Онлайн чтение книги Выбор и безальтернативность Choice and no alternative
1 - 6.2

17 апреля 2017 г.

Как зовутся ранения остающиеся с нами навсегда? Должно быть, Вы в голос назвали данное ранение шрамом, не так ли? Нет лучшего или худшего напоминания о прошлом, чем собственные шрамы, — и не имеет значения, будь те физические или ментальные, на теле или в душе. Я Вас заверю: я всей душой и телом ненавижу шрамы, как собственно ненавижу своё прошлое и себя. Шрамы испокон веков отражали Ваши слабости, проступки и решения.

Есть вещи, которые способны оставить неизгладимый след. Как человек, гладящий утюгом одежду, показывает Свету изящность или отвратность, успех или провал своего действа, так и я неизгладимостью своих шрамов — страхами, пороками и слабостями, — ничтожно портил жизнь себе, а также людям упорно в меня верующим.

Именно поэтому я... извечно отворачиваю взор от шрамов.

— Эй, Такеши, браток, что-то случилось?

— На тебя без слёз не взглянешь…

В голове звучали два сочувствующих мужских голоса — Танаки и Маки, которые обратились ко мне, подметив моё состояние на физкультуре в среду.

«Что-то случилось?» — на этой неделе я не раз слышал данный вопрос. Его вторили все лица, коим я, вероятно, был небезразличен, — хотя, так или иначе, безразличие я замечал за всеми. И всё же, почему они задавали столь насущный, а порой в зависимости от ситуации, и посредственный вопрос? В чём заключался его сакральный смысл? Что двигало людьми, чтобы повторять его из раза в раз?

Слово «случаться» — производное от слова «случай». Случай же — это всегда некое происшествие или обстоятельство. Тогда ответьте мне на милость, из каких соображений Вы даёте себе право душить, травить и топить человека воображаемыми происшествиями в своей голове? Глупые, эгоистичные и высокомерные существа — это люди невежественных умов и богатой фантазии.

Увы, но я ничего не мог поделать со своим презрением к мнимой жалости в глазах людей.

— Я в порядке.

Казалось, некогда безучастный тон голоса являлся в ту секунду наиболее слабым, — и данную слабость подмечали все. Видать, сказывались побои на ногах, руках, животе, пояснице и груди, зияющие и тянущиеся синими пятнами, буграми и ухабами. Я удивлялся тому, что вообще смог хоть что-то им ответить, несмотря на ноющую боль и противную изнуренность тела.

Маки всё знал, — прекрасно знал, — и потому не говорил, даже не произносил ни слова. Танака же оставлял меня в покое всякий раз, когда на то ему указывал мой «подрядчик» Маки. Понимание Маки и послушность Танаки — своей ненавязчивостью они порой радовали, а порой огорчали.

К слову о Маки, больше тот не являлся целью, а потому мог спокойно заниматься клубной деятельностью, когда как я стал тем, кто вновь и вновь испытывал унижение. Быть может, ему и было стыдно, и он задумывался о попытке помощи, однако я ни разу не давал ему повода считать, что нахожусь в безвыходном положении.

Ведь, как-никак, именно это и являлось качеством храброго человека.

Маки кивал Танаке безысходно, а тот — безысходно уходил.

— Ты… в порядке?..

— Выглядишь просто ужасно…

Ступал четверг.

На этот раз тембры голосов сменяли друг друга — это говорили девушка и парень, а если быть точным, то Комия и Ёсимура. Их взоры также содержали в себе жалость, а потому до жути меня раздражали. Я отвечал им ровным взглядом, не содержащим в себе ничего, неоднократно тем самым доказывая, что мне не требовалось напускное сострадание.

«Ты в порядке?» — ещё один из тех невежественных вопросов, коими меня терзали всю эту неделю. Опять же, чего Вы добиваетесь, задавая мне столь несведущий вопрос? Неужели по своей дурости считаете, что истинно пребывающий в плохом здравии человек искренне поведает Вам о своём состоянии? Неужто полагаете: боли и страдания — это те вещи, о которых Вам, как лицу незаинтересованному, кто-то без угрызений совести расскажет?

Я убеждён, что, говоря слово «порядок», люди лишь пытаются упорно донести до собеседника, что нисколечко в его помощи не нуждаются. Ведь само собой слово «прядок» — означает гармоничное, ожидаемое, предсказуемое состояние или расположение чего-либо.

Именно поэтому я…

— Я в порядке.

…сухо и нескромно раз за разом повторяю себе и окружающим одно и то же.

Прямая осанка, простое выражение лица, расслабленные руки, ровный тон голоса и вальяжная походка, — я держался из последних сил, напоминая своей неистовостью Берсерка. Держался, как человек, что являлся последним храбрецом на Земле. Держался даже, как грешник, которому благоговела сама богиня, именуемая Гордыня.

Как раз таки потому, что я являлся недоверчивым и гордым человеком, я не мог себе позволить, независимо от грусти, боли и страданий, полагаться на других. К тому же, полагаться на других — означало, втягивать тех в свои проблемы, однако, даже если я и желал в глубине души помощи, то вот приносить своим существованием неприятности другим — это точно не то, чего я желал.

Потирая болезненные места, и непреднамеренно корча напряжённые мины, я каждый раз кряду отворачивался и уходил прочь, не демонстрируя ни беспокойства, ни печали, ни злобы. Мне даже казалось, что я поступал по-взрослому: именно взрослые с зарождения самой Античности являлись образцами безмятежности, независимости и неприступности.

Однако Мудрый человек во мне не разделял моего мнения, а потому порицал за каждое решение.

Я не знал души беловолосого парня по имени Ёсимура, — за него говорили больше его вечно грустные, проницательные и сострадательные глаза. Насколько «хорошо» я знал его, настолько же «хорошо» понимал девушку с багровой макушкой по имени Комия, — за неё говорили куда больше её вечно опасливые, недоверчивые и, вместе с тем не лишённые уверенности, мудрые глаза — глаза цвета спелой вишни, пораженной белыми побегами.

И хоть я чувствовал, что вполне мог попросить Комию о помощи, я отказывался от данной идеи, как от нелепого, детского, спасательного жилета.

Отказывал себе, отказывал окружающим, отказывал даже самим Богам, — и я не видел в том действие чего-либо зазорного.

— Тебе… не нужна помощь?..

— У тебя жутко неважный вид, Такеши-кун…

Сильные, независимые и уверенные тембры голосов сменяли друг друга. Тонкий и высокий, увесистый и низкий, — ко мне вновь обратилось два человека разных полов и отличных ораторских навыков. Когда я покупал напитки в торговом автомате в пятницу, меня случайно встретили или намерено подкараулили две крайне важные персоны. Их имена были Юмикава и Хайро.

Вопрос «Ты нуждаешься в помощи?» являлся одним из тех, от которых меня воротило больше всего. Кто дал Вам право полагать, что человек, тонущий в пучине безысходности, действительно испытывает острую нужду в Вашей поддержке? Не считаете ли Вы, что своими незаурядными предположениями, оскорбляете того до глубины души? Не возникает ли у Вас закономерной мысли, что если Вашу любознательную персону не посвятили в свои проблемы, то это лишь из любвеобильного желания от оных уберечь?

Нужда в помощи рождается от безысходности, — и от обратного, безысходность рождается от нужды в помощи.

Задумайтесь, не будь у Вас надежды на поддержку, то Вы бы сами не тянулись к лучшему решению в надежде на исход? Сама по себе помощь извне — сродни упованию. Истина одна: лишь тот, кто верует исключительно в свои силы, убережён от безысходности, — и, как следствие, убережён от отчаяния.

Именно потому, что отчаяние испокон веков являлось противопоставлением упованию, я не мог смириться ни с безысходностью, ни с нуждой в помощи, — ибо и то, и другое, как добро и зло, лишь две грани людской слабости.

Я не знал, что мне делать: радоваться по причине того, что обо мне беспокоятся, или злиться по причине того, что со мной не считаются. Понимание того, что меня жалели, что меня считали безнадёжным, что меня не признавали, — всячески раздражало, огорчало и бесило, тем самым иссушая любую радость.

— Я в порядке!..

Подобную смехотворную ложь сказал человек с жуткими покраснениями на лице, царапинами на подбородке и синяками то тут, то там. Конечно, за школьной формой нельзя было говорить того же и о его теле, однако будьте уверены на нём сплошь и рядом находились лёгкие гематомы, ушибы и ссадины. Как по мне, самым ироничным тут являлось то, что тем человеком, сказавшим подобную нелепость, был я, и никто иной.

Разок переглянувшись, Хайро и Юмикава ушли с глаз долой. Они не выражали возмущения по поводу повышенного голоса, напротив, на их лицах читалось понимание, сострадание и абсолютное спокойствие. Я отродясь завидовал подобному поведению, ведь собственно его взрослые нам обычно и демонстрировали.

— …

А действительно ли я… в порядке?..

С трудом доковыляв до мужского туалета, задался я перед зеркалом столь насущным вопросом. В отражении зеркала я видел мутное окно, а из окна — пасмурное небо, застеленное угольными облаками. В окно стучались навязчивые капли — стучались настолько же докучающе и надоедливо, как пёстрый дятел. Где-то в далеке разносился гром, но я не видел молнии столь ясной, светлой, так красочно напоминающей мне трещины разбитого экрана, поверх телевизионных помех. 

Чего греха таить, можно ли было вообще обозначить моё положение выражением «в ПОРЯДКЕ»? Я не видел смысла в лукавстве, потому что и так знал правду. Одного взгляда на меня являлось достаточным, чтобы понять, что словом «порядок» мою ситуацию точно нельзя охарактеризовать.

Невозмутимый силуэт с дохлыми, рыбьими глазами, жирными, каштановыми волосами, чёлкой, тянущейся до самого глаза, и разбитыми, ровными губами, — напоминал мне о том, что я ещё держусь, — и наряду с этим держусь за сострадание.

Я… должен это вытерпеть… Фукуда-сенсей бы не одобрила мысли о мести… Она определённо… она определённо… она определённо встретила бы их с улыбкой, олицетворяющей собой сострадание... 

Снова вспомнив тот каждый раз, когда Лысый и Рослый наносили мне удары, я оскалился и, нагнув голову к раковине, легонечко и неторопливо постукивал по ней кулаком.

*Стук… стук… стук*

Столь мягкие, но ощутимые звуки, до дрожи в руках, напомнили мне о нашей шахматной партии с Фукудой-сенсеем и моём поражении.

Да кто бы вообще на моём месте простил этих чёртовых тварей?!..

С горем пополам достав телефон из кармана, я выронил тот на плиточный пол, из-за колкой боли в голени, — телефон покатился к двери. И, как назло, в этот самый момент в туалет зашли…

— А я-то всё думал: «Где ты есть?». Так ты тут в сортире тусуешься, да? Забавно. Наша туалетная девочка Ханако~!

…лысый и рослый парень.

Только не они! — мысленно воскликнул я, но наружно остался невозмутим.

— Хм?.. А это что? — он заметил мобильник, поднял его и включил. — Хах, ты только глянь, что ему сестра написала: «Братик, у тебя там всё в порядке? Последнее время ты реже стал писать в обеденные перерывы».

— Пф, ха-ха! Похоже, даже сестрёнка в курсе, какое он ничтожество, — Лысый засмеялся, глядя в телефон.

Я крепко сжал кулаки.

— Эх, а я уж думал, что на этого парня действительно всем плевать, но, по-видимому, о нём хоть кто-то беспокоится, — Яширо пожал плечами и, взглянув на меня, продолжил: — Хотя… откуда нам знать, правда? Может быть, она просто его использует.

И в конце он едко ухмыльнулся, из-за чего я едва ли смог удержать спокойствие на своей тупой физиономии.

Клянусь перед Богом, если тот есть, что никогда не забуду эту ухмылку!

Я ощущал, как дёргается веко, глаза лезут из орбит, и разгрызается зубами внутренняя сторона щёк. Порой я сильно удивлялся своей способности сохранять полную апатию на лице.

— Ладно, сгинь отсюда, — он бросил телефон обратно на пол и резко на него наступил, — а то уже смердит от твоего присутствия.

Пока я оправлялся от понимания того, что случилось, Лысый схватил меня за шкирку и швырнул к двери, вследствие чего я упал на плитку рядом с телефоном. Теперь, когда тот находился перед глазами, я мог оценить масштаб трагедии.

Мобильник был разбит вдребезги.

Подняв тот с пола и попытавшись включить несколько раз, до меня, наконец, дошло осознание, что его песенка оказалась спета. На дисплее появилось пятно однородно чёрного цвета, на стекле — множество трещин, растянувшихся целыми лабиринтами, подобно паутине. 

— …

Я некоторое время сидел на полу, пока…

Поганые сволочи!..

…пока не возник минутный нервный бзик, и я подорвался с места.

*Хрясь!*

Однако резкий хук в лицо, а также скорое падение копчиком обратно на керамическую плитку в паре с ударом головой об стену — мгновенно пробудили меня от ярости. Казалось, мои действия предвидели. В глазах всё поплыло — я ощутил, как организм накрыл стол к приходу рвотного рефлекс. Я проглотил то, что рвалось вылезти из глотки прямиком наркжу, и, превозмогая внутренние позывы, поднял взгляд. 

— Тебе, по-моему, было сказано свалить, выродок.

Вежливо напомнил Яширо.

Я всматривался в черты его лица и молчал, оценивал внешность и телосложение. Сегодня Яширо надел свою форму несколько небрежно. 

Парень отличался очень высоким ростом и спортивной комплекцией; ровной, но немного скованной осанокой; естественной, тяжёлой, но не менее от того сдержанной, я бы даже сказал, путинской походкой. Порой он намеренно кривлялся, однако тут же избавлялся от своего эго-состояния ребёнка, становился жёстким и холодным, точно сталь. 

Нередко замечал я, что он держит руку с кривыми пальцами в кармане, — должно быть, по привычке прячет. Я замечал подобную тенденцию только за людьми с кривыми зубами: они часто сдержанно улыбаются, дабы не обнажить свои клыки, — наверное, стесняются. Полагаю, подобная тенденция равна для каждого человека: каждому что-то в себе не нравится, и он желает это изменить, — ну, или старается не подвергать себя тому, чтобы это заметили другие. Например, как я стесняюсь тех моментов, когда люди видят мою слабую сторону, когда люди видят, как жалко я прогибаюсь под обстоятельства и игнорирую свои ценности, идеалы. Некоторые назвали бы это гибкостью, но я называю это слабохарактерностью, безответственностью и легкомыслием.

Помимо всего прочего имел он пепельно-русый цвет волос; причёска была прилизана, бережно уложена, зачёсана набок, — казалось, он пользуется лоском. Также я обратил внимание на пирсинг в вшах, родину у левой губы, ухоженную кожу, густые ресницы и острые, угрюмые брови. В целом, Яширо выглядел очень привлекательно, как один из тех моделей журнала Menslife. Заметив его в толпе незнакомцев, я бы никогда и не подумал, что он может заниматься буллингом.

Глаза же его обладали естественным, родным, чёрным, как сажа, оттенком, который так свойственен многим азиатам. Взгляд парня был пристальным, долгим, крайне пустым и до мнимости враждебным, даже преисполненным сердечной задумчивостью. Казалось, он смотрит на меня, но видит что-то совершенно другое, — подобную наклонность я наблюдал и за Лысым чёртом. 

Точно, не теряйся… Насилие — это не твоё. Если поистине желаешь достичь чего-то стоящего, достичь своей цели, то попытайся для начала добиться этого словами, — именно так ведут дела культурные, сострадательные и невозмутимые люди.

Я переменился, остепенился и призадумался.

На этот раз, встав неторопливо с пола и подобрав сумку, я ушёл, не сказав им ни слова. Не удивлюсь, если они улыбались в тот момент. Или, быть может, эти двое снова огорчились, из-за того, что им не удалось вызвать у меня реакции?

Это не имело для меня никакого значения, ведь единственное, что занимало мои мысли — это…

…

[1. Улыбка]

[2. Месть]

…

…панель выбора, которая, как виделось, никуда не собиралась исчезать — даже напротив, она меня преследовала, словно сталкер.

Есть выборы, которые важны, как воздух, — и от обратного, воздух — это выбор. До тех пор пока мы дышим «лёгкими головного мозга», оснащая тот необходимым кислородом — сердце будет жить. Если выбор важен столь же сильно, что и воздух, то без выбора предрешена и гибель человека.

— …

Я дышал через нос, наполняя лёгкие необходимым воздухом.

И мои мысли… утопали в тошнотворных воспоминаниях... 

…О разбитом телефоне…

Мне более не связаться с Юи.

…Об унизительных издевательствах…

Мне более не отмыться от этого позора.

…О жуткой боли, о незаслуженном страдании, о паническом страхе и немой печали.

Мне более не добиться цели, и как следствие — не быть собой.

Таким образом.

Следовательно, мне стоит снова стать другим, чтобы не быть тем, кем не хочу являться. Так ведь? Я же в таком случае не ошибаюсь? Здесь нет моей ошибки, верно? Верно? 

— …

Как воздух проникал в мои лёгкие, так и выбор сосредотачивался в моей голове.

*Скрип!*

В класс я вошёл мрачнее тучи, — и те же сгущающиеся тучи я видел за окном. Даже если брать во внимание то, что я пытался скрыть эмоции — нагнетающий и угрюмый настрой явно читался в моих бездушных глазах. Ещё никто не сидел на своих местах, поэтому я не сильно удивился, когда завидел Томако перед моей партой.

Честно говоря, тебя-то мне сейчас и не хватало…

Сарказм лился из ушей по самые мочки.

— Т-Такеши-кун?! Что случилось?! — возбуждённо и ошалело отреагировала она, с явной тревогой осматривая новые покраснения на моём лице.

— Здесь весьма скользкие ступеньки, — с наигранно-беспокойным выражением лица пробормотал я.

— Ступеньки?! О каких ступеньках может идти речь?! — разгорячено продолжала она. — Тебя же побили! Определённо побили! Пожалуйста, поскорей обратись в студсовет!

Томако привлекала к себе ненужное внимание, в том числе ненужное и для меня. Более того, если бы она начала вмешиваться, то стало бы только хуже. Я ловил на себе периодически взгляды Хайро, Юмикавы и даже Комии — и в них точно отсутствовала зависть. Если смотреть под разными углами, то можно смело заявить: то, что они ко мне испытывали, было больше похоже на мнимую жалость.

— Иногда вещи должны идти так, как им и положено идти, — изнурённо проговорил я, — если не хочешь страдать ещё сильнее… — и прошептал.

В этот момент я хотел слабо улыбнуться, как и подобает актёру драмы, но рычаг под названием толстокожесть воспрещал мне эмулировать эмоции. Это та роль, которую мне выбрала сама жизнь, так что всё, что остаётся — следовать ей.

«Если в сценарии ты жертва, то играй её на сцене так, чтобы сердца людей, на тебя глядящих, сжимались от горечи и печали. Меланхолия — твоя сестра на этом представлении» — озабоченно твердил мой порядочный актёр в голове.

— …

— Ты привлекаешь ко мне ненужное внимание, я чувствую себя унизительно. Мне не нужно твоё сочувствие, поэтому, ещё раз повторяю… — я подержал паузу, — …ради Бога, оставь меня в покое. 

Это лучшее, что ты можешь сделать для меня в данной ситуации. Главное — не вмешивайся. Мои эмоции, несомненно, её достигли. Томако не настолько глупа, чтобы действовать не посоветовавшись.

— П-прости, Такеши-кун… — и, уходя, добавила: — Не думала, что доставлю тебе столько неприятностей…

«Как она выглядела в этот момент?» — должно быть, спросите Вы, а я Вам так праздно-злорадно, ввиду своего душевного состояния, отвечу: «Раздавленной!». Было заметно, как она ели поддерживала свой уверенный тон голоса, то и дело, проглатывая слова, запинаясь, наращивая темп. Вопрос не в том: мешала она мне или нет, — просто я был не в духе: хотелось канючить, хотелось жаловаться, хотелось сорваться. Но я терпел! Ведь терпел, не так ли?

Как только Томако благополучно покинула Его Высочество — меня, — я буквально развалился за своей партой, поникнув плечами и опустив руки. Настроение лучше не становилось. Настроение было отвратным.

Интересно, а хотеть суициднуться — это нормально? — я встряхнул головой, — вот ещё! Из-за каких-то идиотов теперь биться головой об стенку? — да хрена с два! 

Слегка выпрямившись, я устремил очи на доску и заметил неприятное обстоятельство: одноклассники, что стояли в поле моего зрения, убого рябили и двоились в глазах. «Вот те раз!» — возмутился я и попытался протереть свои пыльные фары, однако всё было понапрасну — фары оказались не при делах! Вдруг я ощутил тошнотворную слабость в теле, — кроме шуток, что-то мне хреново…

По всей видимости, этот пренеприятнейший эффект возник после того, как я ударился головой об стенку, насколько бы иронично это ни звучало.

Надеюсь, это не сотрясение... 

Как бы то ни было, звонок ещё не известил о начале урока, так что я имел полное право свободно передвигаться по классу.

Я поплёлся в медпункт.

По всей видимости, мой организм ещё не отделался от полученного «крит урона» — за моим шатанием наблюдала нижняя половина класса. «Спасибо за внимание!» — хотелось сказать мне, как на одной из презентаций. 

Я ступал вдоль стены, опираясь на неё левой рукой. Я снова ощутил себя, как те самые старечки и старушки, которым в старости даже стакан воды никто не подаст. Но вместе с тем я неоднократно подтверждал для себя, что они сами виновники подобного отношения. Кто протянет руку помощи кусающейся собаке? Я ж прямо, как кактус!

Шёл я так, шёл, как вдруг почувствовал, как кто-то взял меня под плечо, словно раненого в бою солдата.

Я повернулся и только смог ошалело выдавить:

— Ты?..

Человек, что взвалил на себя мою тяжёлую тушку, и человек, что протянул руку помощи кусающейся собаке, оказалась никто иная, а именно Томако Айри. Я не видел её лица: девушка то ли пригнулась, то ли смотрела себе под ноги, то ли намеренно скрывала лицо в тени.

— Томако-сан, ты опять за своё? Избавься от этого сострадательного поведения. У нас с тобой разные пути. К тому же, я…

«…уже терпеть тебя не могу» — желал закончить я, однако…

— Такеши-кун, ты просто притворщик!..

…был перебит этими словами.

— Ставишь репутацию окружающих выше собственных чувств! Примеряешь облик невозмутимого и простодушного человека, хотя на деле принимаешь всё близко к сердцу!..

В пустом коридоре её голос звучал особенно громко; от каждого последующего слова я преисполнялся чувством, что мне сыпали соль на рану.

Это опять её интуиция?.. Как же это раздражает... Эта девка говорит здраво, вот только проводит реальность сквозь призму своих розовых очков! 

Другими словами, Томако коверкает реальность под свой лад, когда не понимает мотивации и цели. 

— Ты… меня бесишь… — измученно проворчал я.

Первый раз я сказал то, что действительно думал.

Чёрт, я же себе говорил: нужно оставлять свою точку зрения при себе.

— Говори всё что угодно, однако я не отступлюсь…

Не похоже, чтобы Томако сильно задели мои слова — она лишь с большей живостью и энтузиазмом волокла меня дальше.

Почему ты не оставишь меня в покое? Ты, что, мазохистка? Всё это время я размышлял только о том, как может повлиять на репутацию её общение со мной; в то время как она думала: «Что же он испытывает, находясь в одиночестве?».

Мы определённо разные: для меня личная выгода — это главное, а для Томако главное — её бессмысленный, эгоистичный и глупый альтруизм. Нам не писана одна дорога. По возможности, я бы хотел найти такого партнёра, который прекрасно дополнял меня. Хотя наш небывалый союз с Томако выглядел бы также весьма занятно.

Если она продолжит быть столь настойчивой, то я, вероятно, захочу её всю без остатка.

Так мы и доковыляли до медпункта.

— Где медсестра, когда она так нужна? — пробурчал я.

Кабинет пустовал: за эту неделю я её, видимо, достал. 

*Громых!*

В момент, когда прилёг на кровать и прикрыл глаза руками, раздался раскат грома; я ясно слышал, как из-за окна доносится крысиный марш. Медкабинет медленно, но верно наполнялся зловещей, кромешной темнотой. Я ощущал, как в нос проникает запах спирта, резиновых перчаток, масок и комплекс мелких ароматов, в числе которых были и цветы. 

Хоть я и не видел Томако, мне было отчётливо слышно, как кто-то щеголяет по кабинету и открывает одну створку за другой; следом звук пониже, будто проверяют ящики стола, и под конец громкий хлопок стеклянной дверцей, — я чуть, было, не подпрыгнул. В аккомпанементе со звуком грома и безмерных стуков капель дождя в окно, остальной шум звучал особенно раздражающе.

Да что с ней? Так обиделась, что решила мне сделать трепанацию головного мозга?

Удержав самообладание, я утомленным голосом бросил в пустоту:

— Ну, что там ещё? Ей-богу, как молотом по черепной коробке…

На людях я не свечусь цинизмом, однако же только в присутствии этой девки я стараюсь быть намерено грубым. Уверен, если мы начнём сближаться, я запятнаю эту невинную и мягкотелую особу. Мне категорически не стоит встречаться с подобными ей.

— П-прости… — робко произнёс мягкий девичий голос в комнате — Томако ещё не ушла.

— Вот скажи, — начал я, — ты получаешь какую-то выгоду с помощи мне?

Мне хотелось смотреть ей в лицо, однако голова гудела настолько сильно, что казалось, если я открою глаза — мир погрузится во тьму на этот раз навсегда. 

— Эм… не уверена, что получаю…

Тогда зачем?!..

Как бы то ни было, я уже знал ответ на этот вопрос. Просто Томако являлась таким человеком, и никак иначе. Нет здесь ни великого смысла, ни страшной тайны, ни даже предопределённости. Нет ничего такого, за что можно всерьёз ухватиться. 

— Вот видишь? Ты и сама прекрасно понимаешь общение со мной — тебе в ущерб.

— Но если я не помогу тебе, Такеши-кун, то перестану быть самой собой, — голос приближался.

Я решил попробовать ещё раз опровергнуть её мысль.

— Ты делаешь это только ради себя, — и резко поднялся с постели, опираясь на руки.

Томако оказалась прямо перед моим лицом.

Как и в случае с Катагири, казалось, поднимись я с постели двумя-тремя секундами позже и мы непременно соприкоснулись губами. Длинные пряди её коротких волос, время от времени, касались кончиками моего носа, безжалостно тот щекоча. Возьми я её за плечи — дело было бы в шляпе. Но мы не в романтической комедии, поскольку в жизни — любые действия имеют неотвратимые последствия.

То, что мне нравилось в Томако, как в особи женского пола, так это её естественный аромат, даже не внимая того, что она использует приятный цитрусовый шампунь или же духи. Тёплое дыхание, красные щёки, игривый взгляд — всё это обескураживало и заставляло моё тело трепетать. Так как девушка оперлась правым коленом на край постели, я мог наблюдать её обнажённую, блестящую и нежную, как зефир, голень. По сей причине, я непреднамеренно облизал засохшие, разбитые губы — боль привела мои мысли в порядок.

Вследствие выдавшейся ситуации эффект моей прошлой фразы растворился в этой неловкой паузе. «Ты делаешь это только ради себя» — какой смысл теперь в этих словах?

Я решил спустить всё на шутку.

— Томако-сан, что ты такое пыталась только что провернуть? Неужели совратить меня пока я был не в состоянии наблюдать за тобой?

Девушка стала красная, как помидор, и начала заикаться, словно в приступе икоты.

— Д-да я же в-всего лишь… — мямлила она, — …п-пыталась обработать твои… раны…

Речь выглядела скудно, паузы — длинно, а запинки через каждые два слова — грустно. В любом случае, это всё та же Томако, которую смутить не составит труда. В её глазах читалось: «Заставил меня услышать столь смущающие слова!..». Мне нравилось, как она обижалась: это выглядело мило.

— Мои раны?

— Д-да, — она наигранно откашлялась. — В общем, Такеши-кун твои царапины и ссадины выглядят болезненно. Если так оставить может попасть какая-нибудь инфекция. Вероятно, тебе даже ложиться спать, упираясь лицом в подушку, будет весьма проблематично.

В целом, она была права. Словно услужливый щенок, я повернул голову боком, показывая свету свои «волчьи» шрамы. Томако, не хуже медсестры, скрупулёзно прошлась по моим ранам стерилизованной салфеткой; да так аккуратно, что едва ли я почувствовал хотя бы грамм боли (если боль вообще можно измерять в граммах). Нежно и ласково, ответственно и внимательно — девушка отдавала делу всю себя.

Томако, это возбуждает…

Не знаю, что сильнее било в виски: соблазн, вследствие похоти, или адреналин, вследствие неистовой боли. Это отвлекало, мешало сосредоточиться, одурманивало, словно алкоголь.

По мере моего «лечения» у меня над глазом около левой брови появился пластырь; у правого уголка рта вырос ровно такой же; губу ещё некоторый промежуток времени жгло, как если бы я пригубил чашечку горячего чая, но боль, так или иначе, постепенно сходила на «нет».

Я блин сейчас, как кот из «Том и Джерри» после нескольких неудачных попыток поймать долбанную мышь…

Подобное забавное обстоятельство напоминало мне считалочку. 

Даже после того, как Томако закончила, мы оставались на местах, не отводя друг от друга глаз. Глупо. Так глупо. Это напоминало игру в «гляделки», в которой никто из нас двоих не имел права проиграть. Казалось, девушка желала что-то прочитать или выяснить путём изучения моих мутных глаз, но не похоже, что на неё снизошло озарение.

— Томако-сан, — произнёс имя, — я должен тебе это сказать. Сегодня — точно наша последняя встреча. Я бы даже сказал, что это было исключение из правил. Исключение из всех возможных исключений. Ты только что вернула должок — мне более ничего не нужно. Если ты продолжишь пытаться со мной общаться, я буду чувствовать себя ущербно…

— Такеши-кун!.. — попыталась она перебить меня, однако я продолжал:

— «На двух стульях не усидеть» — я тебе об этом уже говорил. Ты яро желаешь иметь друзей, но в тоже время пытаешься угодить своей совести. За двумя зайцами погонишься — ни одного не поймаешь, это даже детям известно. Именно поэтому, Томако-сан, пообещай мне…

Я оттянул паузу. Повторное «Такеши» размылось в тяжёлом океане многозначительности моей фразы.

— …что ты более не вмешаешься в мою личную жизнь, — я сузил веки, стараясь выглядеть максимально холодно и отчуждённо.

В моём взгляде, несомненно, читался упрёк — жёсткий и грубый упрёк — бескомпромиссный упрёк.

Хватит, Томако-сан. Достаточно. Мне это уже надоело. Надоело то, что меня используют для инициации жалости к самому себе. Прекрати это, или я сделаю это самостоятельно. Я покажу тебе такого человека, которому невозможно будет сострадать. Пожалуйста, не думай, что я на это не способен. Уверяю тебя, ты даже представить себе не можешь, на что я действительно горазд. Всё это... всё, чего я так упорно добиваюсь — это не быть тем, кем уже и так давно являюсь. Не быть тварью, какую стоит только поискать. 

В нашем мире, почти в каждом городском переулке, почти в каждом сельском закоулке, почти в каждой тени многочисленных кварталов — почти каждый свято верующий в Бога повторяет одни и те же слова: «Прояви жалость!», «Прояви сострадание!», «Прояви милостыню!» и т.д., и т.п.

Так я спрошу Вас: «О какой жалости и тому подобной дребедени может идти речь?».

Сострадание — процесс постановки себя на место пострадавшего, на место жертвы. Другими словами, проявление, как Вы говорите, жалости — это не более чем мнимое сочувствие самому себе? То бишь, любой другой человек никогда не проявлял жалости к любому другому живому существу, так выходит?

Жалости к другим людям нет и никогда не существовало. Это лишь ложь, банальный фарс, дымовая завеса перед истиной, на которую закрывают глаза. Такая жалость обыкновенное проявление сострадания к самому себе, якобы попавшему в беду, якобы ставшему козлом отпущения волей случая. Так какое Вы право имеете взывать к сочувствию окружающих, если сами никогда не испытывали этого чувства своими собственными жилами? В моих глазах это лишь смехотворный спектакль, и никак иначе!

Именно по этой причине, я сейчас был так зол на Томако: та никогда и не знала о действительном чувстве жалости, которое она надуманно разыгрывает!

— И ты совсем не будешь сожалеть?

Этот вопрос в конец меня обескуражил.

Пристальный взор вынуждал торопиться. Если будет заминка, то она со стопроцентной вероятностью откажется. Однако я кое-что не понимал. Для меня вопрос Томако звучал иначе. «Ты будешь сожалеть?». Это как если бы она сама не желала «Bad end»-а наших чудных отношений. «А правда ли ей так нужны друзья?» — где-то гуляла мысль на краю сознания.

— Томако-сан, а может ли быть так, что тебе даром не сдались друзья, и ты приследуешь другую цель?

Девушка изумленно приоткрыла зеницы.

— О чём таком ты говоришь?

Впервые я не мог прочитать её ход мыслей; даже более того, я не мог сказать искренняя реакция передо мной или прекрасная актерская игра. Я не хотел верить, что ошибся в своих доводах, но и не хотел верить, что на самом деле Томако — искусная лицемерка.

Моя интуиция и дедукция стали разгоряченно спорить, а первое впечатление, которое сложилось об этой девушке начало трещать по швам. Рациональный расчёт или творческий подход — что же я выберу? Пока оставим занавесу тайны прикрытой.

— Неважно, — закончил я. — В любом случае, я не буду сожалеть о чём-либо: это моё решение.

— Тогда я, Томако Айри, засим обещаю, что больше не буду лезть не своё дело!

У меня возникло некое сомнение, что меня обвели вокруг пальца.

Она сказала: «…лезть не в своё дело»? Это немного не то, чего я просил. Просьба заключалась в том, чтобы мы жили каждый сам по себе. Почему она выразилась пафосным выражением: «лезть не в своё дело»? Подобные слова часто употребляют в повседневной разговорной речи: они в обиходе. Однако из уст Томако звучало так, как будто бы она не первый раз обдумывала эту фразу.

Ты размышляла о том, что представляет собой моё внутреннее эго, верно? 

Это уже выходило за рамки простого любопытства.

— …

— Ч-что такое, Такеши-кун? — мой подозрительный взгляд заставил Томако покраснеть.

Она, было, разгорячено подумала: «Он опять туда смотрит?!», — однако я глядел, словно сквозь неё. Мои усопшие глаза не взывали к доверию, но у них оставалась прекрасная особенность — находить самую суть, однако сегодня же складывалось ощущение, что я был снова слеп, как новорожденный.

*Тук-тук-тук*

Дождь продолжал увесисто барабанить в стеклянное окно медкабинета. Пахло сыростью и слякотью. Тёмные тени то резко, то плавно, развивались вдоль штор, напоминая щупальца какого-то мультипликационного героя, по типу осьминога. В данной гробовой тишине мы оставались совсем одни, подсознательно довольствуясь этой ментальной близостью, рождаемой из-за комнатной темноты, что скрывала наши лица. И хоть порой сверкала молния, она освещала наши «маски» лишь на долю секунды, но не более того.

Ответь мне, Томако, у меня развивается паранойя или ты действительно противоречишь тому, чего прежде хотела?