Онлайн чтение книги Выбор и безальтернативность Choice and no alternative
1 - 7.2

Просто отвали. Оставь в покое. Иди к чёрту.

Звук сегодняшнего школьного звонка был приглушён дождём. Ливень барабанил по всему, что открывалось его взору. Будь то зелёные листья, ветки деревьев, крыши домов, окропленный грязью асфальт, чёрная земля или же тянущиеся океаном лужи, — капли дождя разрезали воздух и глухо или звонко падали на всё вышеперечисленное. Из озорной игры глухих и звонких звуков создавалась одна изысканная и наполненная вечностью симфония, которая, казалось, сгинет только вместе с самой планетой Земля.

Если дождь — это единственный звук на Земле, то школьный звонок — поганый выскочка, который должен быть незамедлительно удушен естественным голосом природы. Каждая капля дождя выносила остальным звукам безжалостный вердикт. Я буквально слышал, с какими ласковыми постукиваниями ливень впивался во всё то, что находилось ниже уровня неба.

Дождь, казнивший остальные звуки.

Дождь, что пытался удержать в своих руках музыку.

И дождь, что ложился спать, когда время музыки подходило к концу.

Дождь казнивший, дождь контролирующий, дождь спящий, — я считал, что дождь монополист до мозга костей, и в своём роде желал обратиться дождём. Почему? Лишь потому, что ему без разницы, во что впиваться острыми, холодными клыками; ему не ведомо ни горе, ни печали; и ему плевать, если его капли, где-то в глубокой тишине, ранят тех, кто с неведомой надеждой тянет руки в небеса. Важно понимать, что ему нет до Вас совершенно никакого дела.

Как собственно ему не было дела… и до меня.

*Кап-кап-кап*

Я тяжело вздохнул и взглянул в небо.

Ещё где-то вдали я слышал, как яростно тарабанил ливень и в небе раздавался проклятущий грохот молнии. Мягкие постукивания по каркасу зонтиков; тонкие, но твёрдые постукивания по гладкому стеклу; глухие и монотонные постукивания по безобразно лысой дорожке от дверей школы до самых ворот. Всё хрипело, пахло и дышало зловонными каплями дождя.

Молочные молнии возникали то тут, то там, словно иссушая один большой и чёрный, как смоль, кусок пергамента до мизерных трещин иного цвета. Где-то небо полнилось чернилами, где-то просачивались тусклые свинцовые тучи, а где-то за горизонтом виделись границы бесцветных облаков.

Несмотря на плачущее небо, люди, окружавшие меня, делились на тех, кто неторопливо ещё собирался, кто уже следовал в направлении дома, а кто-то предпочитал задержаться, чтобы понаблюдать за приятным и редкостным зрелищем. Ну, либо у них, как и у меня, просто не было в наличии чёртового зонтика. Тем не менее, меня этот факт нисколечко не тяготил: я добрался бы до дома даже без него.

Но разве кто-нибудь ожидает меня дома?..

— …

Пустота…

Пустота, вызванная смертью Фукуды-сенсей и постоянной занятостью Юи.

Пустота от того, что вновь никто не укажет мне на выбор, что являлся верным.

«Решись. Решись. Решись. Решись. Решись»

Моё сердце полнилось пустотой, которая стремительно наполнялась скверными мыслями. Голень вновь давала о себе знать. Болело лицо, болели руки, болел живот и позвоночник, болели даже ноги. Лейкопластыри, казалось, являлись извечным напоминанием о том, сколько ран сейчас находилось на моём теле. Я до сих пор ощущал руку на своей шее.

Кому какая разница до меня?..

— …

Одиночество…

Одиночество, посеянное исчезновением Фукуды-сенсей и хроническим игнорированием Юи.

Одиночество от того, что я более не слышу верных наставлений двух людей, в которых я так упорно верил.

«Выбор. Выбор. Выбор. Выбор. Выбор»

Моё сердце наполнялось одиночеством, которое довольно резво скармливало мне одну мерзость за другой. Я концами пальцев ощущал влажность, застоявшуюся в воздухе. Той же влажностью именно в эту секунду, этой минуты, этого часа, наполнялись мои лёгкие — они буквально вдыхали яд угольно-чёрного неба.

Неужели есть кому-то дело до моих страданий?..

— …

Страх…

Страх, порожденный болью и печалью, когда даже сам мир отказывает выдать визу в лучший Свет.

Страх того, что грех принятого решения снова повеситься грузом на твоих маленьких плечах.

«Последствия. Последствия. Последствия. Последствия. Последствия»

Моё сердце проникалось страхом, который раз за разом вынуждал закрыть глаза на чувства, свои мысли и собственную боль. И неважно, о каком роде боли идёт речь. Я ненавидел боль в любом её проявлении, пускай и видел в ней подлинное наслаждение. Я её ненавидел. Именно поэтому я непроизвольно моргал и вздрагивал каждый чёртов раз, когда капля дождя награждала мои ссадины на лице влажностью.

Почему мои страдания заставляют нечистые пасти людей изрыгать грязные насмешки?

— …

Пустота, одиночество и страх.

Всё в купе это приносило то, что звалось отчаянием. А отчаяние, как день, расставляет все точки над «i» и показывает на Свет то лицо, которое Вы так упорно и извечно прячете. Приди отчаяние — и маски сброшены. Даже моя маска медленно рвалась по швам с того самого дня, когда я невзначай показал Катагири те эмоции, что за ней скрывались.

Это был лишь вопрос времени, когда она окончательно порвётся.

Кап… кап… кап…

Я неспешно вылез из-под школьного карниза, из-за чего первые капли дождя коснулись моих устремлённых в небо глаз.

Одна капелька отделилась от всех прочих и лениво поползла по лицу, беря начало в нижнем веке и встречая конец на границе между скулами и шеей. Я ощущал, как ежесекундно намокала моя бледная кожа и школьная форма, а вместе с тем и сырые каштановые пакли постепенно прилипали к ушам, носу и затылку. Обаянием я улавливал лёгкие нотки запаха травы и цветов, которые, к слову, были несколько дальше по аллее.

— Come, let's watch the rain as it's falling down… — едва слышно напел я строчку из одной известной песни.

И едва я вознамерился идти домой, как вдруг…

— Такеши-кун, — ко мне обратились, — если ни чем не накроешься, то промокнешь и простудишься.

— …

Я вальяжно огляделся и озлобленно скривился: передо мной стояла Томако и старалась накрыть меня зонтом. Моя левая щека и ноздря с той же стороны жутко затряслись, словно у больного с нервным тиком; глаза сами собой сузились, брови заострились, и зубы скрипнули в ушах; даже ямочки по бокам губ раздражительно ожесточались. Все это являлось в двух словах — «гримасой недовольства».

Господи, да сколько можно?!.. Мне будет уже наконец-то покой? Или он мне только снился?

Отвали, Томако. Иди к чёту, Томако. Не лезь не в своё дело, Томако. Как я должен был ответить? Как должен ответить ссаный человек, который априори не желает никому зла? Как должен ответить грёбанный человек, который только и делает, что заботится о репутации окружающих? Как должен ответить чёртов человек, который нисколечко не думает о себе?

Как?

Что мне, блядь, сказать Томако, а?!

Бросив на неё равнодушный и презрительный взор, я поковылял, хромая, дальше. И мне плевать на её потуги. Томако, кажется, не знала, что делать в такой ситуации, по причине чего сначала не торопилась меня преследовать. Только когда мы уже прошли несколько кварталов и переулков, она вновь попыталась заговорить.

— Такеши-кун… я знаю… тебе это очень не нравится… Ну… то, что я к тебе постоянно пристаю и пытаюсь вмешаться в твоё личное дело, но… — слова преступно замирали на её устах. — Я просто не могу оставить тебя в таком состоянии!..

— …

Я помолчал некоторое время, после чего мой грязный язык уже не выдержал, и из пасти вылез наружу застоявшийся смрад.

— Так-…

— Каком «таком состоянии»? Хочешь сказать, что я — не в состоянии? Что я не в состоянии решить собственную проблему, или как? Какое ты вообще берёшь на себя право вешать на людей ярлыки? Ну же, ответь мне, Томако. 

— …

Здесь не было вины Томако. Нисколечко. Вообще. Просто когда в душе преобладает на протяжении нескольких дней паршивое, гнетущее настроение, изо рта сами собой вылезают мысли, которые Вы при обычных обстоятельствах никогда бы не озвучили. Я жаловался — моя пасть буквально желала укоренить и оскорбить совершенно ни к чему непричастного человека.

Туман разума.

Такую эмоциональную нестабильность я, будучи в здравом уме, называл помутнением рассудка.

*Кап-кап-кап*

Капли дождя падали ртутным блеском, остро впивались в кожу и омывали моё раздраженное лицо.

Только когда я вновь обернулся, то смог увидеть полностью обмокшие и грязные мокасины Томако. Её белые гольфы были окроплены солёными, водными искрами, которые оставляли густые и заметные глазу следы, — должно быть, она ненароком наступила в лужу по самую щиколотку. А по шее девушки стекал не столько остужающие, сколько согревающие крупицы пота.

Чувство вины вызвало во мне новую волну негодования и ярости. По причине чего я снова не осмелился посмотреть в дружелюбные и бесхитростные глаза Томако.

— Но ведь… все эти царапины, синяки и ссадины на твоём лице… Такеши-кун, разве тебе нисколечко не больно?.. Зачем ты себя мучаешь? Не лучше ли было бы обратиться в студсовет?.. Всё же… это их работа. Там тебе обязательно помогут, я уверена, — девушка попыталась мило улыбнуться, но вышло у неё прескверно. По-видимому, сказывались чувство сожаления и иллюзия вины.

— Томако, тебе действительно не хватает мозгов, чтобы понять, что студсовет на самом деле не выполняет свои обязанности? Иначе этой ситуации изначально бы не возникло. Всё это лишь чёртова видимость, не более, — я бросил на неё суровый взгляд. — Не бросайся столь легкомысленными словами, если ни хрена не смыслишь в положении дел.

— …

По всему виду Томако у меня складывалось ощущение, что она находилась в глубоких раздумьях, безуспешно пытаясь переварить полученную информацию. И когда как казалось, что ответ найден, девушка виновато покосилась вниз с глазами полными печали и сочувствия. Она слегка наклонила голову, словно признав, что более не в силах мне что-либо сказать. Оно и неудивительно, как-никак зрителю в первом ряду видней. Однако в моём же случае, я был непосредственным участником сцены.

Убедившись, что она более ничего не скажет, я отвернулся и последовал дальше. Следовал до тех пор, пока не услышал следующие слова:

— И всё же… Я отказываюсь это признавать! Такеши-кун, ты просто упорно ищешь оправдание собственной беспомощности, когда как сам мог обратиться к своим одноклассникам за помощью… К Комии-сан, Хайро-куну, Маки-куну, Танаке-куну, Ёсимуре-куну и… Юмикаве-сан… Да или хотя бы ко мне! Но вместо этого ты зачем-то пытаешься решить всё самостоятельно так, как будто это в твоих силах!

— То есть ты считаешь, что я — беспомощный? Ты действительно думаешь, что я настолько слаб и умом, и телом, что не смогу решить всё самостоятельно?.. Полагаешь, что я… безнадёжный человек, а? Томако?..

— …

Мой взор преисполнился тоской и отвращением — эмоциями, которые я прежде не показывал. Девушка, которая прежде относилась ко мне с доброжелательностью и не позволяла говорить в лицо мне гадости и лож, сейчас, почём дождь идёт, окатила меня ведром с истиной с ног до головы. Не считаясь с моими чувствами. Полностью забыв о их существовании. Подбрасывая новые горстки деталей Lego прямо под мои ступни.

— Беспомощный, да?.. Спасибо, Томако. От кого, от кого, а вот от Тебя подобное я уж точно не ожидал услышать. Это действительно разочаровывает. Не уверен, что даже Юмикава бы осмелилась мне подобное сказать.

— …

Причина, по которой Томако не молвила ни слова, это её ясное понимание того, что она сказала то, чего не следовало говорить. Девушка действительно непреднамеренно задела мои чувства за живое. Так свысока на меня смотреть не позволял ещё ни один ученик Старшей школы Сакурай. И тот факт, что этим самым учеником была Томако, а никто иной, меня безмерно раздражал и наводил на мысль о двуликости и лицемерной стороне этой невоспитанной девицы.

*Кап-кап-кап*

Едва я решил развернуться и уйти, как вдруг девушка сложила зонт и опустила его вниз.

— Такеши-кун, я никуда не уйду, пока ты не примешь мою сторону!.. Я буду стоять под этим проливным дождём целый день, если придётся… До тех пор, пока не окажусь не в состоянии стоять и упаду на землю. И если завтра же я простужусь и тяжело заболею — знай: это на твоей совести!.. — Томако хваталась за соломинку, как только могла.

— …

Однако будь я сейчас в адекватном состоянии, то определённо бы вмешался и остановил Томако, но вместо этого просто, молча, пошёл дальше. Не ожидая действий и не задумываясь о её здоровье. Как Томако не озаботившись о моих чувствах звала меня беспомощным, так и я без угрызений совести непреднамеренно доводил её до состояния беспомощности.

Мне уже виделось, что ни одно средство ей более не поможет. Ни одно слово не дотронется до моего сердца. Ни одна мысль не коснётся моих дум. По крайней мере, мне это всего лишь виделось. Если бы только…

Томако с силой вцепилась в моё запястье — я вновь разъярённо обернулся и одарил её озлобленным взглядом. Господи, да сколько можно?!..

— Такеши-кун, ты — беспросветный трус! Прячешься за оправданиями, жалобами и обвинениями, но совершенно ничего не делаешь… Ты нарочно показываешь себя слабым и ничтожным?.. Или ты таковым являешься?.. Или, быть может, ты добиваешься того, чтобы тебя жалели?..

— …

Я обомлел.

Её речь настолько преисполнилась наглости, что я даже растерялся и не знал, что и ответить.

И это мне говорит девушка, которая даже не пытается считаться с моим мнением, желаниями и решениями?! А что потом? Будет зачитывать мне грёбанные нравоучительные лекции? Или будет выставлять из себя всезнайку сведущую в жизни, а? Нет, блядь! Молоко ещё на губах не высохло, чтобы учить меня, как нужно жить!

Её бесцеремонные и лишённые всякого стыда слова благополучно довели меня до пика ярости и гнева. Злоба, что копилась в разуме, пленила меня сойти с уст. Охлаждённая проливным ливнем голова подначивала меня всё высказать, как на духу.

— Я лишь желаю… быть твоей поддержкой, ведь мне просто ужасно неприятно видеть твою беспомощность…

— …

Мои уши не слышали, того, что Томако бубнила себе под нос. Это особо и не было важно. Абсолютно не имело значения.

Я резко развернулся и, не сдерживая неуважительно-высокий тон голоса, прорычал:

— Томако, хватит!.. Есть ли предел твоему лицемерию?..

— …

Я с силой вырвал руку из её хватки.

Жуткий крик человека, тон которого по обыкновению ровный, заставил Томако, наконец, увериться и заткнуться, отбросив всяческие натужные мысли ему помочь. Она не знала, как вылечить моё сердце, я и сам не располагал подобными знаниями.

Капли стекали с висков и, проделов недолгий путь, быстро обрушивались блистающими звездами с мертвенно-белых щёк на землю.

— Я… я не лицемерка… Я всё это время… просто пыталась помочь тебе…

— Нет, Томако, ты всё это время пыталась помочь себе!.. Помочь избавится от пресловутого чувства долга… От чувства сожаления вызванного жалостью, в конце концов.

— …

Капли дождя падали мне на голову.

— В твоих чувствах просто отсутствует искренность!.. Всё то, что ты здесь так бесстыдно разыгрываешь, просто желание услужить мне!.. А знаешь, зачем? — я не дожидался ответа. — Да просто за тем, чтобы не испытывать чувства вины!..

— …

Они рассредоточивались по тоненьким волосочкам.

— «Он мне однажды помог, а я что? Просто буду оставаться в сторонке, когда он в беде?» — так ты, должно быть, думаешь? К чёрту!.. Мне не нужна твоя поганая помощь, мотивированная чувством доброжелательности, долга, жалости и вины... Я. Сам. О себе. Позабочусь.

— …

Стекали по прядям до самых острых кончиков.

— Своими неумелыми и простодушными словами ты лишь надсмехаешься над моими кропотливыми потугами!.. Высмеиваешь всё то мужество, с которым я терпел унижения все эти годы. Ты обесцениваешь мои достижения и мои страдания, Томако! Разве это так сложно? Почему же ты меня совсем не понимаешь?!..

— …

И падали на обезображенный лужами асфальт, оставляя за собой круги на водной глади.

— Просто отвали. Оставь в покое. Иди к черту, Томако.

Я стал тяжело дышать, потому что говорил без остановки, брызгаясь слюнями, словно свинья.

Выражение лица Томако задрожало — на глазах выступили кристально-чистые слёзы, которые скрывались за множественными каплями дождя.

Наверное, чтобы не испытывать чувства вины за то, что довел её до слёз; за то, что отказывался принять её поддержку; и за то, что совершил множество непростительных поступков, — я посмотрел в сторону, где не было ничего примечательного. Как не было ничего примечательного в поле моего зрения, так и не было ничего примечательного в поле моего уме. Разные мысли гноились под коркой сознания, и чем плотнее становился гной, тем меньше я мог разобрать те думы, которые не следовало бы озвучивать.

Услышав слабый хриплый голос, я вцепился в образ Томако глазами.

— Я… я…

Едва ли что-то внятное пыталась произнести Томако: каждое сказанное ею слово озвучивалось через всхлип; слёзы струйками бежали с её щёк, а глаза с каждой секундой становились всё краснее. А что до меня? Я лишь упорно старался представить, что это текущие капли дождя.

— Я больше… — плача, она раз за разом вытирала рукавами пиджака свои веки, — …больше… ничего не сделаю…

— …

Словно пытаясь скрыть слабость в эту секунду, Томако развернулась и спешно скрылась за переулком — я остался на дороге совершенно один. Как символично. Как иронично. Как эгоистично. Я чувствовал себя буквально последним подонком на Земле, хотя будь на моём месте любой другой, то колко заявил: «Почему «как»?». И тем не менее, ситуация была липкая, — я бы даже сказал, что нисколечко несмешная.

Я снова всё гажу… снова всё порчу… снова совершаю ошибки…

Чувство отвратительное, прескверное, мерзкое, жуткое — испытывая подобное чувство, я возвращался опустошенный домой. Пустотой обладал мир, пустотой обладало небо, и пустотой обладал тот дождь, который острыми, прозрачными и малыми остриями вгрызался в открытые участки моей плоти. Пустота была во всём.

Говорят: «Если накручивать себе невзгоды — они обязательно случатся» — верите ли Вы в эту исповедь? Я также не верил до сего момента…

Пока возвращался по серым улицам города, я краешком глаза заметил узкий переулок, образованный меж зданий, — лучше бы не замечал! По пальцам рук, как будто по струнам, стучали невидимыми молоточками — им передались после-струнные колебания именуемые — дрожь. Такого сильного чувства дежавю я никогда не испытывал…

Безлюдный переулок. Массивная коробка. Пищевые миски. Мусор и отходы.

Добавляло масла в очаг апории то, что рядом со мной плечом к плечу некогда шла девушка и вопрос, который лежал на языке: «Что… это?..» — вопрос, некогда рожденный из тяжёлых, увесистых, словно многотонный бульдозер, воспоминаний.

Отбросив все тактики и стратегии, остались только настоящие эмоции и пережитые чувства. Их отчаянная незавидная борьба вынудила меня удалиться от Томако, остаться одному на дне самой пропасти своих противоречивых мыслей.

«Кем был?», «Кто есть?», «Кем становишься?», «Кем хотел стать?» и «Кем видишь себя в будущем?» — отбрось всё это и прими твёрдое, безукоризненное и беспрекословное решение. Неважно, каково оно будет, прими именно сейчас, именно в эту секунду, и больше не сходи с выбранного тобой пути. Принятое решение — твоя исповедь, твой реквием, твой монолит. Здесь нет места мыслям о добре или же зле. Главное — правильно или неверно. Детских погрешностей быть не может: на это нет попросту права!

Я неспешным шагом побрёл к коробке. Мои ноги находились по подошвы в луже. Промокшая спина отдавала ознобом.

Потёкшая, писанная красивым подчерком, надпись, которая расположилась вдоль сырого, попорченного в грязи, картона на лицевой стороне коробки, несла немногозначительную просьбу: «Помогите!». Дождь полностью обезобразил написанные чёрным маркером иероглифы. Может я был не в состоянии, может мне показалось, но значение слова несло для меня абсолютно иной смысл.

В мерзком убогом «карточном домике» слабовольно и бесхитростно лежал котёнок. Уши, лапы, хвост — чёрные, как дымоходная зала, остальная часть тела белая, точно снег.

Он не двигался, не обращал внимания на капли дождя, не открывал глаза — лишь страдательно пищал и тряся от холода. Вам могло бы показаться, что котёнок свернулся колачиком, но нет, — он лежал ровно так, как лежал котёнок из моих воспоминаний, когда я его нашёл.

На пороге смерти.

Я чувствовал, что это котёнок находится на грани. Жизнь подвела его к черте, за которой пребывала пустота. Это навело меня на мысль: «Просто ли так Бог закинул меня именно в это место, или в этом был некий глубокий смысл?».

Судьба или... 

Просто мерзкая шутка…

Как если бы Бог сам желал проверить меня вновь. Проверить на обладание смертного греха, имевшего название — легкомыслие.

…

[1. Умертвить]

[2. Уйти]

…

Я протянул свои тонкие, бледные руки, словно бы вампир.

Пора сделать то, что я не смог сделать пятью годами ранее… Взять ответственность за жизнь существа, что мучается от боли на моих глазах.

Останься он под этим дождём его ждёт не более чем смерть. Мучительная, холодная, страшная смерть. Смерть, которую врагу не пожелаешь. Всё, что нужно — это забрать его жизнь наиболее безболезненным путём. Это будет лучше, чем если бы ему просто пришлось ждать Лорда Голода или Даму Судьбу.

Ветеринарная клиника? — бред! Приют? — срам! Если бы в них действительно заботились обо всех животных, он бы сейчас не оказался на улице! Безответственные… нет, легкомысленные мрази полагают, что их питомцев кто-то подберёт, когда они в таком состоянии? — ага, как же!

Жалость, — я уже поставил себя на его место — будь я им, то желал бы своей немедленной кончины. Когда не на что надеяться, когда нечего ждать — это лучший выход.

Я не срываюсь на маленьком существе…. я не издеваюсь над маленьким существом…

«Если принял решение, оставайся решительным до самого конца!» — эта лишённая всяческого сострадания и в то же время наделённая состраданием мысль ютилась в моей больной голове. Чёртов Бог! Никогда не прощай мне этого греха! Меч поднявший, от меча погибнет! — мой гнев был обращён самим Богам.

Своими холодными, миниатюрными руками я обхватил горлышко котёнка.

Смерть всегда забирает жизнь… Смерть всегда отбирает жизнь… — рассудок убаюкивал мою совесть.

Я медленно, точно ювелир, поднял ещё живую тушу над землёй. В руках чётко ощущалась трахея существа, что усиленно возила кислород. Моё дыхание стало словно бы подстраиваться под животное — мы жадно поглощали воздух одновременно.

— …

Выдохнув последний раз, я опустошил голову от лишних дум.

Остался только я и котёнок, которого я сжимал в руках. Он пока не пытался сопротивляться, лишь болезненными глазами пытался разглядеть мой мутный образ. Я начал увеличивать силу хвата.

Котёнок брыкался, котёнок впивался в кожу моей ладони когтями лап, котёнок пытался вцепиться клыками — он всеми возможными силами пытался выжить. Это был инстинкт самосохранения, пробудившийся посредством боли и страха. 

Прекрати это… Оставь это… Ты прекрасно осознаёшь, что это бессмысленно… Почему ты так упорно цепляешься за жизнь?..

Животное перестало двигаться, будто бы признав в этой искривленной физиономии и усопших глазах не пустые потуги, а вселенскую боль. Сердцебиение остановилось, пульс стремительно падал, разум угасал, взгляд мутнел — всё уже было кончено.

— …And I just can't keep on fighting…

Я встал и оглядел свои кровавые во всех смыслах руки.

Эту боль я должен нести, этот шрам я должен нести, этот крест я должен нести — эту роль я должен нести, — кровь каплями текла по моим пальцам. — Эта та добродетель, которую я должен вершить…

Дождь не прекращал идти, и, казалось, с каждой секундой только усиливался.

*Кап-кап-кап*

Этот день стал днём, когда я обрёл качество ответственного человека — и легкомыслие потеряло своё начало и конец, как некогда капля, стекавшая с моего носа.