Онлайн чтение книги Выбор и безальтернативность Choice and no alternative
1 - 6.6

Я не помню, сколько прошло времени с тех пор, как я покинул школу. Естественно, имеется в виду младшую школу. Я не помню также и то, каким образом добрался до кладбища, где побывал до этого, что делал до этого и откуда взялся целлофановый пакет в моей руке.

Не помню.

Совсем не помню.

Выражение «не помню» является производным слова «память», а память — это крайне забавная штука, не находите? Согласно Википедии, память — это психическое свойство человека, способность к накоплению, хранению и воспроизведению опыта и информации. Если учесть данное определение, то нетрудно сделать вывод, что раз я ничего не помнил, то это является, лишь прямым признаком нарушения моей психики.

Что ж, скажу Вам честно, сколько бы я не артачился, очевидность того, что я пребывал в весьма психически нестабильном состоянии, исключить полностью не удастся: я определённо разрушался изнутри. Или правильней будет сказать, что нутро разрушало меня самостоятельно?

И тем не менее, вернусь к теме памяти: чем она для меня являлась?

Всё предельно просто. Для меня память — это дьявол, какого стоит поискать. «Почему же дьявол?» — должно быть, незамедлительно озадачились Вы.

Всё предельно просто. Есть ли больший ублюдок, чем тот, что подсовывает Вам самые неприятные воспоминания? Именно, это память. Есть ли большая сволочь, чем та, что переворачивает Ваши воспоминания таким образом, чтобы выставить Вас в невыгодном свете? Правильно, это память. Есть ли большая тварь, чем та, что прячет от Вас тёплые воспоминания, и считает верным показывать лишь одну гадость? Несомненно, это память.

Всё предельно просто. Память — это дьявол, и этот дьявол лишён жалости, но преисполнен любовью к истине. Дьявол, предпочитающий лжи истину, — это тот дьявол, какого стоит поискать.

Протяните руку, поздоровайтесь и познакомитесь с дьяволом, осевшим под коркой Вашего головного мозга, его имя — Память.

Даже сейчас он или она, в зависимости от контекста представления, меня нисколечко не жалело, а потому, казалось, специально подсовывало одно воспоминание за другим. Один образ за другим. Один диалог за другим. Впрочем, подсовывало всего того, что наносило удар хлеще, чем женская пощёчина, хук правой кикбоксёра или хулиганский подзатыльник. Намного хлеще... 

— Хочешь мандаринку?

Голос Фукуды-сенсей отчётливо слышался в моей голове.

Воздержусь.

Человеку книг стоит отвечать соответственно.

— Вот как? Что ж, очень жаль. Тогда как насчёт того, чтобы сыграть?

Я вижу, как она элегантно пододвигает ко мне шахматную доску с уже выстроившимися в ряд фигурами. Не считаете ли Вы, что отказывать ей дважды, было бы чистой воды оскорблением?

На интерес, позвольте спросить?

— Думаю, мы это поймём походу игры. К тому же, не пристало преподавателю играть на деньги, чтоб ты знал.

Я разворачиваю к себе сторону доски с тёмными фигурами, беру чёрного короля в руки и предельно чутко осязаю его белую корону. Я это осязаю. Определённо, осязаю.

Простите, но к чему весь этот фарс? Если быть предельно прямым, то зачем Вы меня вызвали… Фукуда-сенсей.

— О каком фарсе идёт речь? Я просто предложила тебе сыграть. Дети ведь любят играть, не так ли? А насколько я могу знать, именно Ты — любишь играть в шахматы. Разве я ошибаюсь?

Естественно, не я единственный, кто буянил в детские годы, — потому детей, с коими не могли справиться, отправляли, ни к кому попало, а именно к человеку, который вероятнее всего может на них повлиять.

— Значит, теперь чёрные ходят первыми? 

А Вы ещё дольше подумайте, и они походят дважды.

Её девичье хихиканье вновь полнится в моей голове. Я это слышу. Определённо, слышу.

— Не думаешь ли ты, что использование насилия для разрешения конфликта — это в корне неверное решение?

— …

Я не знаю… правда, не знаю…

В данный момент я стоял напротив могилы учителя и безучастно всматривался в портрет, который располагался на надгробье. Полные тепла глаза смотрели на меня, улыбка сияла состраданием, выражение лица полнилось спокойствием — я видел всё то, что некогда прочно заключил в своей памяти, и теперь этот Дьявол давал о себе знать. Он… буквально издевался.

— Может быть, в контрасте этой ситуации ты считаешь свой поступок верным, но что если я озвучу тебе аналогичную ситуацию, которая будет преподнесена несколько иначе?

Допустим.

Я вижу, как её фигура вновь идёт в наступление. Я это вижу. Определённо, вижу.

— Предположим, что перед тобой щенок — беленький, бездомный, но породистый щенок, который ранее тебя укусил... Он попал под машину, болезненно барахтается лапами и истекает кровью... Ты пройдёшь мимо или же поможешь ему?

— …

Я не знаю…. правда, не знаю…

Шуршание целлофанового пакета ненадолго вывело меня из лабиринтов памяти. Я раскрыл его и увидел… Мандарины? Когда я успел купить мандарины? Неужели после того, как покинул школу?

Я не помню.

Память — это дьявол, и ему не нужно то, что он посчитал ненужным. Воспоминания о том, что я делал после школы, он также, видимо, посчитал ненужными.

Шуршание пакета, — и я расположил мандарины у надгробья: как-никак, Фукуда-сенсей их любила.

«Ты пройдёшь мимо или же поможешь ему?»

— Очевидно, пройду мимо.

— Ч-что?..

Я вижу её изумлённые глаза и читаю в них истинную искренность. Из-за этого взгляда я чувствую, как моя уверенность теряется. Я это чувствую. Определённо, чувствую.

— Равно, как и для людей, собакам также всё возвращается бумерангом. Я не мессия и не альтруист, так каков резон спасать собаку, что ранее меня ранила и оскорбила?

— Ты действительно думаешь ровно то, что говоришь?..

— …

Я не знаю…. правда, не знаю…

Она тянулась за соломинку, словно утопающий. Однако ей повезло — соломинка оказалась стальным прутом, — бравой морской или альпинистской верёвкой, если хотите. К добру или к худу, ей всё же удалось зацепить меня.

«Ты действительно думаешь ровно то, что говоришь?..»

Это был действительно хороший вопрос.

Пускай из моих уст и лилось дерьмо, но было ли оное и на уме? — тоже хороший вопрос.

Оба данных вопроса, так или иначе, были о мести или сострадании. Нет, правильнее будет сказать, о мести или улыбке.

Вот дерьмо…

Я вновь улыбнулся, — улыбнулся самой, что ни наесть, кривой и уродливой улыбкой на Свете, которая скорее обезображивала, нежели украшала лицо человека.

— «Я не мессия и не альтруист, так каков резон спасать собаку, что ранее меня ранила и оскорбила?» — так я сказал, хах?..

Она не могла услышать моих слов.

Единственный, кто мог их действительно услышать — я сам и эта немногословная могила.

Я ухмыльнулся ещё шире, — ухмыльнулся во все свои тридцать два кристально чистых зуба.

— Учитель… Вы, определённо, — мессия и альтруист! — я нервно рассмеялся. — Хорошим человеком были — хорошим человеком умерли! Вот только, хоть убейте, я не верю, что даже перед самой смертью Вас не посещали мысли о яростной мести тем, кто принёс Вам страдания и опорочил.

Я смотрел на улыбку учителя на изображении надгробья, — на ту, что ассоциировалась у меня с состраданием.

Именно потому, что я уважал учителя; именно потому, что я считал его дело и образ мышления праведным; именно потому, что считал сострадание праведным чувством и для себя, — сейчас я улыбался — и улыбался ровно той улыбкой, коею видел на надгробье.

Я стоял, выдавливал из себя улыбку и безропотно смеялся. Смех приглушал мои мысли, приглушал воспоминания, приглушал пение вечерних птиц, которых я, к слову, даже в глаза не видел.

Янтарный шар заходил на горизонте, — казалось, ещё половина — и Токио погрузиться в сумерки, — мягкие, совершенно голубые сумерки. И тем не менее, стоял закат, который своими ослабленными лучами прыгал рыжими, блистательными зайцами по деревьям на кладбище, отбрасывая тем самым тень. 

Сумерки являлись временем кладбища.

Я истерически смеялся, — и казалось, что может прервать мой смех? Однако, несмотря на упоение своим одиночеством, держась особняком в стороне от любой другой могилы и от людей в целом, я всё же был безнадёжно потревожен. Кому бы я мог потребоваться в таком непосредственном месте? Мне было дано лишь гадать.

— Кто Вы такой? И что Вам понадобилось на этой могиле?

Голос раздался несколько позади меня, и при недолгом слушании мог бы показаться детским, однако я сразу определил в нём женскую тональность. Данный голос меня тревожил и заставлял гадать, а я, соответствуя своему любопытству, не струсил показать подлинные эмоции на лице.

Эмоции измученной радости и печали вперемешку с состраданием.

Ну, или правильнее было сказать, что я просто не мог спрятать эмоции на своём лице? У меня банально и буквально не хватало на это более сил. И за отсутствием сил, соответственно, пропадала и трусость.

Я обернулся, максимально тепло улыбнулся и дружелюбно ответил:

— Меня зовут Такеши Юто. Я здесь чтобы навестить свою школьную учительницу, Фукуду-сан, которая мне очень помогла в своё время. Я не видел её более двух лет. Для меня стало большим ударом, когда я недавно узнал, что её больше нет в живых.

— …

Через секунду я ещё раз тихо повторил, словно ожидая отзыва своего сердца: «Действительно, большим ударом».

Когда я поднял взгляд с земли, то смог разглядеть человека, что стоял напротив меня.

Это была девушка с виду лет четырнадцати, ровно с такой же сострадательной улыбкой, что и у Фукуды-сенсей. Один в один. Это, определённо, была её дочь.

Мягкие черты лица, нежная кожа, острый нос и подбородок, маленькие ушки, уголки губ, бровки домиком и длинные ресницы — прямо-таки всё в ней передалось генетически от Фукуды-сенсей. Точь-в-точь, тик-в-тик, тютелька-в-тютельку. Даже карамельный цвет волос той женщины передался этой юной леди по наследству. Данный оттенок волос всегда был вишенкой на торте в образе сенсея.

Разомкнув опущенные уголки губ, девушка, глядя на меня с сочувствием, начала:

— Простите, но Мама… она… её…

— …

Её ямочки на щеках подрагивали. Мне казалось, что она вот-вот расплачется; виделось, как лицо девушки застыло в немом сердобольном вое; и слышалось, как её глотка неизбежно полнилась перчинками. А потому я, испытывая истинное чувство жалости, решил её самостоятельно прервать:

— Я знаю… правда, знаю, что случилось…

— …

— Двое неизвестных мужчин похитили твою мать, избили… опорочили и… в конечном счете, убили... Насколько мне известно, этих ублюдков ищут и по сей день… — проговорил я слабым голосом.

— …

21 сентября прошлого года Фукуда-сенсей покинула этот мир. Её труп был найден только 25 сентября загородом на обочине дороги и первоначально принят за ночную бабочку. Едва ли прошёл день, как неизвестная женщина была опознана. После недолгих поисков преступников, за неимением достаточных улик дело было приостановлено, а тело Фукуды-сенсей вернули семье. 11 октября 2016 года, даму сотен сердец захоронили на этом кладбище в присутствии близких и родных, друзей и знакомых. Попрощаться пришли сотни. И ничего из этого я не знал. Вы можете себе такое представить? Вы можете себе представить, насколько это страшно? 

— Едва ли мне хватит тысячи слов, чтобы выразить твоей семье и… тебе, в том числе, своё безмерное сожаление… Но оно вам, наверное, и не нужно, не так ли?

Кап… кап…

У девушки потекли слёзы.

Казалось, вместо того, чтобы пытаться заставить её забыть о прошлом, я упорно пытался довести девушку до слёз. Наверное, потому, что я являлся мужчиной и не имел права плакать, я жутко сильно желал, чтобы кто-то поплакал вместо меня. И не было никого другого, кроме неё. Сама Судьба подослала ко мне эту юную леди — дочь той великодушной женщины.

Разве… я не ублюдок?..

— Я… как и любой другой человек… просто желала жить в мире и спокойствии… просто любить свою маму...

— …

Девушка говорила, борясь со всхлипами, горячими слезами и болью в душе и горле. Я безмерно желал забрать горесть её печали себе и приданной подавиться. Но всё, что я мог делать — просто жалобно щуриться и кусать щёки, из-за несправедливости.

Если даже мне больно от потери учителя, то, каково же ей? Ей, кто приходится дочерью живого воплощения Девы Марии. Нет… вернее будет сказать, ныне мёртвого воплощения...

Моя боль не могла и рядом стоять с болью той, кто являлся для Фукуды-сенсей родным человеком. Хотел ли я быть для той женщины близким человеком? О, Господи! Несомненно! Больше жизни! Я хотел знать вдоль и поперёк прекрасную даму, что сохранила в своём сердце сострадание до самых средних лет. Меня посещал вопрос: «Кто есть она?».

— Но почему?.. Почему этому не суждено сбыться?.. Почему мрази до сих пор на этом Свете?.. Почему хорошие люди уходят первыми?.. Почему дети остаются без родителей?.. Боже, почему?..

— …

Она нервно всхлипывала.

Боже, почему я не могу ей ничем помочь? Почему же даже пасть не раскрывается? Почему именно сейчас я лишён решительности? — зубы со скрипом сжались во рту.

Она болезненно потирала глаза, избавляя оные от слёз, однако им не было конца.

Я также задался насущным вопросом: «Почему?».

Почему Бог считает истинной верностью — сострадание? Почему Бог видит в пламенной мести редкостным мерзавцам — отсутствие того, что считает верностью? Почему лишь Богу дано решать, что является верным состраданием, а что принято считать неверной местью, порочащей людей?

Кто есть Бог?

Кто он такой, чтобы решать, что есть решение верное, а что нет?

Почему Фукуда-сенсей была так предана тому, кого ни разу в лицо не видела?

Сострадание есть боль, а в боли есть истинное наслаждение, ведь через боль мы познаём жизнь и находим подтверждение тому, что ещё пока не умерли ни душой, ни телом.

— Это так больно, хах?.. Понимать, что тот, кто заслуживает смерти меньше всего, погибает первым… Так больно, правда?.. Правда?.. — на этот раз, именно я проронил сдавленную речь, что парализовала моё сердце.

— …

Разве… я не сволочь?..

Она, плача, взглянула на меня — я радовался, что она плачет. Ведь, если плачет — значит, больно. А если больно — значит, она жива и душой, и телом.

Я подошёл очень близко, но, тем не менее, держал дистанцию, продолжая сыпать соль на едва затянувшиеся месяцами раны:

— Знаешь, для меня Фукуда-сенсей была, как мать… Дорогой человек. Наставник. Вторая любовь и лучший друг... Возможно ли ещё раз встретить такого человека?.. Я в этом крайне сомневаюсь, — я всмотрелся в глаза девушки. — Как же мне хочется… увидеть её вновь…

— По… чему?..

Её тело прильнуло ко мне, душа объединилось чувствами со мной, а руки вцепились в мою белую рубашку. Она ухватилась не за меня, а за моменты своих воспоминаний, которые подсовывал ей дьявол, коего я окрестил Памятью. И дьявол над ней жутко издевался, поскольку тот был обделён жалостью и предпочитал сладостной лжи горестную истину.

Не урод ли я? Ведь только урод заставил бы девушку упиваться горем. Ведь только урод довёл бы девушку до слёз. Ведь только урод напомнил ей о горести печали. И не имеет смысла, что горе, слёзы и печаль — это то, что необходимо непосредственно уроду.

— А… А Вы… А Вы помните… как она смеялась?.. — Давясь всхлипами, она взывала меня к памяти. И, словно пламенно желая выговориться, девушка продолжала вспоминать: — Помните, как говорила… очень мудрые слова?.. Помните, как тепло… она каждый раз улыбалась? Помните, как нежно гладила… по голове?.. Вы ведь помните?!.. Пожалуйста, ответьте!..

— Я помню… я, определённо, это помню…

«Доволен? Ты довёл девушку до слёз. Из-за тебя, она, по видимости, вновь подавлена. Это уже не просто плачь, а настоящая истерика» — должно быть, Мудрец призывал прислушаться к голосу разума и остановиться. Но, тем не менее, к худу или добру, я желал видеть больше слёз. Ещё больше. Дай мне увидеть, больше.

Ведь ими я подчёркивал, что душа моя — неравнодушна.

— Вы ведь помните?!.. Пожалуйста, ответьте!..

Я это уже говорил, но… память — весьма забавная штука, не находите? Она согревает человека изнутри, и в то же время рвёт его на части. И у этой поразительной штуки также есть иммунитет — она по обыкновению стирает то, что приносит боль. Однако существуют вещи, которые никогда не подвергнуться чистки. Они предельно разлагаются, но, к несчастью, не очищаются.

И этим поганым гнётом травятся наши сердца.

... 

Нас гложет то,

Что мы велим себе забыть,

Но, забывая, вспоминаем,

Затем мы вновь велим забыть.

Однако память не добра,

Она вернётся и напомнит

Тот гнёт, что разлагает

Наши заблудшие сердца…

... 

В моей памяти промелькнул стишок, словно бы назло.

Повторюсь! Есть ли больший ублюдок, чем тот, что подсовывает Вам самые неприятные воспоминания? Именно, это память. Есть ли большая сволочь, чем та, что переворачивает Ваши воспоминания таким образом, чтобы выставить Вас в невыгодном свете? Правильно, это память. Есть ли большая тварь, чем та, что прячет от Вас тёплые воспоминания, и считает верным показывать лишь одну гадость? Несомненно, это память.

И до тех пор, пока существует этот дьявол, мы будем несчастны от того, что помним, и рады тому, что не способны забыть. Память важна, но в таких случаях, как этот, мы предпочли бы послать её на хрен.

— …

— …

Мы стояли и плакали. Я плакал душой, она — телом. Слёзы подтверждали то, что в нас текла жизнь, пускай и мои глаза были на сухом месте. Ведь я — мужчина, как-никак.

Я не хотел позволять себе многого, и, тем не менее, рука сама потянулась к её макушке. Она даже на секунду прекратила всхлипывать, однако следом зарылась носом в мою рубашку. Люди любят делиться горестью печали и теплом, не так ли? Я не являлся тому исключением и эта юная леди тоже.

Прождав десять минут для верности, всхлипы более не ранили мой слух.

— Полагаю, мне уже пора, — закончил я. — Мне действительно повезло, что я встретил дочь Фукуды-сенсей… Земля круглая — думаю, мы ещё встретимся.

Я мягко улыбнулся, прищурился и подмигнул глазом. В иной ситуации я бы никогда себя так не повёл. Кто бы мог подумать, что я — тот человек, что бросается из крайности в крайность?

Моя эмоциональность сейчас — лишь банальное желание подражать сострадательности учителя. Завтра я вновь буду держаться особняком, томясь изыском напускного равнодушия, коим меня наделила жизнь, а именно — та девочка из моих воспоминаний.

— Повторите мне, пожалуйста, своё имя, — девушка наградила меня сострадательной улыбкой.

— Меня зовут Ким Тэхён. Ой, или, быть может, Рохит Кханделвал? Как же? Как же? — шутливо говорил я, почёсывая подбородок. — Как же меня звали?

Естественно, куда мне до международного конкурса красоты, Мистера кумира 2016 и 2017 года? Однако, тем не менее, я рад, что мне удалось вызвать у неё усмешку.

— Вы может, и не уступаете этим людям в обаятельности, но вот внешность — точно не Ваша сильная сторона.

— И как мне собственно воспринимать твои слова? Как упрёк? Или всё же комплимент? — я пожал плечами.

— Как же? Как же?

Она мило ухмыльнулась, тем самым вызвав ехидную ухмылку на моём лице.

— Меня зовут Такеши Юто. Не прошу запомнить моё имя, но прошу, по крайней мере, не забыть моё лицо. Как-никак… я вернусь сюда первым днём Нового года.

— Тогда я обязательно приду сюда же первым днём Нового года. Будь уверен, я не оставлю тебя в покое, пока не расскажешь при каких обстоятельствах познакомился с моей матерью.

— Обещаю, — я протянул мизинец.

Я вернусь сюда, потому что очень хочу, чтобы Фукуда-сенсей была первой, кто запечатлеет изменения в моей личности за этот год. Я обещаю, что приложу максимум усилий. Ну… или, по крайней мере, не упаду в грязь лицом.

Девушка некоторое время смотрела на мой протянутый мизинец, после чего протянула свой в ответ.

— Обещаю.

Это моё обещание перед этой девушкой и Фукудой-сенсеем.

— Обещание обещанием, но ты так и не назвала мне своё имя, когда как я произнёс своё уже дважды, не находишь? Порой я ловлю себя на мысли: «Это у меня проблема с именами или всё же у моих собеседников?», — я хмыкнул и наклонил голову.

— Ох, точно. Прошу прощения, Такеши-сан, я совсем забыла, — девушка низко поклонилась. — Позвольте представиться, моя фамилия и имя — Фукуда Шина. Мне приятно с Вами познакомиться.

— Обычно девушки говорят мне обратное, — я пожал плечами, а девушка мило хихикнула. — В любом случае… Фукуда Шина, хах?.. Я запомню твоё имя, даже если ты забудешь моё.

— Я о-очень~ постараюсь, — наигранно сказала девушка.

Не дай Бог забудет! Обещаю, если она скажет что-то в роде: «А Вы?..», то я моментально развернусь и уйду обиженный домой, — я только сейчас задумался, насколько много в этих мыслях самомнения.

Я распрощался и уже, было, ушёл домой, как вдруг внезапно развернулся. Кое-что вспомнив, в моей голове родился вопрос, и данный вопрос пересёк реку подсознания и сознания, пока, в конечном счете, не оказался на устах.

— Шина-чан, позволишь нескромный вопрос?

— Да, конечно.

Это тот вопрос, который действительно имеет сейчас значение. Значение именно для меня.

— Хотела бы ты отомстить за свою мать?

Я ожидал, что дочь праведной женщины окажется столь же праведной, однако…

— Конечно, будь у меня возможность, я разорвала бы их в клочья.

…мои ожидания были преданы.

Её голос звучал до ужаса ровно, а мягкая улыбка — выбивала почву из под ног не хуже ножа в спину. По моему телу пробежали неприятные мурашки.

— Душа... Видишь ли, я считаю, что душа есть во всём, и душой не обделено ничто. Нет величайшей ценности, чем ценность души сущего — и пол, возраст, царство, класс, тип и прочее не имеет для этого никакого значения. Все души — равноценны, однако, между тем, порой и неравно богаты. И всё же все они заслуживают право на своё существование, на свою ошибку и на своё прощение…

— Вы это к чему?

— Собаку, которую ты убил своим циничным инфантильным решением, в конечном счете, убила тебя.

Вследствие преданных ожиданий я испытывал жуткое разочарование. Вы, вероятно, спросите: «Что тебя так разочаровало?». Всё банально и просто. И данная простота меня безмерно расстраивала. Между ожиданием в моей голове и реальностью виделось явное расхождение.

Говорят, от любви до ненависти один шаг, хах? Нет, один шаг от очарования до разочарования. А между любовью и ненавистью сотни попыток всё изменить.

Самое сильное чувство — разочарование. Не пытайтесь со мной спорить: это бесполезно. Ни обида, ни ревность и даже ни ненависть… после них остаётся хоть что-то в душе, после разочарования же — неприятная пустота. И данной пустотой Вы давитесь, испытывая переживанья космонавта брошенного в открытый космос. Без трубок с постоянной подачей кислорода, без кислородных баллонов. Один лишь скафандр и комбинезон, не более. А в голове только одна пугающая мысль... 

«Мне не хватает воздуха, даже на один вдох!».

Как же… не хватает воздуха…

Как правило, причина наших разочарований чаще всего заключается в том, что нас нет в настоящем, мы заняты воспоминаниями и ожиданиями. Однако, несмотря на понимание данного факта, я придавался памяти и ожиданиям.

Память — чёртов дьявол, какого стоит поискать.

Борясь со своим чувством разочарования, я попытался девушку переспросить, пускай и говоря иными словами:

— Даже если твоё мщение не вернуло бы её к жизни?

— Именно потому, что её уже не вернуть, я всей душой и телом желаю с ними разделаться.

Её выражение лица не изменилось. Оно не подавало ни единого признака сомнения. 

Ха… Ха-ха… Ах-ха-ха-ха!..

Сознание разразилось отчужденным хохотом.

Учитель, Вы просто… были невинно глупы!.. И невинную глупость свою пронесли до самой смерти. Вы были единственным столь глупым человеком на Земле несущим праведное сострадание. Однако жизнь так устроена, что вокруг нас сосредотачиваются одни лжецы и лицемеры, а потому Вы, ослеплённые своей невинной глупостью... Вы не заметили обделённых состраданием людей! 

— Душа человека, особенно ребенка, напоминает колодец — глубокий колодец с чистой водой.

Сострадание жило в Вас, однако состраданием был обделён мир!

— …И когда какая-то мысль очень не приятна человеку, он прячет её в ящик и бросает в колодец, на самое дно. Он слышит всплеск — и неприятной мысли как не бывало. Но… она остается… Даже самый глубокий колодец имеет дно, и, если что-то исчезает с глаз, это не значит, что оно действительно исчезло…

Если бы у меня была возможность, то я бы сам отобрал Вашу жизнь. Лишь только для того, чтобы спасти Вас от каверзных мучений... 

— Ящики, в которых заключены дурные мысли и чувства, гниют, и эта гниль может отравить всю воду и сделать человека безрассудным или даже помешанным.

Я люблю Вас учитель, а потому дарую Вам своё сострадание, — и моим бесконечным состраданием была бы… сама смерть.

— Только потому, что я осознаю твою мотивацию, я могу назвать корень твоего заблуждения.

Мир отвергает отличающихся людей — Вы сами являлись отличающимся человеком, поэтому с рождения были обречены на вечное отвержение миром. А потому лучший мир — для отверженных миром реальным — станет тот, что зовётся загробным.

— Помнишь щенка, о котором мы говорили ранее?.. Что если я скажу, что столкновение с машиной — это не единственное из возможных зол, которые происходили с этой собакой?..

Ценность Вашей души была непомерно бесценна, — и неважно, что это звучит, как тавтология. Я бы отдал всё: и свою душу, и чувства, и плоть, — чтобы выкупить Вашу душу и таскать её с собой, словно приятный сувенир! 

— Что если этого щенка постоянно пинали?.. Что если я заявляю, что именно банальное отношение людей к щенку стало следствием того, что он обнажил на тебя клыки?.. Но так или иначе ты, томленный желанием мести, его убил… и от того обделил себя возможностью своим состраданием спасти и воскресить его душу, а также… и свою…

Я помню.

Помню всё.

Память была тем дьяволом, что надсмехался надо мной из раза в раз и скармливал мне горестную истину.

…

[1. Улыбка]

[2. Месть]

…

Месть или сострадание, — я всё ещё не знаю истинно верного решения. Но я обязательно найду его в течение следующей недели. Обещаю. Ведь, если я его не приму, то без Юи и Фукуды-сенсей я… определённо, сломаюсь. Как-никак я слаб — что с меня возьмёшь?

Слабым дано лишь смотреть снизу вверх на сильных, что возвышаются над ними. Но кто сказал, что слабые не могут заточить свои клыки и закалить умы? Я верю, что зовётся слабым тот, что признал слабость и опустил руки. К признавшему слабость я не питаю сострадания, ведь именно он сам виноват в том, что гниёт внизу.

— Мандаринку, хах?..

Моё бормотание. 

Янтарное солнце скрылось за горизонтом. Словно соответствуя солнцу, моя физиономия скрылась в тени. Шум города, голоса животных и людей также оставили попытки потревожить кладбище и скрылись, утонув в потоке сумрачного ветра. В воздухе ещё некоторое время стоял жар, который следом сменился холодом. Тем же холодом сменилось моё настроение и выражение лица.

Ничто не мешало дню близиться к своему завершению.