Онлайн чтение книги Потоп The Deluge
XV

У пана Заглобы уже сильно шумело в голове, когда он трижды крикнул в глаза страшному гетману слово: «Изменник». Час спустя, когда винные пары несколько испарились и когда он очутился с двумя Скшетускими и паном Михалом в кейданском подземелье, он понял задним умом, какой опасности подвергал себя и своих товарищей, и, очень опечалился.

— Что теперь будет? — спрашивал он, посматривая осовевшими глазами на маленького рыцаря, на которого в тяжелые минуты возлагал все надежды.

— Черт возьми жизнь! Мне все равно! — ответил Володыевский.

— Мы доживем до таких времен и до такого позора, каких свет не видывал! — сказал пан Скшетуский.

— Хорошо, если доживем, — ответил Заглоба, — по крайней мере, мы могли бы хорошим примером направлять других на путь истины. Но доживем ли? Вот в чем дело!

— Это странная, неслыханная вещь! — сказал Станислав Скшетуский. — Ну где было что-нибудь подобное? Спасите меня, мосци-панове, — я чувствую, что у меня в голове мутится… Две войны… третья казацкая… А в довершение всего измена, словно зараза какая: Радзейовский, Опалинский, Грудзинский, Радзивилл!.. Видно, настает конец света и день Страшного суда. Пусть уж земля расступится под нашими ногами! Клянусь Богом, я с ума схожу!

И, заложив руки за голову, он стал ходить по подземелью, точно дикий зверь в клетке.

— Помолиться, что ли? — сказал он наконец. — Господи милосердный, спаси!

— Успокойтесь, — сказал Заглоба, — не время теперь приходить в отчаяние. Станислав вдруг стиснул зубы, им овладело бешенство.

— Чтоб вас разорвало! — крикнул он Заглобе. — Это ваша выдумка: ехать к этому изменнику. Чтоб вас обоих разорвало!

— Опомнись, Станислав! — сурово сказал Ян. — Того, что случилось, никто не мог предвидеть… Терпи — ведь ты не один терпишь — и знай, что наше место здесь и нигде больше!.. Боже милосердный, смилуйся не над нами, но над нашей несчастной отчизной!

Станислав ничего не ответил и лишь заламывал руки так, что в суставах трещало.

Все молчали. Только пан Михал свистел, не переставая, и казался равнодушным ко всему, что делалось вокруг, хотя в действительности страдал вдвойне: во-первых, за свою несчастную отчизну, во-вторых, из-за того, что отказал в повиновении своему гетману. Для этого солдата, с ног до головы, это была ужасная вещь. Он предпочел бы тысячу раз погибнуть.

— Не свисти, пан Михал! — сказал ему Заглоба.

— Мне все равно!

— Как же так? Никто из вас не подумает о каком-нибудь средстве к спасению? А ведь стоит из-за этого пошевелить мозгами! Неужели мы будем гнить в этом погребе, когда отчизне нужна каждая лишняя рука, когда один честный человек приходится на десять изменников?

— Отец прав! — сказал Ян Скшетуский.

— Ты один не одурел от горя… Как полагаешь, что с нами хочет сделать этот изменник? Ведь не казнит же он нас?

Володыевский вдруг разразился каким-то нервным смехом:

— А почему, интересно знать? Разве не при нем инквизиция? Разве не при нем меч? Вы, верно, не знаете Радзивилла!

— Что ты говоришь! Какое он имеет право?

— Надо мной — право гетмана, а над вами — право сильного.

— За которое ему придется отвечать!

— Перед кем? Перед шведским королем?

— Ну и утешил, нечего сказать!

— Я и не думаю вас утешать.

Они замолчали, и слышны были только шаги солдат за дверью подземелья.

— Нечего делать, — сказал Заглоба, — тут надо прибегнуть к фортелю.

Никто ему не ответил, а он спустя немного начал опять:

— Мне не верится, чтобы вас казнили. Если бы за каждое слово, сказанное сгоряча и по пьяному делу, рубили головы, то во всей Речи Посполитой не было бы ни одного шляхтича с головой. Это вздор!

— Лучший пример — вы и мы! — сказал Станислав Скшетуский.

— Все это произошло сгоряча, но я уверен, что князь одумается. Мы люди посторонние и ни в коем случае не подлежим его юрисдикции. Он должен считаться с общественным мнением и не может начинать с насилия, чтобы не возбудить против себя шляхты. Нас слишком много, чтобы можно было всем рубить головы. Над офицерами он имеет право, этого я отрицать не могу, но и то думаю, что ему придется иметь в виду и войско, ибо оно будет отстаивать своих… А где твой полк, пан Михал?

— В Упите.

— Скажи мне только, ты уверен в своих людях?

— Почем я знаю? Они меня любят, но знаю также, что надо мной гетман. Заглоба на минуту задумался.

— Напиши им приказ, чтобы они во всем слушались меня, если я появлюсь между ними.

— Да вы, ваць-пане, воображаете, что вы уже свободны.

— Это не помешает! Бывали мы и не в таких переделках, и то Бог спасал. Дайте приказ мне и обоим панам Скшетуским. Кому первому удастся удрать, тот сейчас же отправится за полком и придет на помощь остальным.

— Что вы за глупости говорите! Стоит ли попусту терять слова? Как же отсюда удрать? Да и на чем приказ писать? Есть у вас чернила и бумага? Вы голову потеряли.

— Несчастье прямо! — ответил Заглоба. — Дайте хоть свой перстень.

— Берите и оставьте меня в покое! — сказал пан Михал.

Заглоба взял перстень, надел его на мизинец и стал ходить по подземелью.

Тем временем огонь погас, и они очутились в совершенной темноте; лишь через решетку окна проглядывало звездное небо. Заглоба не отрывал глаз от этой решетки.

— Будь жив покойный Подбипента, — пробормотал он, — живо он выломал бы решетку, и через час мы были бы уже за Кейданами.

— А вы подсадите меня к окну? — спросил вдруг Ян Скшетуский.

Заглоба со Станиславом стали у стены, Ян взобрался к ним на плечи.

— Трещит! Ей-богу, трещит! — крикнул Заглоба.

— Что вы говорите, отец! — ответил Ян. — Я еще и не пробовал ломать.

— Влезайте вы вдвоем с братом, авось я вас как-нибудь удержу. Я всегда жалел, что Володыевский такой маленький, теперь жалею, отчего он еще не меньше, он бы мог проскользнуть как змея.

В эту минуту Ян соскочил с плеч.

— Шотландцы стоят с той стороны.

— Чтоб они превратились в соляные столбы, как Лотова жена! — пробормотал Заглоба. — Ну и темно здесь, хоть глаз выколи. Скоро, кажется, начнет светать. Нам, верно, принесут чего-нибудь закусить, ведь и у лютеран нет обычая морить узников голодом. А может быть, Бог даст, и гетман одумается. Часто случается, что ночью в человеке просыпается совесть, и черти начинают грешника беспокоить. Не может быть, чтобы из этого погреба был только один выход. Днем посмотрим. Сейчас у меня голова что-то тяжела, ничего не выдумаю, авось завтра Бог вразумит; а теперь, Панове, помолимся Богу и Пресвятой Деве, чтобы она приняла нас под свою защиту.

И узники громко стали читать молитвы; вскоре Володыевский и оба Скшетуские замолчали, и один Заглоба продолжал бормотать вполголоса.

— Наверняка будет так, что завтра нам скажут: или-или! — перейдете на сторону Радзивилла, и я вам все прощу! Посмотрим, кто кого проведет! Вы сажаете шляхту, невзирая на лета и заслуги, в тюрьму! Хорошо! Я пообещаю вам, чего хотите, но того, что сдержу из обещанного, вам и на починку сапог не хватит. Если вы отчизне изменяете, то честен тот, кто вам изменит. Должно быть, пришел последний час Речи Посполитой, если первые сановники соединяются с неприятелем. Этого еще на свете не бывало. Просто с ума сойти! Для таких предателей в аду, верно, еще и мук не придумали. Чего не хватало этому Радзивиллу? Мало для него делала его отчизна? А он, как Иуда, продал ее в самую тяжелую минуту, в годину трех войн. Справедлив гнев твой, Господи! Пошли им скорее наказание! Только бы мне вырваться на свободу, я тебе наготовлю столько партизан, мосци-гетман, что не обрадуешься! Узнаешь, каковы плоды измены! Ты будешь считать меня своим другом, но если у тебя нет лучших, то не ходи на медведя, коли тебе жизнь мила.

Так рассуждал сам с собой пан Заглоба. Между тем прошел час, другой, и наконец начало светать. Сероватый отблеск наступающего утра стал прокрадываться сквозь решетку окна и осветил мрачные фигуры сидевших у стен рыцарей. Володыевский и оба Скшетуских дремали.

Когда рассвело совсем и со двора послышались шаги солдат, звон оружия, топот копыт и звук труб, рыцари быстро вскочили.

— Не слишком счастливо начинается день, — проговорил Ян Скшетуский.

— Дай Бог, чтобы он кончился счастливее! — ответил Заглоба. — Знаете ли, Панове, что я ночью придумал? Радзивилл нам, верно, предложит прощение с условием остаться у него на службе. Мы должны на это согласиться, а потом, воспользовавшись свободой, встать на защиту отчизны.

— Боже меня сохрани! — воскликнул Ян Скшетуский. — К измене я руки не приложу. Ведь если бы я потом и оставил его, все же мое имя останется навсегда опозоренным. Я лучше умру, но не сделаю этого!

— Я тоже! — прибавил Станислав.

— А я заранее предупреждаю, что сделаю. На фортель фортелем отвечу, а там — что Бог даст. Никто меня не заподозрит, что я это сделал по доброй воле. Черт его побери, этого проклятого Радзивилла! Увидим еще, чья возьмет.

Разговор был прерван криками, доносившимися со двора. Слышались зловещие возгласы гнева, отдельные голоса команды, топот массы ног и тяжелый грохот передвигаемых орудий.

— Что там такое? — спросил Заглоба. — Уж не помощь ли подоспела?

— Да, это не обыкновенный шум, — заметил Володыевский. — Подсадите-ка меня к окну, я сейчас узнаю, в чем дело.

Ян Скшетуский взял его под мышки и поднял вверх, как ребенка, а Володыевский, ухватившись за решетку, стал смотреть на двор.

— Что-то происходит! — сказал он. — Я вижу полк венгерской пехоты, которым командовал Оскерко; его очень любили, а он тоже арестован; верно, требуют его выдачи. Все построены в боевом порядке, с ними поручик Стахович, друг Оскерки.

Вдруг крики усилились.

— Гангоф подъехал к Стаховичу и о чем-то с ним говорит… Но как кричат!.. Стахович с двумя офицерами куда-то идут, — верно, к гетману в качестве депутатов. Ей-богу, войска взбунтовались! Пушки направлены на венгерцев; шотландцы тоже в боевом порядке… Отряды польских войск присоединяются к венгерцам; без них они бы не посмели: в пехоте страшная дисциплина.

— Господа, — воскликнул Заглоба, — в этом наше спасение! Пан Михал, много там польского войска? Что они взбунтуются, это как пить дать.

— Гусарский полк Станкевича и панцирный — Мирского стоят в двух днях от Кейдан, — ответил Володыевский. — Если бы они были здесь, то их не посмели бы арестовать. Погодите… Вон драгуны Харлампа… полк Мелешки; те за князя… Невяровский тоже на его стороне, но его полк далеко. Два шотландских полка…

— Значит, на стороне князя четыре полка?

— И артиллерия под командой Корфа…

— Ой, что-то много.

— Полк Кмицица, прекрасно вооруженный, в шестьсот человек.

— А он на чьей стороне?

— Не знаю.

— Вы не заметили? Бросил он вчера булаву или не бросил?

— Не знаем.

— Какие же полки против князя?

— Прежде всего, должно быть, венгры. Там их человек двести. Потом масса вольных людей Мирского и Станкевича, немного шляхты и Кмициц, но тот не надежен.

— А, чтоб его! Господи боже! Мало, мало!

— Венгры сойдут за два полка. Это старые, опытные солдаты. Ого… артиллеристы зажигают фитили, — кажется, быть битве…

Скшетуские молчали, а Заглоба метался как в лихорадке.

— Бейте их, изменников! Бейте чертовых детей! Эх, Кмициц! Кмициц! Все от него зависит. Это смелый солдат?

— Как дьявол… Готов на все!

— Не может быть иначе, он на нашей стороне.

— В войске бунт! Вот до чего довел гетман! — воскликнул Володыевский.

— Кто тут бунтовщик? Войско или гетман, который бунтует против своего короля? — спросил Заглоба.

— Бог это рассудит! Погодите! Там опять какое-то движение. Часть драгун Харлампа стала на сторону венгров. В этом полку служит лучшая шляхта. Слышите, кричат?

— Полковников, полковников! — кричали грозные голоса на дворе.

— Пан Михал! Христа ради, крикни им послать за твоим полком, за гусарами и панцирными.

— Тише, вы!

Заглоба снова закричал:

— Послать скорее за другими польскими полками и перерезать изменников!

— Тише, вы!

Вдруг не на дворе, а позади замка послышался короткий залп мушкетов.

— Иезус, Мария! — вскрикнул Володыевский.

— Пан Михал, что это?

— Верно, расстреляли Стаховича и двух офицеров, которые пошли депутатами к гетману, — ответил лихорадочно Володыевский. — Это так, нет сомнения.

— Святые угодники, значит, и нам нечего ждать пощады!

Грохот выстрелов прервал их разговор. Пан Михал схватился судорожно за решетку и прижался к ней головой, но сразу ничего не мог рассмотреть, кроме ног шотландцев, стоявших тут же за окном. Залпы из мушкетов становились все чаще, наконец загрохотали и пушки. Сухие удары пуль о стены были прекрасно слышны, точно падал град. Замок весь дрожал.

— Михал, слезай с окна, погибнешь! — закричал Ян Скшетуский.

— Ни за что! Пули летят выше, а пушки направлены в другую сторону. Ни за что не слезу!

И пан Володыевский, ухватившись еще крепче за решетку, вполз на подоконник, где он больше не нуждался в поддержке Скшетуского. В погребе, правда, стало совсем темно, так как окно было очень маленькое, и пан Михал, несмотря на то что был мал, заслонил его совершенно, но зато товарищи, оставшиеся внизу, получали каждую минуту свежие новости с поля битвы.

— Вижу теперь! — крикнул Володыевский. — Венгры стали у стены и оттуда стреляют… Я боялся, чтобы они не забились в угол: пушки бы их вмиг уничтожили. Превосходные солдаты! И без офицеров знают, что делать. Снова дым! Ничего не вижу…

Выстрелы начали ослабевать.

— Боже милосердный, не откладывай кары! — воскликнул Заглоба.

— Ну что, Михал? — спросил Скшетуский.

— Шотландцы идут в атаку.

— Черт бы побрал, а мы должны тут сидеть! — крикнул с отчаянием Станислав.

— Вот они! Алебардщики! Венгры принимают их в сабли, боже, и вы не можете их видеть! Что за солдаты!

— И дерутся со своими, а не с неприятелем.

— Венгры побеждают… Шотландцы с левого фланга отступают, клянусь Богом! Драгуны Мелешки переходят на их сторону. Шотландцы между двух огней. Корф не может пустить в ход пушек, иначе перебьет и шотландцев. Вижу и мундиры Гангофа между венграми. Атакуют ворота. Хотят вырваться отсюда. Идут, как буря! Все ломают!

— Что? Как? А разве они не будут брать замок? — крикнул Заглоба.

— Это ничего! Завтра они вернутся с полками Мирского и Станкевича… Что это?.. Харламп пал? Нет, только ранен, встает. Вот они уже у ворот… Но что это? Неужто и шотландцы к ним присоединяются? Открывают ворота. Столбы пыли оттуда. А! Кмициц, Кмициц с драгунами въезжает в ворота!

— На чьей он стороне? На чьей он стороне? — кричал Заглоба.

С минуту пан Михал не отвечал; шум, лязг и звон оружия, между тем снова послышался с удвоенной силой.

— Они погибли! — пронзительно крикнул Володыевский.

— Кто? Кто?

— Венгры! Конница их разбила, топчет, рубит! Они в руках Кмицица! Конец! Конец, конец!!

С этими словами пан Михал соскользнул с подоконника и упал на руки Яна Скшетуского.

— Бейте меня, — кричал он, — бейте! Я этого человека держал под саблей и выпустил живым. Я отвез ему приказ князя! Благодаря мне он собрал этот полк, с которым он будет теперь воевать против отчизны! Знал, кого брать: мошенников, висельников, разбойников, грабителей, как он сам! Пусть только попадется мне в руки! Боже милосердный, продли мою жизнь на погибель этому изменнику, и, клянусь, он больше не уйдет из моих рук!

Между тем крики, топот копыт, выстрелы слышались с прежнею силой, но постепенно стали ослабевать; час спустя в кейданском замке воцарилась глубокая тишина, нарушаемая лишь мерными шагами шотландских патрулей и голосами команды.

— Пан Михал, выгляни-ка еще раз, что там случилось? — умолял Заглоба.

— Зачем? — спросил маленький рыцарь. — Всякий военный угадает, что случилось. Впрочем, я видел, что они разбиты, Кмициц торжествует.

— Чтоб его четвертовали, мерзавца, висельника! Чтоб ему евнухом быть при татарском гареме!