Онлайн чтение книги Малолетки
– 9 —

Резник предпочел свернуть с дороги А-153 на южную окружную, чтобы избежать неотвратимых пробок в Слифорде и на мосту Таттершалл. По дороге Б он проедет мимо дальнего края болота, без помех минует Ашби де ла Лонд, Тимберленд и Мартин-Дейлз. После Хорнкастла можно проехать через Салмонби или Соммерсби, затем Сваби, Бизбей, Молтбей ле Марш – и он на месте. Инспектор решил про себя, что обратно поедет через холмистый Волдз по верхней дороге. Там сначала будет Лаут, а затем появится башня собора Линкольна. Ее огни обычно видны за несколько миль, даже через сгущающуюся пелену тумана. Великолепное зрелище.

Но это будет позднее и, надо надеяться, хоть немного скрасит печальную миссию, которую он взял на себя.

А пока что его ждет небольшое удовольствие от лежащих на соседнем сиденье фляжки с кофе и свертка в вощеной бумаге. Там, в свертке – сыр эмменталь и ломтики ветчины, такие тонкие, что готовы обернуться вокруг пальца, подобно лепестку золота, толстый, с пупырышками, маринованный огурец, нарезанный и разложенный на солонине, сдобренной хорошим слоем горчицы, а также четыре небольших, вытянутых, словно слива, помидора, готовых лопнуть во рту, оставив на языке сладкую мякоть и маленькие зернышки.

Резник притормозил, позволив «лендроверу», обогнать его на повороте. Очевидно, еще один разорившийся фермер опаздывал в банк.

Вытащив одной рукой кассету из футляра, он вставил ее в магнитофон и прибавил громкость. Это был «Бэзи-бэнд» в самом начале пути, в 1940 году. Америке еще только предстояло вступить в войну. Из рояля лилась река звуков, в мелодию вонзались и взмывали в высоту солирующие, когда наконец в игру вступил Лестер, он повел мелодию, опираясь на четкие звуки отбиваемого ритма.

Лестер Янг.

Разъезжая с места на место с оркестром, ему удавалось избегать призыва на военную службу до 1944 года, пока под видом поклонника на него не вышел офицер по набору рекрутов. Несмотря на медицинское заключение о наличии у него сифилиса, на его пристрастие к алкоголю, таблеткам и марихуане, Лестер был призван рядовым под номером 39729502. Через шесть месяцев военный суд с позором изгнал его из армии и посадил почти на год в тюрьму. Еще до вынесения приговора был поставлен диагноз: психопатия. Суд гарантировал ему исцеление в исправительных бараках армии США в Форт-Гордоне, штат Джорджия.

Резник зажал фляжку коленями, отвинтил крышку, сделал большой глоток и перемотал пленку с тем, чтобы прослушать еще раз «Я никогда не знал». Это была одна из тех мелодий, которые Газ Кхан, по всей вероятности, сочинял на своем рояле между двумя сигарами. Вначале ведет тромбон с то мягкими, то резкими переходами, затем вступает Лестер. Он низко сгибается к микрофону, прокладывая путь, словно по камешкам через ручей, отдельными нотами, чтобы потом каскадом звуков гордости и красоты создавать мелодию, которую невозможно повторить. Резник представил себе очень худого мужчину, который сидит, откинувшись, в оркестре и слегка качает головой, пиджак-униформа ему великоват и сидит мешком, а сзади уже поднимаются трубачи, чтобы обрушить на зал финал с размахиванием национальным флагом.

Что же заставляет нас так поступать с человеком, который, несмотря на болезнь и неуверенность в себе, может создавать такое великолепие? Бросить его в каторжную тюрьму, отказывая во всем; тридцатичетырехлетнего негра из глубинки штата Джорджия? Или взять девочку с синими фарфоровыми глазами и светлыми волосами и надругаться над ее телом, захоронив его в мусорных мешках в заброшенной темноте? Что же?

«Я никогда не знал».

Резник нажал на газ и отвернул до упора регулятор громкости, так что звук, вибрируя на грани искажения, заглушал все вокруг, все мысли.

Мейблторп, городок на расстоянии менее двадцати миль вверх по побережью от Скегги, так и оставшийся его бедным родственником, встретил Резника, подобно динкенсовскому члену похоронной команды, вышедшему зимой из богадельни. Хотя вывески и предлагали обилие леденцов и сладостей, громадные сосиски и свежие сладкие бублики по пять штук за один фунт стерлингов, витрины магазинчиков по всей длине единственной и главной улицы были заколочены до самого верха досками. Седой человек в старой шинели Королевских Воздушных Сил поклонился Резнику, а его фокстерьер с короткой, словно проволочной шерстью, проявил повышенный интерес к его ногам. Перед ним лежала широкая бетонная набережная, выглядевшая так же гостеприимно, как «Линия Мажино». За ней, теряясь в тумане, монотонно посылало на берег свои холодные волны Северное море, больше похожее на грязную лужу.

В домике постройки 30-х годов, с фасадом, украшенным набрызганной на него мелкой галькой, жила переехавшая сюда Эдит Саммерс. Он был третьим от углового кафе, рекламировавшего фирменное блюдо из свежевыловленной трески с жареным картофелем: «В стоимость входит чай, за хлеб и масло – дополнительная плата». Она не произнесла ни слова, когда узнала стоявшего перед входной дверью Резника, съежившегося под мелким дождем и ветром.

Бабушка Глории перевезла сюда из старой квартиры аквариум и столик с позолоченной окантовкой, взяла в аренду новый телевизор, закрепленный на черном металлическом столике на колесиках. На экране, цвета которого оставляли желать лучшего, Петула Кларк задумчиво смотрела на Фреда Астера, с легким ирландским акцентом исполнявшего песню «Как идут дела в Глоссо-Морро?» Эдит оставила Резника в этой маленькой комнате с низким потолком и вскоре вернулась с чашками и блюдцем.

– Я не очень долго?

А затем, когда он устроился поудобней и начал пить чуть теплый чай, добавила:

– Я знаю, почему вы здесь. Резник кивнул.

– Я была права, не так ли?

– Да, но…

– Ведь я не ошиблась?

– Да.

Вначале ему показалось, что она сможет сдержаться, сохранить мужество до его ухода, но, сидя напротив, на расстоянии вытянутой руки, увидел, как сразу осунулось ее лицо, сморщилось, словно надувной шарик, из которого выходит воздух.

Первые рыдания еще только начали сострясать все ее существо, как Резник, отставив чашку и блюдце, опустился около нее на колени и обнял за плечи. Эдит припала лицом к его плечу, прижавшись щекой к грубой ткани пиджака.

– Он… мучил ее? Делал с ней что-нибудь? – Эти вопросы она задала позднее, когда темнота подступила уже к самым окнам. На этот раз чай приготовил Резник. Чайник он поставил перед решеткой электрического камина, небрежно накрыв его вязаным колпаком.

– Мы точно не знаем. Прошло слишком много времени, пока мы нашли ее. Но надо считать, что да, по крайней мере, это вероятно. – У него по спине даже пробежали мурашки, но не от холода. – Извините меня.

– Я не могу понять этого. – Эдит покачала головой. – А вы можете? Как кто-либо в здравом уме?..

– Нет, – твердо ответил Резник.

– Тогда, конечно, все дело в этом, – задумчиво произнесла она. – Они не в своем уме, правда?

Он промолчал.

– Больные… Их необходимо наказать, изолировать. Он протянул к ней руку.

– Нет-нет. Все в порядке. Со мной все в порядке.

В комнате, казалось, не хватает воздуха. Камин поджаривал правую ногу Резника, в то время как левой было даже прохладно. Вопреки желанию мысли возвращались к долгой дороге домой, к необходимости завтра утром вновь побывать на заброшенном складе, где нашли труп девочки.

– Похороны, – внезапно произнесла Эдит. – Что будет с похоронами?

– Вероятно, мать Глории… – начал было Резник и тут же осекся.

– Я знаю, это моя вина.

– Нет.

– Да. Это моя вина.

– Ни от кого нельзя требовать не отходить от ребенка ни на минуту. Там, где вы ее оставили…

Но не это имела в виду Эдит Саммерс. Она говорила о своей дочери Сьюзан. Это был поздний ребенок, и отец просто не хотел ничего знать о ее существовании первые шесть месяцев. А затем, после полутора лет мучений, бросил их и женился на женщине из Илкестона, работавшей в магазине «Сейфей» кассиршей. Она была старше него и все точно рассчитала. Он не появлялся, пока Сьюзан не исполнилось десять лет. Эдит были неприятны его приходы, и сна терпела их, сжав зубы.

Вскоре все, казалось, изменилось. Отец Сьюзан бросил ту женщину и опять появился в их городе. Он поселился с двумя таксистами в Топ-Вэлли и тоже стал водить такси. «Эдит, – говорил он, улыбаясь, во время участившихся теперь визитов. – Эди, не расстраивайся. Она ведь и моя дочка, не правда ли, принцесса?» Он покупал Сьюзан шоколадки, журналы с картинками, самые популярные диски, которые она слушала на тайваньском проигрывателе, подключенном к радио (его рождественский подарок). «Эй, папина дочка!»

Так продолжалось три года. Каждый раз, высаживая пассажира где-то поблизости, он наносил короткий визит, после которого девочка долго не могла вернуться к нормальному ритму жизни. А однажды, в воскресный день, он поцеловал Сьюзан в волосы и сказал Эдит: «Послушай, возьми пальто и пойдем в трактир. Подожди нас, принцесса, и ни о чем не беспокойся. Мы вернемся домой после пары стаканчиков».

За рюмочной джина и пинтой пива он рассказал ей об американке, которая приехала сюда на праздник: «Я просто посадил ее в машину – короткая поездка от «Лейс-холл» до «Сказаний о Робине Гуде». Кто бы мог подумать, что мы так подружимся?» Она пригласила его в Америку, обещала поручиться за него, помочь устроиться на новом месте, подыскать работу. «А Сьюзан?» – спросила Эдит. «Она сможет приезжать но мне. В каникулы. А я вышлю ей деньги на дорогу».

Все, что они получили от него – почтовые открытки и Микки Мауса, потерявшего ногу во время полета. Сьюзан обижалась, плакала, говорила, что ей все равно. Так было до того дня, когда она в первый раз не пришла ночевать домой, а утром, выйдя из красной с золотом «кортины», за рулем которой сидел двадцатипятилетний парень, заявила матери прямо в лицо: «Это моя жизнь, и я буду жить, как хочу, а ты не мешай мне». Это произошло за несколько дней до ее пятнадцатилетия.

Эдит взглянула на стоящий у камина чайник:

– Не думаю, что его стоит пить?

– Я приготовлю свежий. – Резник попытался выдавить из себя улыбку.

– Нет уж, позвольте, я это сделаю сама. – Она поднялась. – Все-таки это мой дом, мое бунгало. Вы не забыли, что пришли ко мне в гости?

Он последовал за ней в такую маленькую кухню, что всякий раз, когда ей надо было достать ложку или пакет молока, ему приходилось задерживать дыхание и втягивать живот.

– Ей было шестнадцать, когда она забеременела, – продолжала Эдит в ожидании, пока заварится чай. – Странно, что это не произошло раньше. Все мои просьбы быть осторожней, вы понимаете, приводили только к грубости. Она заявляла, чтобы я занималась своими делами и оставила ее в покое. Наверное, мне следовало быть понастойчивей, закатить ей сцену, как бы она ни брыкалась и ни кричала, потащить ее к доктору, к кому-то еще, кто мог бы помочь. – Глубоко вздохнув, она стала разливать чай. – Но я ничего этого не сделала, оставила все как было. Посмотрите, – она протянула ему чашку с блюдцем, – не слишком крепко?

Резник кивнул – все хорошо, и они вернулись в гостиную.

– Потом оказалось, – голос Эдит звучал монотонно, без эмоций, – что она попала в компанию парней, которые передавали ее друг другу, как подстилку. Она могла забеременеть от любого из них, и все, конечно, отказались от будущего ребенка. Сьюзан была напугана, приходила в ужас от одной мысли, что над ней будут смеяться, указывать пальцем, да к тому же медицинское обследование – кровь на анализ и все такое прочее.

Эдит, не вставая, наклонилась вперед и стряхнула пепел с сигареты на бежевые плитки, которыми был выложен пол вокруг камина.

– Она могла бы сделать аборт, но была слишком напугана. Все, о чем она могла говорить – оставить ребенка в больнице. Мне кажется, где-то в душе я надеялась, что, после того как она родит и подержит ребенка на руках, все изменится. Но нет. Сьюзан думала только о себе. Ничего, что требовало от нее больших усилий, чем открыть рот или раздвинуть ноги, она не хотела знать.

Эдит резко опустила чашку на блюдце и взглянула прямо в лицо Резнику.

– После того, что я натворила с воспитанием собственной дочери, как я могла даже подумать, что сумею кого-то воспитать?!

– Послушайте, – Резник отставил чай, загасил сигарету и протянул ей обе руки, – в том, что произошло, вашей вины нет.

Прошло немало времени, прежде чем она прошептала:

– Нет? А кто убежал и оставил ее? Кто зашел за угол купить пачку сигарет? Кто?

Резник отпустил ее, только когда почувствовал, как онемели его руки, и решил, что брюки от жара камина должны вот-вот загореться.

Дождь на улице прекратился, но порывы ветра резали, как ножом. Прежде чем сесть в машину, он какое-то время стоял, слушая шум моря, глухие раскаты прибоя. Больше ему здесь делать было нечего, он повернул в замке ключ зажигания, освободил ручной тормоз, вытянул подсос и зажег сигнал поворота.