Онлайн чтение книги Выбор и безальтернативность Choice and no alternative
1 - 7

То были первые дни летних каникул. Не помню, какой класс: четвёртый или пятый? Прогуливаясь в окрестностях своего района, я нашёл маленького котёнка в каком-то старом, безызвестном переулке: тот сидел в замшевой, потрёпанной коробке. На вид ему было месяца три отроду — он едва ходил, бурно глядел по сторонам и пятился пугливо назад, услышав любой шорох.

Его лапки, ушки и хвост были чёрного, как смоль, цвета, а всё остальное тело — белого; худощавая мордашка и брюшко доказывали то, что он почти не ел на протяжении уже нескольких дней; однако ж, до чего пушистая у него была шёрстка — то и дело хотелось погладить. Вечно измученный, хриплый голосок, так и норовил застрять в голове и проявить самую малость жалости.

Завидев меня единожды, он мгновенно обратился ко мне с мольбами о помощи так, как будто вовсе не мог позаботиться о себе самостоятельно. Я понимал, что, кроме как покормить его, помочь мне особо нечем: родители бы не позволили содержать дома питомца.

Слыша его рев, было сложно пройти мимо, даже такому бездушному человеку, как мне; к тому же, в тот день Юи находилась вместе со мной. Я всегда был приложением для своей сестры, поэтому, куда бы она ни звала меня гулять вместе с её друзьями, моего присутствия не замечали. По сей причине, мы время от времени гуляли наедине.

Заметив котёнка, сестра заваливала меня просьбами о помощи ему, — пришлось сделать всё возможное. Мы накормили его с миски магазинным молоком, посидели и позаботились о нём. Временем позже сестра попросила меня помочь с поисками подходящих хозяев для котёнка, однако мне в тот день надоело там прохлаждаться, хотелось почитать или сыграть во что-нибудь, именно поэтому я убедил сестру в том, что за день его обязательно кто-нибудь подберёт. В итоге мы вернулись домой.

Ночью того же дня шёл сильный дождь: то и дело, слышалось, как тяжёлые капли воды падали на землю, образуя некую мелодию, состоящую из глухих и звонких звуков; ручейком стелились продолговатые лужи; барабанили металлическая крыша и стеклянное окно. На небе не было видно ни единой звёздочки-путеводительницы, — а вместе со всем этим на разум накатывал ужас от мысли, что котёнок остался под этим проливным дождём совсем один на улице. Эта мысль не давала мне уснуть всю ночь. 

На следующий день мы отправились проведать пушистого сорванца, предварительно захватив из дома что-нибудь съестное. Чем ближе мы подходили к злопастному переулку, тем страшнее и ещё более жутко становилось на душе.

«Что если из-за моего легкомыслия он погиб?» — я опасался этой мысли, как огня; боялся пламени, которое обратилось бы впоследствии в пожар и безжалостно сожгло мою душу дотла, оставив от той, лишь, сажу на месте, где когда-то располагалось сердце.

Шаг за шагом, переступая с ноги на ногу — до переулка оставались считанные метры. Горький трепет не отступал; виски пульсировали; я отчётливо слышал биение собственного сердца — и чем ближе, тем более частотно. Я был юн, но в ту самую минуту мог шуточно назвать себя пожилым астматиком и сердечником. Оставался один заворот — мяуканья я не слыхивал. «Забрали!» — было, обрадовался я, однако…

Я завернул за угол; сестра шла на дальнем расстоянии позади меня. Не помню, почему. Наверное, она тогда на что-то отвлеклась. 

На полу валялись банки, стеклянные бутылки, а прежний дом котёнка — коробка — являлся перевёрнутым набок и промокшим насквозь. Лежащие в нём однажды предметы вывались, и раскинулись по практически засохшим лужам.

«Что… это?..» — мой внутренний монолог, словно раскаленный металл, вылился на внутреннего «Я» и, подобно кислоте, расплавил даже сами кости, что приходились для меня бывшими ценностями. Картина, запечатлевшаяся в моём сердце подобна репродукции «дьявольского» художника Бонаротти — «Распятье на кресте», заставила бы любого другого человека пасть в беспросветный омут. Это был один из тех моментов, когда даже Я не нашёл себе оправдания…

Котёнок лежал чуть поодаль от коробки: его брюшко являлось перевёрнутым набок; маленькая пасть с выпирающими клыками и, будто застывшие в последнем движении, лапы говорили о его муках в предсмертной агонии. Тело животного было словно бы продавлено под тяжестью этого проливного дождя: сырая, грязная и холодная тушка расположилась на асфальте в уже испарившейся луже.

Моё сердце настолько болезненно сжалось, что хотелось кричать, свалиться на землю и взреветь — вот только голос куда-то пропал. Я желал отвести взгляд, но глаза, прилипая к телу, возвращались обратно. Сестра стояла до сих пор где-то позади и даже не подозревала, что находиться перед её носом.

Послышались звуки приближающихся, глухих шагов.

— Неужели забрали?.. — тихо спросила тогда она, а я спокойно и без колебаний в тоне голоса ответил:

— Ага, похоже на то…

Дьявол тянул меня за язык. На моём лице абсолютно точно ничего не проскользнуло, однако ж, Юи, хоть и радостно вздохнув, двигалась в мою сторону. Когда она поравнялась со мной, то увидела то же, что и я. Переведя на меня опустошенный взор, в нём можно было прочитать столько вопросов, что мне было бы больно их перечислять.

И вот, наконец, её лицо исказилось, Юи закрыла его руками и тихо жалобно заплакала. Сестра определённо винила меня за враньё — возможно, даже за то, что я убедил её тогда вернуться домой.

В ту секунду я размышлял о единственном...

«Мог ли я что-то сделать для него?»

И если возвращаться назад, то… да, определённо мог. Либо отдать в ветеринарную клинику, либо в приют для животных — неважно, что бы я сделал. Главное — у меня была возможность. Недостаток добродетели вынудил меня принять то необдуманное решение, — именно я несу этот крест.

Даже в тот трагичный момент, я думал лишь о себе; думал, что помянуть и прослезиться — значит, проявить слабость. Именно поэтому я не позволял себе выдавить даже слезинки, несмотря на невыносимую тоску и боль в душе. Мудрое, бесчувственное подсознание не позволяло мне излить душу, будто ставя на ней крест или заключая в прочную клетку.

В тот момент, между молотом и наковальней... я успел испытать: ненависть, боль, грусть, гнев, тоску, печаль, горе, злобу, отвращение и море других чувств. Они все мало чем отличались, но, тем не менее, то, что их объединяло — они оставляли осадок в душе — оставляли камень весом с самосвал или отборный километровый кран, если хотите.

Именно в тот день родилось качество, которое я сам окрестил — качеством легкомысленного человека.

«Я ненавижу себя…» — мысль, что прочно осела в моей голове. Исчезла ли она? — уже другой вопрос…