Онлайн чтение книги Выбор и безальтернативность Choice and no alternative
1 - 4

«Не двигайся, стой смирно!»

Находясь именно здесь рядом со мной, Вы, должно быть, спрашиваете себя: «Откуда этот зловонный запах ванили?» или «Почему мир вдруг потерял свои краски?». Если Вы являлись внимательным слушателей, то Вам, должно быть, не составило труда определить место нашего расположения. И, нет, Вы не ошиблись: мы всё также находились в моём доме, — хотя слово «моё» в это предложении лишь забавная условность.

Вам когда-нибудь доводилось сквозь слёзы задаваться вопросом: «Почему мне страшно настолько, что я даже не могу сделать один шаг?». Всего один шаг — и твоё сердце сразу бьётся чаще. Всего один шаг — и ты уже на дюйм ближе к своей цели. Всего один шаг — и твоим страданиям конец.

Всего один шаг… но он бы сделал многое.

И этот шаг всегда приносил больше, чем ленное бездействие.

Безмерное желание зашить рот, сунуть вату в уши, надеть тёмные очки и связать ноги, руки — томили мою потерянную душу. Желание сделать что угодно, что было бы вправе оправдать моё бездействие. Желание сделать бездействие — единственным «верным» действием.

Стоя и воплощая в себе ленное желание, я безрадостно и отчужденно всматривался в дверь.

На двери не восседала надпись «Дорога Вам заказана» и не располагалось граффити «Тебя никто не ждёт!». Не было даже выгравировано поверху или понизу металла мотивирующего слогана — «Иди или умри».

Это была дверь — дверь без намёка на слова, без намёка на вкус и без намёка на цвет.

Дверь — метафора на слабость, а слабость — соответственно, метафора на дверь.

Какие мысли посещали меня в тот короткий миг, какие чувства?

Я ощущал себя, как брошенный, придушенный сирота-котёнок, что до последнего мгновенья в сердцах не видел в лицо своего создателя. Ощущал себя котёнком, что перед моментом самой смерти и ещё задолго до неё, вопил от душевной и телесной боли. Ощущал себя котёнком, который, проливая слёзы, пламенно задавался вопросом: «Для чего я вообще был рождён на этот свет, ежели тот же ранее упомянутый свет не указывает мне насущную дорогу?».

— …

Хотел бы сделать шаг, да ноги не послушаются; хотел бы закричать, да челюсть не раскроется; хотел не смотреть, да очи не закроются.

И потому стою — стою ничтожно одиноко, давясь приторной горькостью печали.

Ни то, что жив, ни то, что мёртв — и даже средним не являюсь.

Будь я человеком недалёкого ума, то по глупости выразился знаменитой цитатой зарубежного писателя А.П. Чехова: «Равнодушие — паралич души, преждевременная смерть». Да только, если я и испытывал нечто похожее на «паралич души», то вот к своей судьбе я даже близко равнодушен не был. Иначе бы сейчас я не стоял перед ненавистной дверью, со страхом глядя на избитую временем панель…

…

[1. Идти]

[2. Остаться]

…

Ничтожно мал, ничтожно слаб, ничтожно одинок.

Ничтожно мал, чтобы совершить большое действие; ничтожно слаб, чтобы совершить решительное действие; и настолько же ничтожно одинок, чтобы совершить действие, заслуживающее мнительной поддержки.

Востребован ли я у собственных же чувств? Любим ли я собственным же сердцем? Или, быть может, так или иначе ненавидим, собственной же осушенной душой? — нарочито себя же презирая, я потною, жирною рукою вцепился в ручку, словно волк в кроличью шею.

Да причём вцепился в шею так, что смерть показалась бы не самой жуткой участью, но само время ожидания конца, — агония и страх, переплетённые, слепленные, скрученные насущностью траурной печали, — вселяло первобытный ужас в сердцах заблудших жертв.

Я помню запах, помню цвет и помню вкус, а также тяжесть собственного тела, — и чувства эти из воспоминаний не убрать.

Кошмарный опыт, странный опыт, грустный опыт, который бы я даже врагу не пожелал. Не из расчёта, не по доброте душевной, не из жалости и не без причины — лишь из страстного желания остаться тем, кто единственный видит в том страдании свою странную, но немыслимую, прелесть.

— …

«Спасите… Кто-нибудь… протяните руку, ведь иначе…»

Иначе будет что? — очевидно, я обязательно сломаюсь.

Казалось, коснись Вы меня пальцем, и я упаду вперёд. Казалось, слегка подтяни Вы меня на себя, и я упаду назад. Ни моя душа, ни тем более тело уже больше не горели желанием юного мальчишки двигаться в направлении школы.

Едва я наклонял тело вперёд, как дрожащие ноги молили меня вернуться обратно.

Это являлось до боли душераздирающим зрелищем. Я выглядел, как загнанный в угол маленький зверёк, что желал выжить, но в то же время до ужаса боялся смерти. Инстинкт самосохранения возымел больше роли, чем эксцентричные чувства или рациональный расчёт.

Должно быть, моя душа разрывалась от противоречия, не давая мне и шанса совершить вожделенный шаг вперёд.

…

[1. Идти]

[2. Остаться]

…

Стена… нет, непреодолимое Болото — болото, которое мне никогда не пересечь.

«Ты ведь ничтожество даже с места не сдвинешься, хах?»

«Не пытайся, в этом нет никакого смысла»

Я в болоте.

В болоте из собственных мыслей, неспешно тянущих меня на дно.

«Ты — никто, и звать тебя — никак»

«Ты ведь и так это понимаешь, не так ли? Удел мусора — находится в урне, удел трупа — разлагаться в земле, а удел ничтожества — забиться в угол и не высовывать своего носа»

Я в болоте.

В болоте из предрассудков, связывающих мои руки и ноги.

«Ты просто отвратителен, ты знал?»

«Порой от одного только твоего вида хочется блевать»

Я в болоте.

В болоте из боли, сдавливающей мой голос.

«Давно не видел лузера? Тогда взгляни в зеркало»

«Полагаю, я не открою тебе Америку, если скажу, что твои глаза равны глазам дохлой рыбы»

Я в болоте.

В болоте из трепета, вынуждающего закрывать глаза.

«Останься дома, всё равно в школе тебя никто не ждёт»

«Ты снова желаешь обжечься, как в садике? Неважно, какого пола или возраста обращается к тебе человек — он просто тебя использует. И когда ты потеряешь свою полезность — тебя вновь бросят»

Я в болоте.

В болте из пороков, обрывающих моё стремление тянуться к жизни.

«Хватит лелеять надежду, что есть ещё люди, отвечающие твоим ценностям»

«Не лучше бы тебе просто сдохнуть?»

Я в болоте, — и из болота мне самостоятельно не выбраться. И если мне, в конце концов, никто не протянет руку, то я непременно… утону.

— Братик… ты в порядке?.. — послышался позади сдавленный голос Юи.

— …

Всё моё существо не нашло ни сил, ни решимости, ни чувств, чтобы ответить на столь простой вопрос.

Нет, правильнее было сказать, что лишь для Вас этот вопрос мог показаться по обыкновению простым. Должно быть, встречая его каждый раз под ногами своей самобытной жизни, Вы порой упускаете тот самый миг, когда он, действительно имеет значение.

Иногда этот вопрос может показаться до бесстрашия глупым, но именно это глупое его бесстрашие иногда по-настоящему вселяет страх.

«Неважно, что скажет твоя сестра, даже она в глубине души считает, что ты полное дно»

В ту секунду я мысленно щёлкнул языком.

Желая лишь только ответить, желая лишь что-то сказать, желая банально поведать, я трепетно схватился за грудь. Я стоял с эмоциональностью кремня, но без той искры в глазах, которой нас награждал тот же ранее названный кремень. Мой взгляд был прикован к руке, словно прикован невидимой цепью, да притом прикован столь прочно, что могло бы показаться: посмотри я на секунду в сторону — и моя шея непременно свернётся.

А потому… я мог едва ли только слушать. Слушать, молча, покоряясь страху; слушать, молча, покоряясь вине; слушать, молча, покоряясь тишине и слушать, молча, покоряясь себе.

— Братик, помнишь, что я тебе говорила?.. — напомнила о своём присутствии Юи. — Неважно, что тебе скажут другие; неважно, какие страдания тебе придётся испытать; и неважно, насколько сильно тебе будет сложно мне довериться... Я останусь рядом с тобой, пожертвую каждой частичкой себя, продам тебе и душу, и тело — пока в конечном счёте не докажу свою преданность и любовь…

— ...

Это был тихий голос, слабый голос, нежный голос — и своим фанатичным любвеобилием тот бесконечно подкупал, однако, тем не менее…

«Не слушай её, она просто вешает тебе лапшу на уши»

…этого оказалось недостаточно.

Для того чтобы пробиться сквозь эту скорлупу моего раненого сердца, сестре вновь требовались нечеловеческие усилия.

— Brother, — начала она по-английски, — please, remember… For the world you may be just one person, but for one person you may be the whole world. Real beauty lives in the heart, is reflected in the eyes and leads to action... It doesn’t matter how blind people surround you: I see the spark of life in your gaze — and this is the only thing that can matter!

[от англ.: Братик, пожалуйста, запомни... Для мира ты можешь быть просто кем-то, но для кого-то Ты — целый мир. Настоящая красота живёт в сердце, отражается в глазах и проявляется в поступках… Неважно, насколько слепые люди тебя окружают: я вижу искру жизни в твоём взгляде — и это единственное, что имеет значение!] 

Порой меня расстраивало то, что Юи нисколечко не знала французского, ибо с подвешенностью её языка, любое сказанное слово звучало бы вдвойне нежно, с невероятной выверенностью акцента, которая многим дамам недоступна.

Уверен, увидь Вы её в живую, то, разумеется, поразились: «Как может девочка, едва ли сведущая в жизни, столь изящно излагаться на английском?». А всё потому, что моя сестра являлась уникумом и полиглотом.

На кого-либо другого этот жест не оказал бы влияния, но именно потому, что нами правила жажда знаний, полуслова было достаточно, дабы понять друг друга.

«Не пора ли прекратить тешить себя верой в то, что твоя судьба кому-то глубоко небезразлична?»

Ядовито-пресловутый голос вторил гадости и травил мои извилины своей сладкой ложью, приправленной истинной, и горькой правдой, помоченной в фальши.

Вы не подумайте, я верил Юи и нисколечко в ней не сомневался; единственный, в ком я действительно сомневался — был я сам. Удручённый, осмеянный и отравленный печалью, я не мог ни решиться, окончательно, сдаться, ни, подняв голову, отправится дальше. Я видел двери — две большие двери — и эти двери не встречали меня весёлой песней, не встречали радостным смехом и уж точно не встречали скорбным плачем.

К моменту, когда сестра ко мне подошла, я находился уже по макушку в болоте, — и от того не мог ни крикнуть, ни услышать, ни даже заплакать. Все мои потуги тонули в этом тягучем, словно мёд диких пчёл, и тёмном, словно черничный кисель, отвратном болоте…

— Ты можешь говорить мне любые мерзости: я всё приму и всё стерплю, поэтому… пожалуйста, прошу, поведай, что не даёт тебе идти вперёд!..

«Это блеф, лишь наглая ложь — не слушай её и не будешь ранен»

Я почувствовал нечто щекочущее и колкое на своей шее — то были волосы. Её пышные, каштановые, вьющиеся от природы волосы накрывали мою спину, словно мягким, но бескрайне тонким, одеялом. Тепло — это то, что роднило и волосы, и одеяло, — и данное тепло изрядно грело мою душу.

Следом я ощутил, как нечто бархатной нежности и бледной холодности коснулось моей щеки и шеи — внутри всё воспылало огнём. Оказалось: то была щека Юи, которой она столь ласково тёрлась об меня, словно преданная кошка, — и данная ласка изрядно нежила мою душу.

В довершении всего прочего, под подмышками скользнули руки, которые крепко, но вместе с тем с женственной хрупкостью, по-змеиному обхватили мой мальчишечий стан. Я чувствовал, как к моей спине прильнуло нечто жаркое, упругое, не лишенное своей роскошности, — то была юная грудь Юи, — и данная её роскошность изрядно пленила мою душу.

Я был согрет, я был изнежен, я был пленён, — и не один!

Юи была сравнительно ниже меня ростом и, тем не менее, пыталась дотянуться до самой глубины моего изуродованного увядающего сердца.

— Юи, могу ли я задать тебе вопрос? — поинтересовался я — она ответила кивком. — Какая болезнь, по твоему мнению, является самой жуткой для человеческого существа?.. Почему люди, гонимые стремглав душой, обращаются за помощью к зову сердца?

— Юто…

Я до сих пор смотрел на дверь — та не отвечала мне напутственным взглядом.

Вопрос являлся непростым, но по-простому сказан. Лишь моя сестрёнка могла и имела на то право действительно ответить на него, и лишь я мог и имел на то право, чтобы действительно услышать её ответ.

Собрав всю решительность в свой маленький кулак, Юи, наконец, ответила:

— Самая страшная на Свете болезнь — человеческий страх.… Именно из-за его оков на душе, люди стремглав обращаются к зову сердца из последней надежды на то, что их плач будет услышан, а тело, повинуясь зову сердца, двинется вперёд…

Это был ответ на сто баллов из ста.

Без лишних эмоций, без сучка, без задоринки.

«Все человеческие боли и страхи от чистого слуха. Не обращай внимания ни на людские стоны, ни на людской плач, ни на людские зовы — лишь тогда, и только тогда, ты не будешь осквернён в самое сердце»

Продолжал запевать глупый трусливый мальчишка.

Дай Вы мне руки — и я бы его утопил в том же болоте. 

— Хах, порой я и вправду тобой поражаюсь, Юи…

Я желал улыбнуться, но маска буквально вросла в лицо — потому я остался равнодушен.

«Прекрати её слушать: ты не имеешь для этой девочки никакого значения»

— Я верю… чтобы ни случилось, ты обязательно переступишь через свои слабости и смело пойдёшь вперёд… — говорила она. — Не потому, что ты сильный, а потому, что ты — неслабый человек…

«Просто. Закрой. Свои. Уши»

Я набрал воздуха в лёгкие, мягко выдохнул и взглянул ещё раз на панель мертвенно-пустыми глазами.

…

[1. Идти]

[2. Остаться]

…

Выбор нисколечко не изъявил изменений.

В такие секунды, как эта, ты действительно понимаешь, что сделанный тобой выбор имеет огромные последствия. Возможно, для Вас не секрет, но я скажу это прямо: я боялся сделать этот шаг на пути жизни. Поэтому единственное, о чём я мог тогда размышлять — о словах Юи, говорящих о решимости и почитающих меня, как смелого человека.

Однако… смелость — это явно не то качество, коим меня можно было охарактеризовать.

Вы когда-нибудь задавались насущным вопросом: «Чем отличается смелость от храбрости?»?

Говорят: смелость происходит от понимания, которое в свою очередь, берет начало в разуме, мудрости. Например, если у человека есть смелость, чтобы принять вызов, это означает, что его разум понял ситуацию и принял решение. Храбрость же является внешним проявлением этой самой смелости.

Согласно этой теории, я был априори трусливым человеком, но так или иначе позволял себе храбриться перед Юи.

Ведь лишь в глазах близких мы столь страстно желаем, никоем образом не упасть в грязь лицом.

Не смелость, нет, — мной двигала храбрость. Храбрость быть бессильным, храбрость быть любимым, храбрость быть самоотверженным. Храбрость быть, чтобы быть.

«Страх есть причина заблуждений. Лень — источник заблуждения. Желание знать — одна из причин заблуждения. Я не являюсь заблуждающимся человеком, потому сквозь страх сделаю шаг вперёд, — ведь именно это и является качеством храброго человека»

Приняв решение, я более не слышал туманного голоса труса внутри себя.

— Верно, Юи, ты нисколечко не заблуждаешься в своём суждении, будь уверена.

Обернувшись напоследок, я увидел премилую улыбку Юи, провожающую меня в путь и желающую мне удачи.

*ХЛОП!*

«Когда на тебя с надеждой смотрит любящий тебя человек, ты просто не имеешь права опровергнуть эти ожидания. Говорят: сила есть в любви, семье и дружбе, — однако, как минимум, второго и третьего мне понять не дано» — с этими мыслями я отворил дверь и направился в школу.

В место, которое я по иронии называл: «Обителью зла и людских пороков».