Онлайн чтение книги Классическая поэзия Индии, Китая, Кореи, Вьетнама, Японии
Из антологии «Манъёсю»

²⁸²² Прозрачная волна у белых берегов,

Раскинутых, как белоснежный шарф,

Порой бурлит, но к берегам не подойдет,

Так — ты ко мне.

И полон я тоски…

²⁸²³ О нет, наоборот:

Увы, не я, а ты,

Подобно той волне у белых берегов,

Раскинутых, как белоснежный шарф,—

Ты никогда не подойдешь ко мне…

²⁸²⁴ Когда бы знала, что любимый мой

Придет ко мне,

Везде в саду моем,

Покрытом только жалкою травой,

Рассыпала бы жемчуг дорогой!

²⁸²⁵ Зачем мне дом, где жемчуг дорогой

Рассыпан всюду,

Что мне жемчуга?

Пусть то лачуга, вся поросшая травой,

Лишь были б вместе мы, любимая моя!

¹⁹³⁵ Подобно соловью, что раньше всех поет

В тени ветвей,

Когда придет весна,—

Ты раньше всех мне о любви сказал,

И лишь тебя отныне буду ждать!

²³⁹¹ Вечернею порой лишь миг один,

Короткий, как жемчужин встречный звон,

Я видел здесь ее,—

И нынче утром вдруг

Мне показалось, будто я люблю…

²⁴⁴² Пусть велика земля, но даже и она

Имеет свой предел,

Но в мире есть одно,

Чему конца не будет никогда,

И это бесконечное — любовь!

²⁴⁷⁵ Ах, на кровле дома моего

Зацвела «не забывай»-трава. [1572] Не забывай»-трава (или «воспоминаний-трава») (Polypodium lineare) — многолетнее растение, обычно растет на кровле старых домов, на скалах.

Все смотрю:

А где трава «забудь-любовь»? [1573] Трава «забудь-любовь» — старинное народное название. В названиях трав, употребляемых в различных магических обрядах и заговорах, отражена древняя вера японцев в магию слов (котодама).

Жаль, еще не выросла она…

²⁴⁹⁸ Пусть у бранного меча остры

Лезвия — и с этой стороны и с той,

Наступлю на них ногами я.

Коли я умру, пускай умру,

Если это нужно для тебя.

²⁶⁸⁸ С нетерпеньем друга ожидаю,

В дом одной мне нынче не войти,

Пусть роса давно уже покрыла

Белотканые

Льняные рукава…

²⁷⁵⁶ Ведь ты — лишь человек

С непрочною судьбою,

Как лунная трава цукигуса́ [1574] Цукигуса — «лунная трава», коммелина; очень быстро меняет свой цвет, поэтому служит образом всего непрочного..

О, что ты можешь знать, мне говоря:

«Мы после встретимся с тобою…»

²⁷⁶⁵ Чем так жить,

Тоскуя о тебе,

Лучше было бы мне просто умереть,

Оттого что думы, полные тревог,

Словно скошенные травы на полях…

²⁷⁶⁹ Милый мой,

Моя любовь к тебе,

Словно эта летняя трава,—

Сколько ты ни косишь и ни рвешь,

Вырастает снова на полях!

²⁸⁰¹ Возле моря,

На скалистом берегу,

Утро каждое я вижу стаю птиц,

Утро каждое смотреть бы на тебя,

Но тебя не видно, милый мой…

²⁹⁸¹ В священном храме,

Где вершат обряды,

Сверкает зеркало кристальной чистоты [1575] Сверкает зеркало кристальной чистоты…  — В синтоистских храмах над алтарем всегда висит зеркало — символ богини солнца Аматэ-расу.,—

Так в памяти моей сверкаешь ты,

И в каждом встречном я ищу тебя…

³⁰⁴⁴ Пока в саду своем ждала,

Что ты придешь ко мне, любимый,

На пряди черные

Распущенных волос

Упал холодный белый иней.

³⁸⁷² У ворот моих

На деревьях вяза вызрели плоды…

Сотни птиц слетелись к дому моему,

Тысячи слетелись разных птиц,

А тебя, любимый, нет и нет…

¹⁸⁵⁹ Вершины распростертых гор

Как будто белым полотном покрыты,

Иль, может быть,

Цветы расцветшей сливы

Их белизной заставили сверкать?

²¹⁴² Чтобы во всех концах земли звучали

Оленя крики,

Что зовет жену,

Склонитесь до земли,

Густые рощи хаги!

¹²⁸⁸ — В гавани для кораблей

Все верхушки камышей

Кто сегодня поломал?

— Чтоб смотреть, как милый мой

Машет, машет рукавом,

Камыши сломала я!

¹²⁹⁰ Там, на дне, глубоко под водой,

Жемчуг — водоросли в глубине,

Там растет «не говори»-трава… [1576] «Не говори»-трава (нанорисо) — один из видов морских водорослей, растущих глубоко на дне моря. Песня похожа на заговор.

С милою моей вдвоем

Мы пришли сюда тайком от всех,

Никому не говори, трава!

²³⁵² Дева молодая пляскою своей

Зазывает счастье в новый дом,

На браслетах жемчуга звенят…

Друга милого, что блещет красотой,

Словно белый жемчуг дорогой,

Пригласи войти с собою в дом. [1577]Речь идет об обрядовой пляске, совершаемой с целью упрочить землю, на которой стоит дом, и благополучие тех, кто будет жить в нем. Последние слова песни относятся, как видно, к новобрачной.

²³⁶² Из страны Ямасиро

Юный парень из села Кудзэ́

Мне сказал, что хочет взять меня.

Поважнее много он, чем я,

А сказал, что хочет взять меня,

Юный парень из села Кудзэ.

²³⁶⁴ Через щели занавеси той,

Где повешен жемчуг дорогой,

Постарайся проскользнуть ко мне.

Если спросит мать,

Вскормившая меня,

«Это ветер», — я отвечу ей.

²³⁶⁵ Из-за молодой чужой жены,

Что я встретил по дороге в храм,

Где указывают день работ,

Много я ночей лежу без сна,

И в смятенье думы тайные мои,

Словно порванная яшмовая нить… [1578]В М. неоднократно встречаются песни, посвященные любви к чужой жене. Полагаем, что истоки этого цикла песен связаны с обычаями брачных игрищ, во время которых разрешалось делать своей избранницей чужую жену. Словно порванная яшмовая нить…  — Образ смятения дум, чувств; разлученной любви и т. п.

³⁷ Ах, сколько ни гляжу, не наглядеться мне!

Прекрасны воды рек, что в Ёсину [1591] Ёсину (в М.; далее Ёсино) — местность в южной части провинции Ямато, славящаяся красотой; место отдыха государей с давних времен. По сию пору славится цветением вишен. Эта песня, как и п. 48 — каэси-ута. струятся,

Конца не зная…

Так же без конца

К ним буду приходить и любоваться.

⁷⁸ На полях, обращенных к востоку,

Мне видно, как блики сверкают

Восходящего солнца,

А назад оглянулся —

Удаляется месяц за горы…

¹³¹ Там, в Ива́ми, где прибой

Бьет у берегов Цуну́,

Люди, поглядев кругом,

Скажут, что залива нет,

Люди, поглядев кругом,

Скажут — отмели там нет.

Все равно прекрасно там,

Даже пусть залива нет,

Все равно прекрасно там,

Пусть и отмели там нет!

У скалистых берегов,

В Нигита́дзу, на камнях,

Возле моря, где порой

Ловят чудище-кита,

Водоросли взморья там,

Жемчуг-водоросли там,

Зеленея, поднялись.

И лишь утро настает,

Словно легких крыльев взмах,

Набегает ветерок.

И лишь вечер настает,

Словно легких крыльев взмах,

Приливают волны вмиг.

Как жемчужная трава

Клонится у берегов

В эту сторону и ту,

Гнется и к земле прильнет

С набегающей волной,

Так спала, прильнув ко мне,

Милая моя жена.

Но ее покинул я.

И, по утренней росе

Идя горною тропой,

У извилин каждый раз

Все оглядывался я,

Много раз, несчетно раз

Оборачивался я.

И все дальше оставлял

За собой родимый дом.

И все выше предо мной

Были горы на пути.

Словно летняя трава

В жарких солнечных лучах,

От разлуки, от тоски

Вянет милая жена.

На ворота бы взглянуть,

Верно, там стоит она!

Наклонитесь же к земле

Горы, скрывшие ее!

¹³² Там, в Ива́ми,

Возле гор Такацуну́,

Меж деревьями густыми вдалеке,

Видела ли милая моя,

Как махал я ей, прощаясь, рукавом?

¹³³ По дороге, где иду

На склонах гор,

Тихо-тихо шелестит бамбук…

Но в разлуке с милою женой

Тяжело на сердце у меня…

¹³⁶ У вороного моего коня

Так бег ретив, что сразу миновали

Места, где милая моя живет.

Как в небе облака,

Они далеки стали.

¹³⁷ Ах, опадающие листья клена среди осенних гор,

Хотя б на миг единый

Не опадайте, заслоняя все от глаз,

Чтоб мог увидеть я

Еще раз дом любимой!

¹⁹⁹…Призывающий в поход

Барабана громкий бой

Был таков,

Как будто гром

Разразился на земле,

Зазвучали звуки флейт,

Так, как будто зарычал

Тигр, увидевший врага,

Так, что ужас обуял

Всех людей, кто слышал их.

Флаги, поднятые вверх,

Вниз склонились до земли.

Все скрывается зимой,

А когда придет весна,

В каждом поле жгут траву,

Поднеся к траве огонь,

Словно пламя по земле

Низко стелется в полях

От порывов ветра, — так

Флаги все склонились вниз,

Шум от луков, что в руках

Воины держали там,

Страшен был,

Казалось всем,

Будто в зимний лес, где снег

Падал хлопьями,

Проник

Страшный вихрь —

И сразу, вмиг,

Завертелось все кругом,

И летящих всюду стрел

Было множество.

Они,

Как огромный снегопад,

Падали,

Смешалось все,

Но, смириться не желая,

Враг стоял против врага.

«Коли инею-росе

Исчезать — пускай умру!»

И летящей стаей птиц

Бросились отряды в бой.

И в тот миг из Ватара́и [1594] Ватараи — местность в провинции Исэ, где находится храм великой богини Аматэрасу.,

Где святой великий храм,

Вихрь священный — гнев богов —

Налетел и закружил

В небе облака,

И не виден больше стал

Людям яркий солнца глаз,—

Тьма великая сошла

И покрыла все кругом…

²⁰⁷ Гуси по небу летят

На пути в Кару́ [1595] Кару — местность в провинции Ямато. —

То возлюбленной село,

Край родной ее.

Как мечтал я,

Как желал

На нее взглянуть!

Только знал:

Идти нельзя,

Много глаз людских.

Часто приходить нельзя:

Люди будут знать!

Лучше встретиться потом,

В майский день.

В майский день

Зеленый плющ

Ложем будет нам! [1596] В майский день // Зеленый плющ // Ложем будет нам!  — В мае земледельческие обряды, связанные с посадкой риса, заканчивались на полях.

Думал я,

В надежде был,

Как большому кораблю,

Доверял я ей!

Ото всех таил любовь,

Будто в бездне

Среди скал

Жемчуг дорогой…

Но как меркнет в небесах

Солнце на закате дня,

Как скрывается луна

Между облаков,—

Будто водоросль морей,

Надломилась вдруг она,

Будто клена

Алый лист,

Отцвела навек!

С веткой яшмовой гонец [1597] С веткой яшмовой гонец — В старину к ветке дерева «адзуса» привязывали яшму и посылали гонцом в знак привета либо с особым известием. Иногда посылали подарок, к которому прилагалась песня или письмо. Поэтому яшмовая ветка стала постоянным эпитетом к слову «гонец».

Мне принес об этом весть…

Словно ясеневый лук,

Прогудев, спустил стрелу… [1598] Словно ясеневый лук, // Прогудев, спустил стрелу… — Постоянный образ неожиданного горя, страшной вести и т. п.

Что я мог ему сказать?

Что я сделать мог?

Голосам людей внимать

Был не в силах я,

А любовь моя росла…

Чем утешиться я мог?

Я пошел тогда в Кару

На базар, в ее село,

Где любимая моя

Мне встречалась

В ранний час…

Там стоял и слушал я,

Но и го́лоса ее,

Что звучал, как пенье птиц,

Возле кленов Унэби́ [1599] Унэби — Согласно легенде, изложенной в «Описании земли Харима» («Харима-фудоки»), гора Унэби была так красива, что ее полюбили две горы: Кагуяма и Миминаси — и поспорили из-за нее.,

Той горы, что звал народ

Девой чудной красоты

В перевязях жемчугов,

Возле склонов Унэби,

Даже голоса ее

Не услышал я!

Был мой путь копьем из яшмы,

Это значит — путь прямой,

Что копье.

Таков был путь

Предо мной, где шел народ,

Но не мог я там найти,

Ни одной не мог я встретить

Хоть похожей на нее!..

И, в отчаянье,

Любя,

Только имя призывал

Дорогой моей жены,

Лишь махал ей рукавом,

Звал напрасно я!..

²⁰⁸ Средь гор осенних — клен такой прекрасный,

Густа листва ветвей — дороги не найти!..

Где ты блуждаешь там?

Ищу тебя напрасно:

Мне неизвестны горные пути…

²⁰⁹ Опали листья алые у клена,

И с веткой яшмовой передо мной гонец,

Взглянул я на него —

И снова вспомнил

Те дни, когда я был еще с тобой!

²¹⁶ Когда, придя домой,

На спальню я взглянул,—

На ложе яшмовом

Жены моей подушка

В другую сторону повернута была…

²¹⁷ Словно средь осенних гор

Алый клен,

Сверкала так

Красотой она!

Как бамбуковый побег,

Так стройна она была.

Кто бы и подумать мог,

Что случится это с ней?

Долгой будет жизнь ее,

Прочной будет, что канат,—

Всем казалось нам.

Говорят,

Что лишь роса

Утром рано упадет,

А под вечер — нет ее.

Говорят,

Что лишь туман

Встанет вечером в полях,

А под утро — нет его…

И когда услышал я

Роковую весть,

Словно ясеневый лук,

Прогудев, спустил стрелу,

Даже я, что мало знал,

Я, что мельком лишь видал

Красоту ее,—

Как скорбеть я стал о ней!

Ну, а как же он теперь —

Муж влюбленный,

Молодой,

Как весенняя трава,

Что в ее объятьях спал,

Что всегда был рядом с ней,

Как при воине всегда

Бранный меч?

Как печали полон он,

Как ночами он скорбит

Одиноко в тишине,

Думая о ней!

Неутешен, верно, он,

Вечно в думах об одной,

Что безвременно ушла,

Что растаяла росой

Поутру,

Что исчезла, как туман,

В сумеречный час…

²¹⁸ Когда увидел я теченье той реки,

Что унесла навек от нас тебя,

Прекрасное дитя,

Такой еще тоски

Не знала никогда моя душа!

²¹⁹ В те дни, когда еще была ты с нами,

Дитя из Оцу, [1601] Дитя из Оцу — Предполагают, что унэмэ жила со своим мужем в Оцу, провинция Оми. В старину унэмэ обычно звали по названию местности, из которой они происходили (см. п. 217). и встречались мы,

Я мимо проходил,

Почти не замечая,

И как теперь об этом я скорблю!

²²⁰ Замечательна страна,

Что зовется Сануки,

Где склоняются к воде

Водоросли-жемчуга,

Оттого ли, что страна

Блещет дивной красотой,—

Сколько ни любуйся ей,

Не устанет жадный взор.

Оттого ль, что боги ей

Дали жизнь на земле,—

Люди свято чтут ее.

Вместе с небом и землей,

Вместе с солнцем и луной

Будет процветать она,

Лик являя божества. [1603] Лик являя божества…  — В японской мифологии страна, земля (провинция) олицетворялась в виде божества.

Там, из гавани Нака́,

Что известна с давних пор,

Я отчалил в дальний путь,

И когда по морю плыл

Я, качаясь на ладье,

Ветер,

Что в прилива час набегает,—

Налетел,

Нагоняя облака.

И когда взглянул я вдаль,—

Встала за волной волна

Бесконечной чередой…

Я на берег посмотрел —

С диким ревом волны там

В белой пене поднялись.

Море мне внушало страх,

И на весла я налег,

Ударяя по волнам.

С этой стороны и той

Много было островов,

Но известен среди них

Славный остров Саминэ!

На скалистых берегах

Я раскинул свой шалаш,

Оглянулся я вокруг

И увидел:

Ты лежишь,

Распластавшись на земле,

Сделав ложем камни скал

Вместо мягких рукавов,

Изголовьем для себя

Выбрав эти берега,

Где так грозен шум волны…

Если б знал я,

Где твой дом,

Я пошел бы и сказал,

Если знала бы жена,

Верно бы, пришла она

И утешила тебя!

Но, не зная, где тот путь,

Что отмечен был давно

Яшмовым копьем, [1604] …путь, // Что отмечен был давно // Яшмовым копьем…  — Образ, сложившийся на основе мифа о том, как бог Ниниги, внук богини солнца Аматэрасу, спускался на землю с небес, чтобы править страной Ямато, а его проводник — мифическое существо Сарута-хико — имел при себе копье, которым указывал дорогу.

Вся в печали и слезах,

Верно, ждет еще тебя

И тоскует о тебе

Милая твоя жена!

²²¹ Если б с ним была его жена,

Может, набрала бы трав ему она,

И тогда не голодал бы он в пути,

Иль, быть может, среди гор Сами́

Не собрать уже ухаги [1605] Ухаги (совр. «ёмэна»; Asteromaca indica или Aster indicus) — овощи невесты, их собирают во время обрядовых полевых игр. Многолетнее съедобное растение, цветет осенью бледно-лиловыми цветами, в пищу идут листья; растет в изобилии на полях у гор Сами. на полях?

²²² О ты, что вместо изголовья,

Где шелк ложился рукавов, [1606] …вместо изголовья, // Где шелк ложился рукавов…  — Рукава женской одежды, положенные в изголовье, то есть объятия жены — постоянный образ, перешедший из народной в литературную поэзию.

Своей подушкой

Сделал берег дикий,

Куда морская катится волна!

²²³ Возможно ль, что меня, кому средь гор Камо́

Подножье скал заменит изголовье, [1607] Подножье скал заменит изголовье…  — В старину хоронили в пещерах, среди скал, в горах.

Все время ждет с надеждой и любовью,

Не зная ни о чем,

Любимая моя?..

³⁰³ В прославленной стране,

В Инами,

На взморье поднялась огромная волна,

И встала в тысячу рядов она,

От взора спрятав острова Ямато!

³⁰⁴ Когда взгляну я

На пролив меж островами,

Где плыли наши корабли не раз

К владеньям отдаленным [1608] Владенья отдаленные — Имеется в виду область Дадзайфу на острове Кюсю. Дадзайфу — название военного административного округа и центра в Цукуси (старинное название провинций Тикудзэн и Тикуго) на острове Кюсю. государя,

Я вспоминаю век богов!

⁵⁰² На миг один короткий, как рога

Оленей молодых, что бродят в поле летом, [1609]В начале лета у оленей выпадают рога и летом едва начинают появляться новые.

На самый краткий миг —

Могу ли позабыть

О чувствах нежных милой девы?

¹⁰⁶⁸ Вздымается волна из белых облаков,

Как в дальнем море, средь небесной вышины,

И вижу я:

Скрывается, плывя,

В лесу полночных звезд ладья луны. [1610]Трехдневную луну часто сравнивают с ладьей . Этот образ встречается и в анонимных песнях М., и в японском сборнике китайских стихов «Кайфусо», в песне императора Момму.

³¹⁷…Лишь только небо и земля

Разверзлись, — в тот же миг,

Как отраженье божества,

Величественна, велика,

В стране Суру́га [1613] Суруга — провинция на востоке Хонсю. поднялась

Высокая вершина Фудзи!

И вот, когда я поднял взор

К далеким небесам,

Она, сверкая белизной,

Предстала в вышине.

И солнца полудённый луч

Вдруг потерял свой блеск,

И ночью яркий свет луны

Сиять нам перестал.

И только плыли облака

В великой тишине,

И, забывая счет времен,

Снег падал с вышины.

Из уст в уста пойдет рассказ

О красоте твоей,

Из уст в уста, из века в век,

Высокая вершина Фудзи!

³¹⁸ Когда из бухты Та́го на простор

Я выйду и взгляну перед собой,—

Сверкая белизной,

Предстанет в вышине

Вершина Фудзи в ослепительном снегу!

³⁷² О весенний яркий день!

В Касуга — долине гор,

Гор Мика́са, что взнесли

Гордую корону ввысь,

Как над троном у царей!

По утрам среди вершин

Там клубятся облака,

Птицы каодори там

Распевают без конца.

И, как эти облака,

Мечется моя душа,

И, как птицы те, поет

Одинокая любовь.

В час дневной —

За днями дни,

В час ночной —

За ночью ночь,

Встану я или ложусь —

Все томит меня тоска

Из-за той, что никогда

Не встречается со мной!

³⁷³ Как корона над троном,

Эти горы Микаса,

И как птицы там плачут,

Смолкнут, вновь зарыдают,—

Так любовь моя ныне не знает покоя…

⁹¹⁹ В этой бухте Вака́, [1615]919. Представляет собой самостоятельную песню. К ней следующее примечание в тексте: «Песня без даты. Однако говорится, что (Акахито) сопровождал императора во время посещения им Яшмового острова. Поэтому, исходя из даты императорского путешествия, ее поместили здесь (вслед за предыдущими песнями)». Вака — бухта на территории провинции Кии (юг Хонсю), славится живописными видами.

Лишь нахлынет прилив,

Вмиг скрывается отмель,

И тогда в камыши

Журавли улетают, крича…

⁹²³ Дивный Ёсину-дворец,

Где правление вершит

Мирно правящий страной

Наш великий государь,

За зеленою стеной

Громоздящейся листвы

Он укрыт от глаз людских;

Посреди кристальных рек,

Что струятся без конца,

Подымается он ввысь,

И весной кругом цветут

Вишен пышные цветы,

А лишь осень настает,

Расстилается туман.

Словно горы в вышине,

Много выше, чем они,

Будет славы блеск расти.

Словно воды этих рек,

Что струятся без конца,

Сто почтеннейших вельмож,

Слуги славные твои,

Будут вечно вновь и вновь

Приходить к тебе сюда!

⁹²⁴ В этом Ёсину дивном,

Здесь, в горах Кисая́ма,

На верхушках высоких зеленых деревьев,

Что за шум подымают

Своим щебетом птицы?

⁹²⁵ Когда ночь наступает,

Ночь, как черные ягоды тута, [1616] Ночь, как черные ягоды тута…  — Черные ягоды тута — постоянный эпитет к слову «ночь».

Там на отмели чистой,

Где деревья хисаги [1617] Хисаги (Mallotus japonicus) — дерево из семейства дубовых; растет в горных долинах, листья длинные, овальные; летом цветет пышными соцветиями мелких бледно-желтых цветов.,—

Часто плачут тидори [1618] Тидори — японский кулик.…

⁹⁴¹ Вот и бухта Ака́си!

Отхлынул прилив на дороге,

Завтра, завтра

Наполнится радостью сердце:

Я все ближе и ближе к родимому дому!

⁹⁴² Птицы а́дзи [1620] Адзи — род диких уток с желто-черным оперением. шумной стаей

Пролетают надо мною,

И глаза не видят милой,

Рукава из мягкой ткани

Ты не стелешь в изголовье.

На ладье, что смастерил я

Из коры деревьев вишни,

Весла закрепив,

Поплыл я.

Вот селение Нуси́ма,

Что в Ава́дзи,

Миновал я,

И меж островов Карани,

Миновав Инамидзу́ма,

Посмотрел когда,

Где дом мой —

Среди дальних гор лазурных,

Я не смог его увидеть!

В тысячи слоев сгрудились

Белых облаков громады,

И за каждой, каждой бухтой,

Что оставил за собою,

И за каждым, каждым мысом,

Где скрывался я порою,

Через всех путей изгибы,—

О, куда б ни приплывал я,

Все тоска со мной о доме…

Слишком долги дни скитаний!

⁹⁴³ На острове этом Карани,

Где срезают жемчужные травы морские,

Если был бы бакланом,

Что ищет добычу,

Я не думал бы столько, наверно, о доме!

⁹⁴⁴ Когда к островам

Довелось мне причалить,

Как завидовал я

Кораблям из Куману,

Плывущим в Ямато! [1621] Ямато — центральная провинция Японии, юго-запад Хонсю, родина поэта.

⁹⁴⁵ Только ветра подули,

Боясь, чтобы волны не встали,

Под защиту

Узкой маленькой бухты Цута

Мы решили укрыться…

¹⁰⁰¹ Вот достойные рыцари [1622]1001. Относится ко времени пребывания Акахито во дворце Нанива в свите государя Сёму весной шестого года Тэмпё (734 г.) в третьем месяце.

На охоту светлейшую [1623] На охоту светлейшую — Имеется в виду охота, в которой участвует сам государь. вышли,

И придворные дамы

Волочат подолы пурпурной [1624] Пурпурный — парадный цвет в те времена. одежды…

О, кристальная отмель!

¹⁴²⁴ Я в весеннее поле пошел за цветами,

Мне хотелось собрать там фиалок душистых,

И поля

Показались так дороги сердцу,

Что всю ночь там провел средь цветов до рассвета!

¹⁴²⁶ Я не могу найти цветов расцветшей сливы,

Что другу показать хотела я,

Здесь выпал снег,—

И я узнать не в силах;

Где сливы цвет, где снега белизна?

⁸⁹² Когда ночами

Льют дожди

И воет ветер,

Когда ночами

Дождь

И мокрый снег,—

Как беспросветно

Беднякам на свете,

Как зябну я

В лачуге у себя!

Чтобы согреться,

Мутное сакэ [1627] Мутное сакэ — неочищенная рисовая водка.

Тяну в себя,

Жую

Комочки соли,

Посапываю,

Кашляю до боли,

Сморкаюсь и хриплю…

Как зябну я!

Но как я горд зато

В минуты эти,

Поглаживаю бороденку:

«Эх!

Нет, не найдется

Никого на свете

Мне равного —

Отличен я от всех!»

Я горд, но я озяб,

Холщовым одеялом

Стараюсь я

Укрыться с головой.

Все полотняные

Лохмотья надеваю,

Тряпье наваливаю

На себя горой,—

Но сколько

Я себя ни согреваю,—

Как этими ночами

Зябну я!

Но думаю:

«А кто бедней меня,

Того отец и мать

Не спят в тоске голодной

И мерзнут в эту ночь

Еще сильней…

Сейчас он слышит плач

Жены, детей:

О пище молят,—

И в минуты эти

Ему, должно быть, тяжелей, чем мне.

Скажи, как ты живешь еще на свете?»

Земли и неба

Широки просторы,

А для меня

Всегда они тесны,

Всем солнце и луна

Сияют без разбора,

И только мне

Их света не видать.

Скажи мне,

Все ли в мире так несчастны,

Иль я один

Страдаю понапрасну?

Сравню себя с людьми —

Таков же, как и все:

Люблю свой труд простой,

Копаюсь в поле,

Но платья теплого

Нет у меня к зиме,

Одежда рваная

Морской траве подобна,

Лохмотьями

Она свисает с плеч,

Лишь клочьями

Я тело прикрываю,

В кривой лачуге

Негде даже лечь,

На голый пол

Стелю одну солому.

У изголовья моего

Отец и мать,

Жена и дети

Возле ног ютятся,

И все в слезах

От горя и нужды.

Не видно больше

Дыма в очаге,

В котле давно

Повисла паутина,

Мы позабыли думать о еде,

И каждый день —

Один и тот же голод…

Нам тяжело,

И вечно стонем мы,

Как птицы нуэдори,

Громким стоном…

Недаром говорят:

Где тонко — рвется,

Где коротко —

Еще надрежут край!

И вот я слышу

Голос за стеной,—

То староста

Явился за оброком…

Я слышу, он кричит,

Зовет меня…

Так мучимся,

Презренные людьми.

Не безнадежна ли,

Скажи ты сам,

Дорога жизни

В горьком мире этом?

⁸⁹³ Грустна моя дорога на земле,

В слезах и горе я бреду по свету,

Что делать?

Улететь я не могу,

Не птица я, увы, и крыльев нету.

⁸⁰⁴ Как непрочен этот мир,

В нем надежды людям нет!

Так же, как плывут

Годы, месяцы и дни

Друг за другом вслед,

Все меняется кругом,

Принимая разный вид.

Множество вещей

Заполняют эту жизнь

И теснятся на бегу,

Чтобы вновь спешить вперед.

С женщин мы начнем.

Женщине привычно что?

Жемчуг дорогой

Из чужих краев надеть, [1632] Жемчуг дорогой // Из чужих краев надеть…  — То есть жемчуг, привезенный из Китая или Кореи.

Любоваться им,

Белотканым рукавом

Другу помахать в ответ

Или алый шлейф —

Платья красного подол [1633] …алый шлейф — платья красного подол…  — См. сноску 1568. Заслуживает внимания тавтология эпитетов, характерная для народных песен.,—

Идя, волочить

И с подругою своей,

Взявшись за руки,

Играть,—

Вот он радостный расцвет

Жизни сил!

Но тот расцвет

Удержать нельзя.

Все пройдет:

На прядь волос

Черных раковин черней [1634] …черных раковин черней…  — Речь идет о раковинах мина, внутри совершенно черных.

Скоро иней упадет,

И на свежесть

Алых щек

Быстро ляжет

Сеть морщин.

А теперь — мужчин возьмем.

Рыцарям привычно что?

Славный бранный меч

Крепко привязать к бедру,

Крепко в руки взять

Стрелы счастья,

Оседлать

Своего коня

И, красуясь так в седле,

Забавляясь, разъезжать.

Мир, в котором мы живем,

Разве прочен он?

Там, где сладко девы спят,

Рыцари, сойдя с коней,

Двери распахнут,

И приблизятся,

И рук яшмовых рукой

Чуть коснутся — и тотчас,

Обнимая юных дев,

Руки вмиг переплетут

И в объятьях

До зари

Будут вместе спать.

Но глянь!

Нет этих ночей:

Вот уж с посохом в руках,

Сгорбившись,

Они бредут,

И теперь — они

Презираемы людьми,

И теперь — они

Ненавидимы людьми.

В мире здесь конец таков:

Яшмою сверкающей

Юной жизни

Жаль тебе,—

Но бессилен ты.

⁸⁰⁵ Ах, неприступным, вечным, как скала,

Хотелось бы мне в жизни этой быть!

Но тщетно все:

Жизнь эта такова,

Что бег ее нельзя остановить!

⁸⁷⁶ Когда бы в облаках я мог парить,

Как в небе этом реющие птицы,

О, если б крылья мне,

Чтоб друга проводить

К далеким берегам моей столицы!..

⁸⁸² Коль милости тебе теперь и слава,

Ты и меня пригреешь как-нибудь.

Когда придет весна,

В столицу нашу Н а ра

Позвать меня к себе не позабудь.

⁸⁹⁷ Этой жизни краткий срок,

Что лишь яшмою блеснет,

Как хотелось бы прожить

Тихо и спокойно мне,

Как хотелось бы прожить

Мне без горя и беды.

Но в непрочном мире здесь

Горько и печально все,

А особенно тяжка

Наша доля, если вдруг,

Как в народе говорят,—

В рану, что и так болит,

Жгучую насыплют соль;

Или на тяжелый вьюк

Бедной лошади опять

И опять добавят груз.

Так в слабеющем моем теле

В старости еще

Вдруг добавился недуг.

Дни в страданьях я влачу

И вздыхаю по ночам.

Годы долгие подряд

Лишь в болезнях проводя,

Неустанно плачу я,

Проклиная жребий свой.

Думаю лишь об одном:

Как бы умереть скорей,

Но не знаю, как смогу

Я покинуть этот мир.

Разве брошу я детей,

Что вокруг меня шумят,

Словно мухи в майский день?

Стоит поглядеть на них —

И горит огнем душа.

В горьких думах и тоске

Только в голос плачу я!

⁸⁹⁸ Ныне сердцу моему

Не утешиться ничем!

Словно птица, что кричит,

Укрываясь в облаках,

Только в голос плачу я!

⁸⁹⁹ Без надежды день за днем

Только в муках я живу

И хочу покинуть мир.

Но напрасны думы те:

Дети преграждают путь.

⁹⁰⁰ Много платьев у ребенка богача,

Их вовек ему не износить,

У богатых в сундуках

Добро гниет,

Пропадает драгоценный шелк!

⁹⁰¹ А у бедного — простого платья нет,

Даже нечего ему порой надеть.

Так живем,

И лишь горюешь ты,

Ничего не в силах изменить!

⁹⁰² Словно пена на воде,

Жизнь мгновенна и хрупка,

И живу я, лишь молясь:

О, когда б она была

Длинной, крепкой, что канат!

⁹⁰³ Жемчуг иль простая ткань —

Тело бренное мое

Ничего не стоит здесь…

А ведь как мечтаю я

Тысячу бы лет прожить! [1637]После песни следует примечание, указывающее на дату сочинения песен 897–903: «Сложено в третий день шестого месяца пятого года Тэмпё (773 г.)».

⁹⁰⁴ Семь родов сокровищ есть [1638] Семь родов сокровищ есть — Говорится о семи буддийских сокровищах. В «Сутре Амида» это: золото, серебро, изумруд, агат, жемчуг, горный хрусталь, перламутр. В разных сутрах эти драгоценности перечисляются по-разному, но обычно не совпадают лишь две или три из них.

Драгоценных на земле,

Но зачем богатства мне,

Раз у нас родился сын —

Фурухи, подобный сам

Драгоценным жемчугам!

По утрам, в рассвета час,

В час, когда еще видна

Предрассветная звезда,

В мягкой ткани покрывал

На постели у себя

То сидел он, то вставал,

И, бывало, вместе с ним

Забавлялся я всегда.

А лишь вечер приходил

И вдали, на небесах,

Звезды появлялись вновь,

За руки меня он брал,

Говорил: «Идемте спать,

Папа, мама не должны

Сына покидать!

В серединку лягу к вам!» —

Он ласкался, говоря,—

И, казалось, расцветали

Травы счастья [1639] Травы счастья («сакикуса»: от «саки» — «счастье», «куса» — «травы», «растения»). — В старину так называли хиноки — «солнечные деревья», японский кипарис; в песнях М. встречаются как «священные», «прекрасные деревья». Однако существует мнение, что это горные лилии (яма-юри); они использовались в обрядах гадания о судьбе, счастье, о счастливом возвращении и т. п. для меня!

Думал я тогда, любуясь:

«Время минет, подрастешь,

Ждет ли радость, ждут ли беды,

Встретим их с тобой!»

Как большому кораблю,

Доверяли мы ему,

Но подул тогда нежданно

Ветер злой со стороны,

Заболел малютка наш,—

Как нам быть, не знали мы.

Перевязь из белой ткани

Мы надели на себя,

И, кристальной чистоты

Зеркало в руке держа,

Мы богов небес молили,

К небу взоры обратив,

Мы богам земли молились,

Низко головы склонив.

«Будет жив или не будет,—

Все зависит от богов»,—

Думал я и всей душою

Им молиться был готов.

И в отчаянье и горе

Заклинал богов, молил,

Но напрасно было, — вскоре

Потеряли мы тебя…

Постепенно становился

Все прозрачнее твой лик,

С каждым утром, с каждым утром

Все слабее был язык.

И блеснувшая, как яшма,

Жизнь прервалась навсегда…

И вскочил я, как безумный,

Закричал от горя я!

То катался по земле я,

То смотрел на небеса,

То в отчаянье и горе

Ударял я в грудь себя.

Ведь дитя, что я лелеял,

Упорхнуло, — не вернуть!

Вот он, этой жизни бренной

Горький и тяжелый путь!

⁹⁰⁵ Оттого, что очень еще молод, [1640]905. Песня отражает буддийские представления Окура о посмертном существовании души, в отличие от его элегии, где отражены чисто японские синтоистские обычаи: обращение к богам неба и земли с мольбой о благополучии, о долгой жизни и т. п. Существование синтоистских и буддийских элементов в верованиях японцев того времени встречается в М.

Он не будет знать, куда идти,

Принесу тебе богатые дары,

Из подземных царств гонец суровый,—

На спину возьми его и отнеси!

⁹⁰⁶ Поднося дары, [1641]906. У древних японцев существовало одновременно два представления о загробном мире: и подземное царство, и «путь на небеса». В буддийских представлениях о загробной жизни также есть путь на небеса. Вера в бессмертие души, в переселение душ и круговорот жизни и смерти определила шесть дорог для уходящего из этого мира: три хороших пути и три плохих. Один из хороших путей — это путь на небеса. Еще два пути — это переселение души в демона (асура) и в человека. Плохие пути — это путь в ад, затем переселение души в животное и в «голодного черта», грешника, наказанного невозможностью есть пищу.

Молить тебя я буду,

Ты не обмани мое дитя,

Поведи прямым путем малютку,

Покажи, где путь на небеса!

⁹⁷⁸ Отважным мужем ведь родился я.

Ужель конец короткого пути

Без славы,

Что могла из уст в уста,

Из года в год, из века в век идти?

³³⁸ О пустых вещах

Бесполезно размышлять,

Лучше чарку взять

Хоть неважного вина

И без дум допить до дна!

³³⁹ В древние года,

Дав название вину

«Хидзири», или «Мудрец», [1643]Табито имеет в виду легенду, записанную в китайской «Истории Трех царств», где говорится, что в свое время, когда государь Тайцзу (Цао Цао, основатель династии Вэй) запретил употребление рисовой водки, ее стали пить тайно и называли «святой», если речь шла об очищенной водке, и «мудрецом» неочищенную водку.

Семь великих мудрецов [1644] Семь великих мудрецов — Имеются в виду китайские «Семь мудрецов из бамбуковой рощи», жившие в III в.: Цзи Кан, Юань Цзи, Шань Тао, Лю Лин, Юань Сянь, Сян Сю, Ван Жун. В предании говорится, что во времена Цзинь семь мудрецов уединились в бамбуковой роще, занимались поэзией и философией и услаждали себя вином и игрой на лютне.

Понимали прелесть слов!

³⁴⁰ В древние года

Семь великих мудрецов,

Даже и они,

Все мечтали об одном —

Услаждать себя вином!

³⁴¹ Чем пытаться рассуждать

С важным видом мудреца,

Лучше в много раз,

Отхлебнув глоток вина,

Уронить слезу спьяна!

³⁴² Если ты не будешь знать,

Что же делать, что сказать,

Из всего, что в мире есть,

Ценной будет вещь одна —

Чарка крепкого вина!

³⁴³ Чем никчемно так, как я, [1645]343. Содержание песни навеяно китайской легендой о Чжэн Цюане, который перед смертью просил, чтобы кости его зарыли за домом гончара для того, чтобы они превратились в глину и из них сделали сосуд или чашу для вина и он пропитался насквозь вином.

Человеком в мире жить,

Чашей для вина

Я хотел бы лучше стать,

Чтоб вино в себя впитать!

³⁴⁴ До чего противны мне

Те, что корчат мудрецов

И вина совсем не пьют,

Хорошо на них взгляни —

Обезьянам впрямь сродни!

³⁴⁵ О, пускай мне говорят [1646]345. Эта и следующая песни носят парный характер. В ней Табито выражает как бы протест против «сокровищ» буддизма, широко пропагандировавшегося в те времена. Выражение «сокровища, не имеющие цены» взято из буддийской «Сутры Лотоса».

О сокровищах святых, не имеющих цены,

С чаркою одной,

Где запенилось вино,

Не сравнится ни одно!

³⁴⁶ О, пускай мне говорят

О нефрите, что блестит, озаряя тьму ночей. [1647]В «Исторических записках» Сыма Цяня говорится о герое Суйгун Чжу Яне, который в награду за помощь змею получил от него «озаряющий ночь нефрит». Кроме того, в «Чжаньго це» («Планы сражающихся царств») описывается случай, когда князь Чу преподнес князю Цинь нефрит, озаряющий ночь. В «Шуицзи» («Описаниях удивительного», V в.) имеются записи о том, что из стран южных морей был получен также «нефрит, озаряющий ночь».

Но когда мне от вина

Сердце радость озарит,

Не сравнится с ней нефрит!

³⁴⁷ Если в мире суеты

На дороге всех утех

Ты веселья не найдешь,

Радость ждет тебя одна:

Уронить слезу спьяна!

³⁴⁸ Лишь бы на земле

Было счастье суждено,

А в иных мирах

Птицей или мошкой стать,

Право, все равно!

³⁴⁹ Всем живущим на земле [1648]349. Первые две строки песни — несколько измененная цитата из книги Сыма Цяня.

Суждено покинуть мир.

Если ждет такой конец,

Миг, что длится жизнь моя,

Веселиться жажду я!

³⁵⁰ Суемудрых не терплю, [1649]350. В этой песне Табито выражает презрение к придворной среде, где чиновники подобострастно молчат и подражают философствующим конфуцианцам и буддистам.

Пользы нет от них ничуть,

Лучше с пьяницей побудь,—

Он, хотя бы во хмелю,

Может искренне всплакнуть!

³³¹ О, расцвет сил моих! [1650]331—332. Сложено Табито на Кюсю, когда он был назначен генерал-губернатором Дадзайфу. Ему было в то время более шестидесяти лет.

Вряд ли вновь он вернется!

Неужели и мельком

На столицу На́ра

Мне не придется взглянуть?

³³² Жизнь моя!

Как я хочу, чтобы длилась ты вечно!

Чтобы мог любоваться я

Малою речкой Киса́,

Той, что видел в далекие годы…

⁴³⁹ Вот и время пришло

Мне домой возвращаться,

Но в далекой столице

Чей мне будет рукав

Изголовьем душистым?

⁴⁵¹ Мой дом опустевший, где нету любимой!

Как ныне мне тяжко,—

Куда тяжелее,

Чем в пути,

Где трава мне была изголовьем!

⁴⁵² В том саду, что вдвоем

Мы сажали когда-то

С любимою вместе,

Поднялись так высоко,

Разветвились деревья!

⁵⁷⁵ Как журавль в тростниках

В бухте той Кусака́э

Бродит в поисках пищи,

Так и я… Как мне трудно!

Как мне трудно без друга!

⁸⁰⁶ Эх, коня бы сейчас, [1653]806. Написаны Табито во время его пребывания на Кюсю. Они адресованы другу, о котором известно лишь, что он жил в столице. Судя по его ответу, он хлопотал о возвращении Табито. Можно предположить, что это Фудзивара Фусасаки, занимавший высокие посты при дворе; переписка с ним помещена в М.

Что подобен дракону,

Чтоб умчаться

В столицу прекрасную Нара,

Среди зелени дивной!

⁸⁰⁷ Наяву нам, увы, не встречаться с тобою,

Но хотя бы во сне,

По ночам этим черным,

Что черны, словно ягоды черные тута,

Ты всегда бы являлся ко мне в сновиденьях.

⁹⁶⁰ Даже скалы

Средь быстрых потоков в Хая́то [1654]Скалы средь быстрых потоков в этой местности славятся редкой красотой. Хаято , или кумасо — племя малайского происхождения. Это были одни из первых обитателей японских островов. Хаято — название племени и местности на острове Кюсю.

Красотой не сравнятся

С водопадами Ёсину [1655] Ёсину — См. сноску 1591.,

Где играют форели.

¹⁶³⁹ Когда снег, словно пена, покрывает всю землю

И так медленно кружит,

Тихо падая с неба,

О столице, о Нара,

Преисполнен я думой!

¹⁶⁴⁰ Не сливы ли белой цветы

У холма моего расцветали

И кругом все теперь в белоснежном цвету?

Или это оставшийся снег

Показался мне нынче цветами?

⁴⁷⁰ О, только так на свете и бывает,

Такие уж обычаи земли!

А я и ты

Надеялись и ждали,

Как будто впереди у нас века!

⁴⁷² Хоть знаю я давно,

Что в этом бренном мире

Нас ждет всегда жестокая судьба,

Но все же сердце, преисполненное боли,

Тебя не в силах позабыть!

⁷⁰⁰ Ужель, придя к любимому порогу,

Тебя не увидав,

Покинуть вновь твой дом,

Пройдя с мученьем и трудом

Такую дальнюю дорогу!

⁷²⁰ На тысячи мелких кусков

Сердце мое раскололось,—

Так сильно

Тебя люблю я.

Ужель ты не знаешь об этом?

⁷⁴¹ О, эти встречи

Только в снах с тобою,—

Как это сердцу тяжело…

Проснешься — ищешь, думаешь — ты рядом.

И видишь — нет тебя со мной…

⁷⁴² Даже пояс,

Которым один раз меня обвязала

Дорогая моя,

Я три раза могу обвязать.

Вот что стало со мною!

⁷⁴³ О, несчастная моя любовь!

Даже если семь тяжелых скал,

Что под силу только тысяче людей,

Целиком взвалил бы на себя —

Мне не вызвать жалости богов!

⁷⁴⁴ Как только наступает вечер,

Я открываю дверь в свой дом

И жду любимую,

Что в снах мне говорила:

«К тебе я на свидание приду!»

⁷⁴⁶ В бренном этом мире, где я прожил долго,

Я еще не видел красоты такой…

Слов не нахожу,—

Такой занятный

Маленький мешочек, вышитый тобой.

⁷⁴⁸ Пускай умру я от любви к тебе.

Живу или умру — одни и те же муки.

Так для чего же из-за глаз людских,

Из-за людской молвы

Я мучаю себя?

⁷⁵¹ После встречи с тобою

И дня не минуло,

А как я тоскую,

Все больше и больше,

Теряя рассудок…

⁷⁵² Когда я тоскую так сильно

И вижу твой облик

Лишь в думах,—

Как быть мне, что делать, не знаю, —

Здесь глаз осуждающих много!..

⁷⁷¹ И даже в лжи

Всегда есть доля правды!

И, верно, ты, любимая моя,

На самом деле не любя меня,

Быть может, все-таки немного любишь?

⁹⁹⁴ Когда, подняв свой взор к высоким небесам,

Я вижу этот месяц молодой,

Встает передо мной изогнутая бровь [1660]Брови были предметом особого внимания во внешности женщин, их сбривали, и тушью накладывался изогнутый рисунок, значительно выше естественного положения бровей, и это было главным критерием в оценке внешности. Характерно поэтому, что в любовной лирике М. воспеваются не глаза любимой, а ее брови, и только в народных песнях изредка встречается «мэгувасико» — «узкоглазое дитя», то есть «прекрасное дитя».

Той, с кем один лишь раз

Мне встретиться пришлось!

¹⁴⁴¹ Туман кругом,

И белый снег идет…

И все-таки в саду у дома

Средь снега выпавшего

Соловей поет!

¹⁴⁹¹ Не потому ли, что цветы унохана [1661] Цветы унохана (Deutzia crenata) — цветут в мае белыми цветами. Кукушка начинает петь, когда цветут унохана, ее любимые цветы.

Опасть должны, полна такой тоскою

Кукушка здесь?

Ах, даже в дождь она

Все время плачет и летает надо мною!

¹⁵⁶⁶ С небес извечных, ни на миг не прекращаясь,

Дождь все идет…

Скрываясь в облаках

И громко плача, гуси улетают

С полей, где ранний рис растет.

¹⁵⁶⁷ Колосья риса на осеннем поле,

Где, в облаках скрываясь, с криком гусь летит,

Густеют и растут,

Так и с моей любовью:

Растет, — и сердце все сильней грустит.

¹⁵⁷⁴ Как гуси дикие, что вольной чередою

Несутся с криком выше облаков,

Ты далека была.

Чтоб встретиться с тобою,

О, как скитался я, пока к тебе пришел!

¹⁵⁹⁷ Осенний хаги [1663] Хаги (Lespedeza bicolor) — один из семи осенних цветов. Постоянный образ осени. Цветет мелкими цветами красноватого и лилового цвета., что цветет в осеннем поле,

В осеннем ветре клонит лепестки.

И на ветвях его

Осенние росинки

Ложатся на поникшие цветы…

¹⁵⁹⁸ На лепестках осенних хаги в поле,

Куда выходит по утрам олень,

На лепестках

Сверкает яшмой дорогою

С небес упавшая прозрачная роса…

¹⁵⁹⁹ Не оттого ль, что, проходя полями,

Олень кустарник грудью раздвигал,

Осыпались цветы осенних хаги,

А может, оттого,

Что срок их миновал?

¹⁶⁰² Тоской глубокой о жене томим,

Среди осенних гор кричит олень,

И отраженный эхом крик его гремит…

И я средь этих гор —

Совсем один!

¹⁶⁰³ Всегда перед зарей — прислушаться лишь надо —

Предутренней порой,

Едва забрезжит день,

Здесь, сотрясая гор простертые громады,

В тоске рыдает осенью олень!

¹⁶⁴⁹ Соперничая с белизною снега,

Упавшего с небесной высоты,

У дома моего

На ветках сливы зимней [1665] На ветках сливы зимней… — То есть цветущей зимой. По народным приметам, крики гусей и моросящий осенний дождь заставляют алеть листву; от росы, выпадающей обильно осенью, начинают цвести хаги, снег же способствует цветению сливы. Слива и снег — обычные парные образы.

Цветут сегодня белые цветы!

³⁹¹¹ Лишь поселился я [1667]3911. Песню предваряет предисловие: «Начали цвести померанцы, и все время прилетает петь кукушка. Как можно в такое время не выразить своих чувств, глядя на это? Вот я и сложил три песни и только ими и утешаю загрустившее сердце».

Средь распростертых гор,

Кукушка стала прятаться в деревьях:

То вдруг вспорхнет, то скроется опять

И каждый день кукует возле дома!

³⁹¹³ Кукушка,

Если средь ветвей цветущих оти

Ты поселишься, прилетев сюда,

Цветы их опадут, [1668] Цветы их опадут…  — По народным приметам, от громкого пения кукушки цветы опадают. В прим. к тексту сказано, что песни 3911–3913 Отомо Якамоти послал из столицы Куни в ответ своему младшему брату Отомо Фумимоти третьего дня четвертой луны того же года. и всем казаться будет,

Что падают на землю жемчуга…

³⁹⁴³ Пошел мой друг в осенние поля

Взглянуть, как высоки колосья риса,

И вот вернулся,

Принеся с собой

Охапки оминаэси душистых.

³⁹⁴⁷ Сегодня на рассвете раннем

Осенний ветер холодом дохнул,

И близится пора,

Когда наш странник дальний —

Гусь дикий — с криком улетит.

³⁹⁶² Наш великий государь

Приказал уехать мне.

И, приказу покорясь,

Как отважный смелый муж,

Полный бодрости и сил,

Много распростертых гор

И застав я перешел.

Наконец, пришел в село,

Дальнее, как свод небес.

И, совсем не отдохнув

И дыханье ни на миг

Не переводя в труде,

Столько месяцев и лет

Жил в селенье этом я!

Но в непрочном мире здесь

Бренен жалкий человек.

Надломился вскоре я,

Заболел и слег в постель,

И проходит день за днем —

Все сильнее мой недуг.

О божественная мать,

Мать, вскормившая меня!

Как большой корабль в пути

Беспокойно на волнах

Все качается, плывя,

Так в сердечной глубине

У тебя теперь живет

Беспокойная тоска.

Ожиданием томясь,

Верно, думаешь всегда:

«О, когда ж вернется он?»

И болеешь всей душой.

И, красавица моя,—

Божество — моя жена,

Верно, как начнет светать,

Все стоишь ты у ворот,

Прислонившись,

И зовешь,

Отгибая рукава… [1669] Отгибая рукава…  — По народным приметам, отогнутые рукава должны вернуть назад уехавшего или ушедшего из дома.

А как вечер настает,

Оправляешь нам постель

И, вздыхая, распустив

Пряди длинные волос

Ягод тутовых черней,

Вопрошаешь ты с тоской:

«О, когда ж вернется он?»

Дочь родная, милый сын,

Дети малые мои,

Верно, дома по углам

Горько плачут и шумят.

Как далек теперь к ним путь —

Путь, отмеченный давно

Яшмовым копьем.

Не могу послать гонца,

Не могу я дать им знать,

Как тоскую и люблю.

От тоски по ним давно

Сердце сожжено дотла.

И хотя до боли жаль

Эту жизнь на земле,

Что лишь жемчугом блеснет,

Но не знаю, как мне быть,

Выхода не видно мне…

О, ужели даже я,

Грозный, словно шторм морской,

Я, отважный, стойкий муж,

Обречен теперь лежать

Распластавшимся,

Без сил

И лишь молча горевать?

³⁹⁶³ Этот бренный жалкий мир!

Как в нем мало дней и лет суждено нам жить.

«Лишь цветы мои весной опадут,

За ними вслед мне придется умереть…» —

Думаю с тоской…

³⁹⁶⁴ Далеки пределы этих гор и рек.

И мою любимую жену

Неужели я не встречу никогда

И всегда лишь буду тосковать

Здесь один, в разлуке вечной с ней? [1670]3964. После песни прим. в тексте: «Весной девятнадцатого года Тэмпё (747 г.) двадцать первого дня второй луны в резиденции губернатора провинции Эттю были сложены эти песни, во время тяжкой болезни, в печали и страдании». Губернатором Эттю был Отомо Якамоти. Эттю — одна из пяти северных провинций (см. ниже).

⁴⁰¹¹ И далек же этот край

Государя моего!

Далека, как свод небес,

Глушь, в которой я живу,

Что зовут страной Коси́ [1671] Коси — общее название пяти северных (по отношению к Нара) провинций на Хонсю; далекий глухой край. После песни 4015 следует прим. к тексту: «В селении Фуруэ уезда Имидзу был упущен сокол. Он был очень красив и выделялся среди других уменьем ловить фазанов. Однажды сокольничий Ямада Кимимаро нарушил порядок и вышел на охоту с ним в неподходящее время. Сокол взлетел ввысь и скрылся среди облаков, никак нельзя было вернуть его. Были расставлены всюду сети, ожидая его, молились богам, поднося им дары, и я надеялся, что поймаем его. И вот во сне явилась ко мне юная дева и сказала: «Дорогой господин мой, не мучайся и не терзайся душой. Твой сокол будет скоро пойман!» Я проснулся, и радость наполнила мое сердце. И тогда преисполнился я надежды и сложил эти песни. Губернатор провинции Отомо Якамоти. Сложено двадцать шестого дня девятой луны» (дата проставлена петитом).,

Где идет чудесный снег.

Высоки здесь склоны гор,

Плавны здесь теченья рек,

Широки кругом поля,

И густа трава на них.

В лета солнечный разгар,

Когда юная форель

Мчится в светлых струях рек,

Собирается народ,

Чтоб бакланов покормить —

Птицу здешних островов.

Разжигают вмиг костры

На шестах меж чистых струй

И, промокшие в реке,

По теченью вверх плывут.

А лишь осень настает,

С белым инеем-росой

Прилетает много птиц

На пустынные поля,

И охотиться зовут

Рыцари своих друзей.

И хоть соколов у нас

Много есть,

Лишь у него,

У Оку́ра моего,

С пышным и большим хвостом,

Словно оперенье стрел,

Прикреплен был бубенец

Из литого серебра.

На охоте поутру

Догонял он сотни птиц,

На охоте ввечеру

Тысячи ловил он птиц,

Каждый раз, как догонял,

Не давал им улететь.

Выпустишь его из рук,

Тотчас он летит назад.

Он один на свете был,

И, пожалуй, не найти

Сокола другого мне,

Равного во всем ему.

Так я думал и, в душе

Соколом своим гордясь,

Проводил беспечно дни.

В это время мой слуга —

Отвратительный старик,

Вовсе потерявший ум,—

Мне и слова не сказав,

В день, когда на землю лил

Дождь и все заволокло,

Под предлогом, что идет

На охоту,

Он ушел

Вместе с соколом моим.

И, вернувшись, рассказал,

Кашляя,

Что сокол мой,

Глядя вдаль,

Где перед ним

Расстилалися поля

Мисима́,

И пролетев

Над горой Футагами́,

Скрылся в белых облаках

И совсем исчез из глаз…

Приманить его сюда

Нету способов теперь.

Оттого что я не знал,

Что сказать ему в ответ,

А в душе моей тогда

Лишь огонь один пылал,

Тосковал я и вздыхал.

Думал я:

А может быть,

Снова встретимся мы с ним?

И средь распростертых гор

Тут и там расставил я

Сети для поимки птиц,

И расставил стражей я.

В храмы славные богов,

Сокрушающих миры,

Вместе с тканями принес

Зеркало сверкавшее.

Поднеся, богов молил

И все время ждал его.

И тогда, придя во сне,

Дева мне передала:

«Слушай,

Сокол дивный твой,

О котором ты грустишь,

Улетел на берега

В Мацуда́э.

Пролетел

Бухту он Химиноэ́,

Там, где ловят

Мелких рыб,

Облетел кругом не раз

Остров Таконосима́

И к заливу Фуруэ́,

Где в зеленых тростниках

Утки стаями живут,

Прилетал позавчера.

Там вчера он снова был.

Если близкий будет срок,—

С этих пор

Пройдет два дня,

Если дальний будет срок,—

Может быть, пройдет семь дней.

Но вернется он к тебе.

Не тоскуй же сильно так,

Всей душою, глубоко».

Так сказала дева мне.

⁴⁰¹² Ах, много уже дней

В руках мы не держали

И сокола с хвостом, как оперенье стрел,

И не охотились мы в поле Масима́ну,

А месяцы все шли…

⁴⁰³¹ Ведь эту жизнь, что я молю продлить

И что жрецы священным гимном [1673] Священный гимн (норито) читался жрецами с целью очищения от грехов. очищают,

Твердя слова молитв,

Я для кого спасаю?

О, только для тебя!

⁴⁰⁵⁴ Кукушка,

Нынче ночью, я прошу,

Над нами пролети и спой нам песню.

Луну заменят нам зажженные огни, [1674] Луну заменят нам зажженные огни…  — Речь идет о ночном пире. В старину масло для фонарей очень берегли, и обещание заменить луну ярко зажженными огнями выражает особенное желание увидеть кукушку.

И я смогу тебя увидеть.

⁴⁰⁸² Пусть жалок раб в селении глухом,

Далеком от тебя, как своды неба эти,

Но если женщина небес грустит о нем,—

Я вижу в этом знак,

Что стоит жить на свете.

⁴¹²² В этой внуками небес

Управляемой стране,

В Поднебесной, на путях

Четырех сторон земли,

До предела, что достичь

Мог копытом конь,

До границ, куда дойти

Корабли могли,

С незапамятных времен

И до сей поры

Из бесчисленных даров

Лучший дар был в честь богов

То, что добыто трудом,—

Урожая славный плод.

Но не льет на землю дождь

Вот уж много, много дней.

Рисовые все поля,

Что засажены давно,

И пшеничные поля,

Что засеяны давно,

С каждым утром,

С каждым днем

Вянут, сохнут без дождя.

И когда глядишь на них,

Сердце бедное болит.

И, как малое дитя,

Плача, просит молока,

Так небесной влаги ждем,

Не спуская глаз с небес.

О, средь распростертых гор

Из лощины вдалеке

Показавшаяся нам

Туча белая, спеши.

Поднимись, покинь дворец

Властелина вод морских,

Затяни небесный свод,

Ниспошли на землю дождь!

⁴¹²³ Показавшаяся там

Туча белая, плыви,

Затяни небесный свод

И пролейся здесь дождем,

Чтоб утешить нам сердца!

⁴¹²⁴ На землю хлынул дождь,

О чем мы все мечтали,

И раз случилось так, что минула беда,

Нести богам мольбу уже не надо —

И так обильным будет этот год.

⁴¹²⁵ Со времен богини солнца —

Аматэрасу́,

Разделенные рекой

Ясунокава́,

Друг ко другу обратясь

И махая рукавом,

На далеких берегах

Горько плачут две звезды.

О, какой полна тоской

Этой краткой жизни нить!

Перевозчик не дает

Переплыть им на ладье.

Если б можно было мост

Перекинуть над рекой!

Перейдя его скорей,

Взялись за руки б они,

Обнялись бы горячо,

Рассказали б до конца

Думы тайные свои

И утешили бы вмиг

Горем полные сердца.

Но напрасны те мечты.

Только осенью одной

Им встречаться суждено.

А до осени должны

Жить на разных берегах

В одиночестве, в тоске…

Даже я, живущий сам

В мире бренном и пустом,

Их жалею всей душой

И скорблю об их судьбе.

Так, сменяясь, шли года,

И в день встречи каждый год,

Глядя на простор небес,

Буду вновь я говорить

О несчастной их любви,

И пускай из века в век

Сказ идет из уст в уста…

⁴¹²⁶ Если б только протянули мост

Через ту Небесную Реку,

О, тогда

Они бы встретиться могли,

Даже если б осень не пришла.

⁴¹²⁷ О, эта ночь, когда, тоскуя друг о друге

Дни долгие, на разных берегах

Реки Ясукава

Встречаются супруги —

Звезду зовущая звезда. [1677]В тексте прим.: «Эти песни 4125–4127 были сложены Отомо Якамоти, когда он глядел на Небесную Реку в седьмой день седьмой луны» (749 г.).

⁴¹⁴⁶ Когда средь ночи

Я очнулся вдруг от сна,

На отмели речной

Так плакали тидори,

Что сердце сжалось у меня.

⁴¹⁴⁷ Тидори у реки, что постоянно плачут

Ночной порой!

Недаром, вижу я,

И раньше, в древности, бывали люди, [1678] И раньше, в древности, бывали люди…  — Полагают, что имеются в виду песни Акахито, воспевающие тидори (см. п. 925).

Что восторгались вами по ночам…

⁴¹⁶⁵ Пусть рыцари свои прославят имена,

Хочу, чтобы в грядущие столетья

Те люди, до кого дойдет о нас молва,

Ее передавали вечно —

Из века в век, из уст в уста!

⁴¹⁹³ Ведь даже от легчайших взмахов крыльев

Кукушки, распевающей средь лета,

Цветы осыпались,—

Как видно, час расцвета уже прошел для вас,

Цветы лиловых фудзи! [1679] Фудзи, фудзинами — вистария (японская глициния), цветы ее длинными гроздьями спускаются вниз, отчего их часто сравнивают с волнами в песнях М. и в позднейших классических антологиях X–XIII вв.

⁴³⁹⁸ Императора приказу

С трепетом внимаю я,

Расстаюсь с женой своей,

Тяжела разлука мне.

Но отважный дух бойца

Я спешу поднять в себе,

Снаряжаюсь в дальний путь,

За ворота выхожу.

И родная мать моя

Гладит ласково меня,

И, как вешняя трава,

Юная моя жена

Держит за руки меня.

Чтоб спокоен был мой путь,—

Приношу мольбу богам.

«Счастлив будь в своем пути,

Возвращайся поскорей»,—

Говорят жена и мать

И, одежды рукавом

Слезы смахивая с глаз,

Причитают надо мной,

Мне напутствия твердят.

Как взлетает стая птиц,—

Трогаюсь в дорогу я.

Но все мешкаю в пути,

Все оглядываюсь я.

И все дальше ухожу,

Расстаюсь с родной землей,

Высоко взбираюсь я,

Через горы перейдя,

Прибываю в Нанива́,

Где в зеленых тростниках

Осыпаются цветы…

Ввечеру, когда прилив,

Выплываю на ладье,

Поутру, в затишья час,

Ветра жду, спеша ладью

Повернуть в обратный путь,

А пока передо мной

Дымкой вешнею туман

Закрывает острова,

Крики дальних журавлей

Так печально здесь звучат,

И когда их слышу я,

Вспоминаю дом родной,

Что далеко от меня,

И горюю я о нем

Так, что стрелы за спиной

Стонут жалобно со мной!

⁴³⁹⁹ Когда ночами, полные печали,

Звучат у моря крики журавлей

И дымкою туман

Плывет в морские дали,—

Тоскую я о родине моей!

⁴⁴⁰⁰ Когда о доме я тоскую

И ночи провожу без сна в пути,

Из-за весенней дымки

Мне не видно

Зеленых тростников, где плачут журавли!

⁴⁵¹⁶ Снег белый, падающий с неба

Весною раннею,

Сегодня, в Новый год,

О, падай, падай же сильнее,

Приход твой счастье нам несет!

¹⁶ Все засыпает зимою.

А когда весна наступает,

Птицы, что раньше молчали,

Начинают петь свои песни.

Цветы, что невидимы были,

Цвести начинают повсюду,

Но их сорвать невозможно,

Так в горах разросся кустарник.

А сорвешь — нельзя любоваться,

Такие высокие травы.

А вот осенью — все иное:

Взглянешь на купы деревьев,

Алые клены увидишь,

Листья сорвешь, любуясь.

А весной зеленые листья,

Пожалев, оставишь на ветке.

Вот она — осени прелесть!

Мне милей осенние горы!

¹⁷ Сладкое вино святое,

Что богам подносят люди…

Горы Ми́ва!

Не сводя очей с вершины,

Буду я идти, любуясь,

До тех пор, пока дороги,

Громоздя извилин груды,

Видеть вас еще позволят,

До тех пор, пока не скроют

От очей вас горы Нара

В дивной зелени деревьев.

О, как часто,

О, как часто

Я оглядываться буду,

Чтобы вами любоваться!

И ужель в минуты эти,

Не имея вовсе сердца,

Облака вас прятать могут

От очей моих навеки?

¹⁸ Горы Мива,

Неужели скроетесь теперь навеки?

О, когда бы в небе этом

Облака имели сердце,

Разве скрыли б вас от взора?

²⁰ Иду полями нежных мураса́ки [1685] Мурасаки (Lithospermum erythorhizon) — многолетняя трава, цветет мелкими белыми цветами, похожими на фиалки, корень ее употреблялся для окрашивания тканей в фиолетовый цвет с красноватым оттенком (мурасаки) и считался ценным красителем, ее специально разводили на участках, куда вход посторонним был запрещен. Здесь поля мурасаки служат аллегорией чужой собственности.,

Скрывающих пурпурный цвет в корнях,

Иду запретными полями, [1686] Запретные поля (симэну) — поля, оцепленные священными рисовыми веревками в знак запрета ступать на них посторонним. По народным приметам, если в то время, когда думаешь о любимом, подует ветер, значит, любимый вспоминает о тебе, любит и придет.

И, может, стражи замечали,

Как ты мне машешь рукавом?

⁴⁸⁸ Когда я друга моего ждала,

Полна любви,

В минуты эти

У входа в дом мой дрогнула слегка бамбуковая штора,—

Дует ветер…

⁵²⁷ Скажешь мне: «Приду»,—

А, бывало, не придешь,

Скажешь: «Не приду»,—

Что придешь, уже не жду,

Ведь сказал ты: «Не приду».

⁵²⁸ У переправы на реке Сахо [1689] Река Сахо протекает в местности Сахо (где находилась резиденция рода Отомо, родина Отомо Саканоэ, — там, в селении Саканоэ, был ее дом).,

Где слышен постоянно крик тидори,

Там, где речная отмель широка,

Дощатый мостик перекину для тебя,—

Все думаю, что ты придешь, любимый!

⁶¹⁹ Словно корни камыша,

Что уходят глубоко

В землю в бухте Нанива́ [1690] Нанива — старинное название бухты Осака.,

Озаренной блеском волн,

Глубока твоя любовь,—

Говорил ты мне тогда.

Оттого, что клялся мне

Верным быть в своей любви

Ты на долгие года,—

Сердце чистое свое,

Словно чистый блеск зеркал,

Отдала тебе навек.

И был гранью этот день

Для моей любви к тебе…

Как жемчужная трава

Клонится у берегов

С набегающей волной

В эту сторону и ту,—

В эту сторону и ту

Сердцем не металась я,—

Как большому кораблю,

Я доверилась тебе…

Сокрушающие мир

Боги ль разделили нас?

Или смертный человек

Нас с тобою разлучил?

Но тебя, что навещал

Каждой ночью,—

Нет теперь…

И гонца, что приходил

С веткой яшмовой,—

Все нет…

И от этого в душе

Нестерпима нынче боль!

Ягод тутовых черней —

Черной ночью напролет,

С ярко рдеющей зарей —

До конца весь долгий день —

Все горюю о тебе,

Но напрасна скорбь моя!

Все тоскую о тебе,

Но не знаю, как мне быть?

И недаром говорят

Все,

Что женщина слаба,

Словно малое дитя,

Только в голос плачу я

И брожу, блуждая, здесь.

Не дождаться, верно, мне

Твоего гонца…

⁶²⁰ Когда б ты с самого начала

Не уверял,

Что это — навсегда,

То разве тосковала б я

Так безутешно, как тоскую ныне?!

⁶⁸⁷ О, любящее мое сердце,

Что думает: «Прекрасен ты!» —

Оно, как воды быстрые реки:

Пускай плотины не дают бежать потокам,

Те все равно сметут помехи на пути!

⁶⁸⁸ Заметно для других, подобно облакам,

Что горы голубые рассекают,

Прошу тебя:

Ты, улыбаясь мне,

Не делай так, чтоб люди догадались!

⁶⁸⁹ Ни горы, ни моря

Не разделяют нас,

Но почему мы редко стали

И видеться

И говорить с тобой?..

⁷⁶⁰ Как плачущий журавль

Среди равнин Такэда,

Раскинувшихся далеко вокруг,

И день и ночь тоскует о подруге,—

Так я тоскую о тебе!

⁷⁶¹ Полна тоски,

Опоры не имея,

Как птица средь теченья

Быстрых рек, [1691] Птица средь течения быстрых рек не может добыть себе пищи, поэтому служит здесь образом беспомощного человека.

О ты, дитя мое, как я тебя жалею!

⁹⁹³ Месяц миновал —

И зачесалась бровь,

Тонкая, как месяц молодой:

Верно, встреча будет мне с тобой,

О котором долго тосковала!

⁹⁹⁵ Беспечно веселясь,

Давайте пить вино!

Ведь даже травам и деревьям

Весною суждено цвести,

А осенью — опасть на землю!

¹⁴³² Любимый мой,

Наверно, будет любоваться

Зеленой ивой на пути в Сахо…

Хотя бы веточку он мне сорвал в дороге!

О, если б на нее могла и я взглянуть!

¹⁵⁴⁸ Цветок прекрасный нежных хаги

Приносит нам печаль, коль поздно расцветет,

Но с сердцем медленным,

Где чувство запоздало,

Могу ли я его сравнить?

³⁹²⁹ Ах, тебя, что в путь ушел далекий,

Вижу в сновиденьях

Каждый раз,

Оттого что словно заросли густые

Одинокая моя любовь.

²⁷¹ В Сакура́ [1695] Сакура — побережье у бухты Аютигата в провинции Овари (восточное побережье Хонсю). на поля

Журавли надо мной пролетают, крича…

Верно, в бухте Аютигата́

С берегов теперь схлынул прилив: [1696]Обычная картина, наблюдаемая во время отлива у берега моря, воспетая во многих песнях М., когда журавли устремляются в поисках пищи к обнажившимся берегам.

Журавли надо мной пролетают, крича…

²⁷² Мой челн!

Пристанем

К гавани Хира́! [1697] Хира — гавань в провинции Оми (центральная часть Хонсю).

Не удаляйся больше в море:

Уже спустилась ночь, и всюду темнота!

²⁷⁹ Моей любимой

Я показывал Ина́ну [1698] Инану — местность в Сэтцу (провинция на Хонсю), на побережье Внутреннего Японского моря.…

Когда же я ей показать смогу

И горы На́суги, и берега Цуну́

С зеленою сосновой рощей?