [477] Чанг — музыкальный инструмент, напоминающий лютню. и рубаб [478] Рубаб — трехструнный щипковый музыкальный инструмент.?

Душа разлучается с телом, когда запевает струна.

Где времени конь остановит свой бег — угадать не дано.

Поводья в горсти не зажаты, не вдеты стопы в стремена.

Творенье с Творцом нераздельны, а если начну различать —

От сути его удаляюсь, и правда своя мне темна.

Как должно понять созерцанье? [479] Как должно понять созерцанье?..  — Смысл бейта таков: зримое — вездесущий бог, зрящий — человек, который является частью самого бога (частица «мировой души»), и зрение — здесь само восприятие, ощущение бога — составляют единую суть. Созерцание же требует разделения неразделимого, так как при созерцании должен быть и «зрящий», то есть зритель, и предмет созерцания. — задам я мудреный вопрос,

Ведь зримое, зрящий и зренье — три грани, а сущность — одна.

Слагается жизнь океана из многообразия форм.

Что значат в отдельности капля, и пена, и даже волна?

Нескромная! Под покрывалом от взоров таишься зачем?

Стыдливость жеманна. Кокетство — другая ее сторона.

Ты в зеркало смотришься, даже накинув густую чадру.

Неужто краса мирозданья не полностью завершена?

Отмечено тайны печатью все то, что мы явным зовем,

А те, кто во сне пробудился, по-прежнему пленники сна.

В одном убежден я: коль скоро Творцу сопричастен Али [480] Али — четвертый халиф (преемник Мухаммеда), двоюродный брат и зять пророка. Али — наиболее почитаемый халиф у шиитов (приверженцев шиизма — одного из течений в исламе).,

О Галиб, ему поклоняясь, душа моя Богу верна.

* * *

Создатель двух миров считал один из них блаженным.

Неловко было спорить с ним другого мира жителю.

Познанья каждая ступень — пристанище усталых.

Но как нам жить, не отыскав дороги к вседержителю?

Хоть жаль хиреющей свечи участникам пирушки,

Но если впрямь горенье — жизнь, что делать исцелителю?

* * *

Бег времени! Рядом с тобою зарницы мгновенье под стать

Медлительной поступи девы, чьи ноги окрашены хной [481] …чьи ноги окрашены хной. — В Индии перед свадьбой и на праздники девушки и молодые женщины разрисовывают хной ладони и ступни ног..

* * *

Ни шелковинки, чтоб сплести себе зуннар священный, нет.

Изодран ворот, а примет любви самозабвенной нет. [482] Ни шелковинки, чтоб сплести себе зуннар священный, нет. // Изодран ворот, а примет любви самозабвенной нет. — Зуннар — священный шнур индусов, надеваемый через плечо, необходимая принадлежность верующего. Одно из толкований двустишия таково. В порыве отчаяния влюбленный порвал на себе одежды, не оставив даже зуннара или нескольких нитей, которые смогли бы заменить его, то есть в своей любви он отступился от предписаний религии, но возлюбленную не тронуло даже это.

Не жаль и сердца своего за то, чтоб на тебя взглянуть,

Да сил моих — перенести тот миг благословенный — нет.

Будь свидеться с тобой трудней — мне легче было б не в пример.

Блаженной трудности такой, признаюсь откровенно, нет.

Я жизни без любви не рад. В ее страданьях сладость есть,

Но сил душевных у меня для муки вожделенной нет.

Шальная голова моя обузой сделалась для плеч.

Разбил бы о́б стену ее… А есть в пустыне стены? Нет!

Ослабло сердце! Не ищи подавно ненависти там,

Где даже места для любви, соперник дерзновенный, нет.

Смотри, красавица, мой стон Господь услышит наконец!

Поверь, смиренный голос мой — не щебет птички пленной, — нет!

«Я выстою! Вонзай смелей в меня шипы своих ресниц!» —

Клянется сердце боль стерпеть, а сил у плоти бренной нет.

Таких воительниц, Аллах, непобедима простота!

Идут в сраженье — ни мечей, ни выучки военной нет!

Я видел Галиба в толпе и в одиночестве встречал.

Не спятил, но и не сберег он разум полноценный, — нет!

* * *

Будь сердце каменным — ему не сладить с болью непомерной.

Казнишь и плакать не велишь — таков обычай изуверный!

Кому я надобен? Зачем? Один сижу на раздорожье…

Ни алтаря, ни храма нет, ни врат, ни стражи нет придверной.

Зачем накинула чадру? Лицо твое как солнце полдня.

Взглянувший будет ослеплен его красой неимоверной.

Очей разящие мечи не вздумай в зеркало уставить:

Тебе самой опасен взор, губительной повадке верный.

До самой смерти человек от мук не видит избавленья,

Как будто плену бытия — страданья цепи соразмерны.

Своим зазнайством ты спасла соперника от униженья:

Его испытывать зачем красавице высокомерной?

Зачем зовешь меня в свой круг? Моя несовместима робость

С великолепьем, с красотой, с твоей гордыней беспримерной.

Мне горя мало, что тебя корят неверностью, безбожьем.

А правоверному — зачем ходить к безбожной и неверной?

С утратой Галиба ничто не пресеклось на белом свете.

Тогда зачем о нем рыдать, зачем печалиться чрезмерно?

* * *

Никого в том краю, где теперь суждено тебе жить, не будет.

Никого, чтоб словцо на родном языке проронить, не будет.

И не будет соседа в дому без окон и дверей,

И привратника там, чтоб хозяина оборонить, не будет.

Заболеешь — не будет никто за тобою ходить,

А умрешь — даже плакальщика, чтоб тебя хоронить, не будет!

* * *

Идолов, падких на лесть, величанье мне надоело.

Слово — с устами в размолвке. Молчанье — милое дело!

Зыблется в чаре, плывущей по кругу, влага хмельная.

Ищет с моими устами слиянья дань винодела.

В сваре с гулякой у двери кабацкой — горе монаху,

Чье опрометчивое замечанье пьяных задело.

Верность обманчива! Сам испытал я непостоянство:

Долго дружило с устами дыханье — и отлетело.

* * *

С мечтой мятущейся простясь, льет сердце слезы непрестанно:

Не в силах рассчитаться с ней должник, лишенный чистогана.

Я тоже из таких… Я сам — незаживающая рана,

Недогоревшая свеча, что загасили слишком рано.

* * *

Я живу мечтой диковинной вместо жизни обыденной,

И подобен крику сказочной птицы стон мой затаенный.

Что мне до весны и осени, если в клетке бесполезные

Крылья вечно мне мерещатся и скорблю душой смятенной.

Друг мой, ветрены любимые! Верность — это дело случая.

Сердца жалобы прелестница слушает неблагосклонно.

К счастью, нрав мой жизнерадостный верх берет над безнадежностью:

Руки, сжатые в отчаянье, — клятва веры возрожденной.

* * *

Моим желаньям исполненья нет.

Мечте моей осуществленья нет.

В урочный день приходит смерть, но тщетно

Жду ночью сна: отдохновенья нет!

Над сердцем я смеялся! Зубоскалить —

Увы! — теперь обыкновенья нет.

За воздержанье нам сулят награду,

Но к ней, признаться, тяготенья нет.

Молчу я, — значит, есть на то причина!

Неужто говорить — уменья нет?

Молчать мне надо, чтоб меня хватились.

Заговорю — и попеченья нет.

Чутьем не распознал сердечной раны

Целитель мой! Мне облегченья нет.

Я — там, откуда самому ни слуху

Нет о себе, ни извещенья нет.

Смертельно жажду смерти: и приходит

И не приходит, а терпенья нет!

С каким лицом идешь в Каабу, Галиб?

Ужель в душе твоей смущенья нет?

* * *

Наивное сердце! С тобою нет сладу.

Где снадобье — вылечить эту надсаду?

И в чем тут загвоздка — открой мне, Творец!

Я — к ней, а она воздвигает преграду!

Ты знаешь сама — у меня есть язык!

Спросила бы, в чем нахожу я отраду?

Коль скоро вселенная — дело Творца,

Откуда сумятице быть и разладу?

Отколь своенравницы эти взялись?

Кто очарованье придал их наряду?

Зачем благовонье — волнистым кудрям

И нега — сурьмой окаймленному взгляду?

Откуда деревья, цветы, облака?

Кто выдумал ветер, несущий прохладу?

Что верности даже не нюхала ты —

Мне горько, доверчивому неогляду!

Заладил докучную песню дервиш:

«Добро сотворивший получит награду!»

Я в жертву тебе свою жизнь отдаю,

Но ханжества чужд, не привержен к обряду.

Хоть Галиб не стоит и впрямь ничего,

Бери: даровщина ведь лучше накладу!

* * *

Ночь скорби! Убежище мрачно мое, как подземелье.

Светильник, зари не дождавшись, погас. Ну и веселье!

Ни вести — для слуха, ни взору — красы. Уши и очи

Отринули ревность, забыли вражду и присмирели. [483] Ни вести — для слуха, ни взору — красы. Уши и очи // Отринули ревность, забыли вражду и присмирели. — Раньше глаза завидовали ушам, если уши наслаждались, услышав о встрече; если глаза смотрели на красавицу, уши страдали от ревности. Теперь они друзья, так как теперь о ней нет вестей и красота не ласкает взор.

С надменной красавицы жаждет вино снять покрывало.

Угроза рассудку — любовь! Голова — будто с похмелья.

В зените — звезда продавца жемчугов: стройную шею

Красавицы нынче украсил вдвойне блеск ожерелья.

Свиданье за чашей, но нет в кабачке шума и гама:

Я в обществе дум и фантазий своих, в тихом безделье.

* * *

Приди наконец! Я зову тебя снова и снова,

В томленье, в смятенье, в тоске ожиданья сплошного.

За многострадальную жизнь посулили мне рай.

Но разве похмелье нам слаще напитка хмельного?

Когда над слезами утратил я начисто власть,

Твое окруженье прогнало меня, как блажного.

Весна загляделась, как в зеркало, в чашу цветка.

Мне в душу, как в зеркало, смотрит краса без покрова.

Какое блаженство! Меня поклялась ты убить,

Но жаль, если шаткой окажется клятвы основа.

Мы слышали, будто отрекся Асад от вина,

Да только никто не поверил, что сдержит он слово.

* * *

По пятам идет за мной палач. Как я благодарен провиденью!

Рада голова, что удалось ноги обогнать проворной тенью.

«Пьян до умопомраченья будь от вина любви», — судьба писала,

Но, к несчастью, вывело перо только «пьян до умопомраченья»…

Опьяненье радостью любви уступило треволненью место.

Неурядицы мешают мне в пылких муках черпать наслажденье. [484] Опьянение радостью любви уступило треволненью место. // Неурядицы мешают мне в пылких муках черпать наслажденье. — Треволнение — здесь: заботы, горести времени. Поэт говорит, что горести его времени вытеснили страдания любви, в которых раньше он находил упоенье.

У ее ворот опередить суждено мне своего посланца.

Помоги ей, Господи, воздать должное такому нетерпенью!

Протекает в горестях мой век. Оттого и жажду я, чтоб этих

Безмятежных завитков ряды приобщились к моему смятенью!

В сердце у меня вскипает кровь. Как я мог принять кипенье крови

За свое дыханье? До чего нас доводит самообольщенье!

Те, что прежде без нужды клялись жизнью Галиба на каждом слове,

Беззастенчиво дают зарок не прийти к нему на погребенье.

* * *

Как разлука, встреча долгожданная в сдержанности робкой нам скучна.

Милой — обольстительность, влюбленному одержимость рьяная нужна.

Если жаждешь ты сорвать единственный поцелуй с ее прелестных уст —

Надобно желанье неотступное и решимость пьяная нужна!

* * *

Излей ты жалобу, душа, — в ней черт искусства нет.

У флейты есть и тон и лад, живого чувства нет.

Как нищий, разве станет сад выпрашивать вино?

Зачем же тыкву посадил садовник, а не цвет? [485] Как нищий, разве станет сад выпрашивать вино? // Зачем же тыкву посадил садовник, а не цвет?  — Обычно нищие просят подаяние с сосудом, сделанным из сушеной тыквы. То есть садовник сеет тыкву якобы для того, чтобы сад смог просить вино.

Во всей вселенной не найти подобья божеству,

Хотя хранит любой предмет его печать и след.

Где скажут — «есть», помысли — «нет»! Обманом бытия

Не обольщайся нипочем, — даю тебе совет.

Запомни: если нет весны — и осени не жди!

Чуждайся радости, зато избегнешь многих бед.

Отрыжкою пчелиной ты не брезгуешь, монах,

А кубок оттолкнул! Ужель вино тебе во вред?

Асад! Небытие — ничто, и бытие — ничто.

Ау, Ничто! Эй, что ты есть? Откликнись, дай ответ!

* * *

Извечный стон: «Внемли, Господь!» — не мыслю заглушить весельем.

Моя улыбка — четок ряд. В ней сходства мало с ожерельем.

Но добрым словом отомкнешь ты неподатливое сердце:

У потайных замков учусь, волшебным восхищен издельем.

Мне втайне свойственно желать, чтоб не сбылось мое желанье.

Мне сладостней — таков мой нрав! — сама печаль с ее похмельем.

Познав превратности любви, сроднились вы со мною, Галиб.

Давайте, господин Мирза, друг с другом эту грусть разделим!

* * *

Чернильные капли, с пера упав, расплылись на бумаге.

В книге судьбы моей так отмечены ночи разлуки.

* * *

Что делать? Усталое сердце свое опять испытую!

И розового не нацедят вина мне в чашу пустую.

Бранить виночерпия совестно мне, да много отстоя,

И в кубке нередко случается муть увидеть густую.

Нет в луке стрелы, и охотника нет в засаде.

Здесь очень спокойно. Я клетку ценю свою обжитую.

Не верю аскету. Пускай — не ханжа, но ждет воздаянья

За доброе дело и в сердце таит корысть зачастую.

Особой дорогой кичится мудрец. Что толку в зазнайстве?

В обход повседневных запретов найдешь дорогу простую.

Меня у святого колодца оставь! Не место в Каабе

Тому, кто в пути запятнает вином одежду святую.

Вот горе! Отказа ее не слыхал, в согласье — не верю.

Стою на своем и в открытую дверь ломлюсь я впустую.

Покуда я сердца не выплакал кровь, помедли, кончина!

Зачем подступаешь вплотную ко мне? Я жизни взыскую!

Возможно ли Галиба нынче не знать! Поэт знаменитый

И пишет отменно, да только снискал он славу худую.

* * *

Немало времени прошло с тех пор, как был я гостю рад.

Огнистым кубком на пирах не зажигал давно лампад.

Ресницы-стрелы! Я для вас осколки сердца соберу.

Вы эту самую мишень разбили много лет назад.

Давно я ворот разорвал. Воды немало утекло,

И чувства сдерживать привык я так, что дух во мне зажат!

Немало времени прошло, но искры вздохов без конца

Разбрызгивает сердце вновь, и жаром каждый вздох богат.

Опять любовь готовит соль для тысячи сердечных ран.

Опять она про боль мою расспрашивает невпопад.

К возлюбленной прикован взор. О ней мечтает сердце вновь.

Глазам и сердцу вновь грозит соперничество и разлад.

Опять, рассудку вопреки, я в переулок твой спешу —

У дома, где меня бранят, круженья совершать обряд [486] …круженья совершать обряд. — Во время паломничества мусульманина в Мекку один из обязательных ритуалов — обойти семь раз вокруг Каабы. У поэта дом возлюбленной ассоциируется с местом паломничества..

Опять любовь, как продавец, выкладывает свой товар.

Мой разум, сердце, жизнь мою получишь без больших затрат.

Опять мне стоит увидать один затейливый цветок —

И ста пленительных садов я ощущаю аромат.

Я распечатать жажду вновь письмо возлюбленной моей

И обращенье вслух прочесть… За это жизнь отдать я рад.

Опять кого-то в тишине, под черною чадрой кудрей,

Рассыпавшихся по лицу, на плоской кровле ищет взгляд.

Мечтаю снова увидать глаза с кинжалами ресниц.

Кинжалы эти от сурьмы становятся острей стократ.

Опять прелестный лик весны расцвел от светлого вина.

Я взором внутренним прозрел ушедшей юности возврат.

У чьей-то двери я опять перед привратником стою,

Потупя голову, точь-в-точь как перед стражем райских врат.

Хотелось бы душе моей ту пору дивную вернуть,

Когда о милой день и ночь я был мечтаньями объят.

О Галиб, не терзай меня! Сердечной бури близок час:

Стеснили вздохи грудь мою, и слезы брызнуть норовят.

* * *

Строки сердца моего! Вы трудны. За это строго

Нас привыкли осуждать знатоки стиха и слога.

Чтобы стал понятней стих, просят изъясняться проще.

Буду трудно говорить: простота сложней намного!

* * *

Что сказать могу я, Галиб, о стихах Мир Таки Мира,

Чей диван благоуханней пышных цветников Кашмира?

* * *

Изображенья прелестниц да связка посланий любовных —

Все, что осталось в дому после кончины моей.

Бахадур Шах Зафар[487] Бахадур Шах Зафар — Бахадур Шах II (1775–1862), последний император в династии Великих Моголов, писал стихи на урду, пользуясь поэтическим именем Зафар. Он вступил на престол в 1837 году, в возрасте шестидесяти двух лет. В 1857 году восставшие сипаи, заняв Дели, провозгласили престарелого императора своим вождем. Подавив восстание сипаев, англичане упразднили империю Великих Моголов, а самого Бахадур Шаха сослали в Бирму, где он и умер. Поэтические переводы стихотворений Зафара на русский язык публикуются впервые. Использовано издание: D. J. Matthews, С. Sсhасlе. An Anthology of Classical Urdu Love Lyrics. Delhi — Oxford, 1972.

Перевод В. Микушевича

* * *

Нет, не светоч во веки веков я,

в одиночестве сгинуть готов я;

Бесприютная пригоршня праха,—

в безысходной печали таков я.

Для далеких друзей не ограда

и для близких моих не отрада,

Урожай разоренного сада,

пустоцвет вместо зрелых плодов я.

Позабыт я моею страною,

и свечу не зажгут надо мною,

И цветов не дождусь я весною:

гроб среди позабытых гробов я.

И в пустыне безжизненной грешен,

не услышан людьми, безутешен,

Я на горе великом помешан,

в безответном страдании зов я.

Я Зафар, я никем не возлюблен,

потому что мой корень подрублен;

Край, который навеки загублен,

безнадежно разрушенный кров я.

* * *

В неведении оставлен я,

и сам себе не явлен я;

Трезв или пьян, глуп или мудр,

забыт или прославлен я?

Мой чуткий слух внимает всем,

хотя молчат уста мои;

Не ведаю, где сон, где явь,

не знаю, чем отравлен я.

Не знаю, жив я или мертв.

Что значит радость и печаль?

Быть может, жизнью восхищен,

а может быть, подавлен я?

Благочестив и нечестив,

кляну мирское и люблю.

Быть может, я судьбой сражен,

а может быть, избавлен я?

Что мне Кааба, что мне храм!

Ты в сердце, Ты не здесь, не там.

Как будто в поисках Тебя

Тобою не направлен я!

Я весь ничто, и весь я всё:

пускай Зафар из праха прах,

Превыше духов я, Зафар,

хоть смерти предоставлен я.

* * *

И в небесах и на земле властительная суть.

Ты молод или стар,

Открой глаза! В тебе самом разительная суть:

Слепому вверен дар.

Очисти сердце, как стекло, от помышлений злых,

И в зеркале таком

Откроется тебе тогда пленительная суть

Прекрасней всяких чар.

Осмелься только посмотреть: повсюду красота!

И на горе Синай,

И в каждом камне до сих пор спасительная суть,

Неугасимый жар.

В Каабе, в капище, везде разыскиваешь ты

Сокровище души.

Таится лишь в тебе самом хранительная суть,

Предотвратив удар.

Веселье в чаше круговой, среди друзей хмельных.

Другого счастья нет.

Лишь в этом раз и навсегда живительная суть,

Все прочее — угар.

Любви своей не разглашай, любовь свою таи:

Ценнее тайны нет!

Останется в душе навек целительная суть.

Молчи, молчи, Зафар!


Читать далее

Индия
1 - 1 16.04.13
Классическая поэзия Индии 16.04.13
Поэзия на санскрите и пракритах 16.04.13
Тамильская поэзия 16.04.13
Поэзия на новоиндийских языках и Фарси 16.04.13
Словарь 16.04.13
К переводу Калидасы. (от переводчика) 16.04.13
Китай 16.04.13
Корея
3 - 1 16.04.13
Поэтическое слово в корейской культуре 16.04.13
Юри-ван (?) 16.04.13
Неизвестный автор 16.04.13
Ыльчи Мундок 16.04.13
Из песен «Хянга» 16.04.13
Из песен Корё 16.04.13
Вьетнам
4 - 1 16.04.13
Поэзия Дай-вьета 16.04.13
Нго Тян Лыу 16.04.13
Ван Xань 16.04.13
Ли Тхай Тонг 16.04.13
Виен Тиеу 16.04.13
Ли Тхыонг Киет 16.04.13
Зиеу Нян 16.04.13
Ман 3иак 16.04.13
Кxонг Ло 16.04.13
Дай Са 16.04.13
Куанг Нгием 16.04.13
Минь Чи 16.04.13
Чан Тхай Тонг 16.04.13
Чан Тхань Тонг 16.04.13
Чан Куанг Кхай 16.04.13
Чан Нян Тонг 16.04.13
Фам Нгу Лао 16.04.13
Чан Ань Тонг 16.04.13
Хюйен Куанг 16.04.13
Мак Динь Ти 16.04.13
Чан Куанг Чиеу 16.04.13
Нгуен Чунг Нган 16.04.13
Нгуен Шыонг 16.04.13
Чан Минь Тонг 16.04.13
Тю Ван Ан 16.04.13
Тю Дыонг Ань 16.04.13
Чыонг Хан Шиеу 16.04.13
Фам Шы Мань 16.04.13
Чан Нгуен Дан 16.04.13
Чан Фу 16.04.13
Нгуен Фи Кхань 16.04.13
Чан Лэу 16.04.13
Ле Кань Туан 16.04.13
Нгуен Чай 16.04.13
Ли Ты Тан 16.04.13
Ли Тхиеу Динь 16.04.13
Нгуен Чык 16.04.13
Ву Лам 16.04.13
«Собрание двадцати восьми светил словесности» государя Ле Тхань Тонга 16.04.13
Ле Тхань Тонг 16.04.13
Лыонг Тхе Винь 16.04.13
До Нюан 16.04.13
Дам Тхэн Хюи 16.04.13
Тхэн Нян Чунг 16.04.13
Тхай Тхуан 16.04.13
Хоанг Дык Лыонг 16.04.13
Данг Минь Кхием 16.04.13
Фу Тхук Хоань 16.04.13
Нго Ти Лан 16.04.13
Неизвестный поэт 16.04.13
Ву Зюэ 16.04.13
Нгуен Фу Тиен 16.04.13
Нгуен Бинь Кхием  16.04.13
Зиап Хай 16.04.13
Фунг Кxак Хоан 16.04.13
Нгуен Зиа Тхиеу 16.04.13
Нгуен Хыу Тинь 16.04.13
Фам Тхай 16.04.13
Хо Суан Хыонг 16.04.13
Нгуен Зу 16.04.13
Япония
5 - 1 16.04.13
Очерк японской классической лирики 16.04.13
Из антологии «Манъёсю» 16.04.13
Из поэзии IX–XV вв 16.04.13
Из поэзии XVII–XVIII вв 16.04.13
Поэзия на новоиндийских языках и Фарси

Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления

закрыть