Онлайн чтение книги Потоп The Deluge
XXXVII

После отъезда Ануси с Котчицем армия Сапеги еще неделю простояла в Белой, Кмициц с татарами также отдыхал, так как надо было откормить лошадей.

В Белую приехал и владелец ее, князь-кравчий Михаил-Казимир Радзивилл, могущественный вельможа из линии несвижской, о которой говорили, что она унаследовала после Кишек семьдесят городов и четыреста деревень. Он ничем не был похож на своих биржанских родственников. Быть может, не менее честолюбивый, чем они, он отличался от них религией, был горячим патриотом и сторонником короля и всей душой примыкал к Тышовецкой конфедерации и поддерживал ее по мере возможности. Его громадные поместья были разорены во время последней войны с Москвой, но он обладал все же значительными силами и привел немалую помощь гетману.

Но в данном случае значение имела не столько численность его войска, сколько то обстоятельство, что Радзивилл шел против Радзивилла; это лишало действия Богуслава даже тени законности и придавало им характер явной измены.

Поэтому Сапега с радостью встретил князя-кравчего в своем лагере. Он был уверен, что победит Богуслава, так как и сил у него было больше. Но он, по своему обыкновению, обдумывал все действия медленно и совещался с офицерами.

Бывал на этих совещаниях и Кмициц. Он так ненавидел имя Радзивиллов, что при виде князя Михаила даже задрожал от злобы, но князь Михаил как-то невольно располагал к себе всех своей наружностью. Кроме того, лицо его носило следы тяжелых трудов, которые ему пришлось перенести, когда он защищал восточные провинции от войск Серебряного и Золотаренки. Самое присутствие князя в лагере Сапеги, радзивилловского соперника, свидетельствовало о том, насколько молодой князь способен жертвовать личными интересами ради общественных. Кто знал князя, тот должен был его полюбить. Против этого чувства не мог устоять и ненавидевший Радзивиллов пан Андрей.

Но что более всего привлекало сердце Кмицица к князю, это его совет: не теряя времени, ударить на Богуслава и, не вступая ни в какие переговоры, не дав ему ни отдыха, ни покоя, воевать с ним по его же системе. В этой быстроте князь видел верное средство одержать победу.

— Вероятно, и Карл-Густав двинется, и надо как можно скорее развязать себе руки и идти на помощь Чарнецкому.

Кмициц был того же мнения и три дня боролся с собой, чтобы не двинуться вперед без разрешения.

Но Сапега любил действовать наверняка и боялся всякого необдуманного шага, а потому решил дождаться более определенных известий.

И гетман имел основание так действовать. Предполагаемый поход Богуслава на Полесье был только военной хитростью, которая могла иметь целью не дать Сапеге соединиться с коронными войсками.

Богуслав, вероятно, будет избегать сражения с Сапегой и медлить для того, чтобы дать время Карлу-Густаву и прусскому курфюрсту ударить на Чарнецкого. Когда же союзники разобьют его, они двинутся на короля и уничтожат в самом начале дело освобождения, блестяще начатое защитой Ченстохова. Сапега был не только вождем, но и политиком. Он так убедительно высказал свои доводы во время военных совещаний, что даже Кмициц в душе должен был с ним согласиться. Прежде всего надо было знать, чего держаться. Если окажется, что поход Богуслава не более как уловка, то против него достаточно несколько полков, а с остальными войсками надо немедленно двинуться к Чарнецкому, против главной неприятельской армии. Несколько полков гетман смело мог оставить в Белой, тем более что не все его войска были сконцентрированы в окрестностях Белой. Молодой пан Криштоф Сапега с двумя кавалерийскими полками и полком пехоты стоял в Яворове; Гороткевич с половиной драгунского полка, пятьюстами волонтеров и с пятигорским полком кружил близ Тыкоцина; кроме него в Белостоке стоял отряд полевой пехоты.

Этих сил было бы совершенно достаточно для того, чтобы дать отпор войскам Богуслава, если с ним немного войска.

Предусмотрительный гетман всюду разослал гонцов и ждал известий. Наконец они были получены по странной случайности все в один вечер и все были похожи на удары грома.

В бельском замке происходило совещание, как вдруг вошел ординарец и подал гетману какое-то письмо.

Лишь только Сапега пробежал письмо глазами, как тотчас изменился в лице и сказал:

— Мой родственник разбит наголову в Яворове самим Богуславом. Сам он едва остался жив.

Наступило глубокое молчание, которое прервал сам гетман.

— Письмо написано из Бранска в минуту бегства и замешательства, — сказал он, — поэтому в нем нет ни слова о численности войск Богуслава. Я все же полагаю, что силы его были значительны, если три полка, как говорится в донесении, совершенно уничтожены. Возможно, что князь Богуслав напал на них врасплох… Но утверждать этого нельзя.

— Мосци-гетман, — сказал князь Михал, — я уверен, что Богуслав хочет захватить Полесье, чтобы в случае переговоров получить его в удельное или ленное владение. Поэтому он, вероятно, собрал все свои силы, какие только мог собрать.

— Предположение необходимо подкрепить доказательствами, мосци-князь!

— Доказательств у меня нет, но я знаю Богуслава. Его интересуют не шведы, не бранденбуржцы, а он сам… Это недюжинный полководец, который верит в свою счастливую звезду. Ему хочется завладеть Полесьем, отомстить за Януша и стяжать славу, а для этого ему нужно иметь соответственные силы, и, по-видимому, он их имеет. Вот почему нам необходимо перейти в наступление: иначе он сам на нас нападет!

— Для всякого дела необходимо благословение Божье, — сказал Оскерко, — а оно у нас есть.

— Ясновельможный пан гетман, — проговорил Кмициц, — нам нужны известия. Отпустите меня с моими татарами, и я вам их доставлю.

Оскерко, знавший тайну Бабинича, горячо поддержал его предложение.

— Господи! Да это великолепная мысль! Там и нужен такой кавалер и такие воины. Но отдохнули ли лошади?..

Оскерко не докончил, так как в залу снова вошел ординарец.

— Ясновельможный пан гетман, — сказал он, — здесь два солдата из полка Гороткевича, они просят впустить их к вашей вельможности.

— Слава богу! Вот и известия! Впустите! — приказал Сапега. Вошли два пятигорца, оборванные и забрызганные грязью.

— Из полка Гороткевича? — спросил Сапега.

— Точно так.

— Где он теперь?

— Убит, а если не убит, то не знаем где…

Воевода встал, затем снова сел и стал расспрашивать спокойно:

— Где полк?

— Уничтожен князем Богуславом.

— Много ли убитых?

— Почти всех вырезали, осталось несколько человек; их взяли в плен, как и нас, но мы убежали. Говорят, что и полковник ушел, но что он ранен, это я сам видел. Мы убежали.

— Где же на вас напали?

— Под Тыкоцином.

— Если вас было мало, почему не спрятались в крепость?

— Тыкоцин взят!

Гетман закрыл глаза рукой, потом провел рукой по лбу.

— Сколько людей у Богуслава?

— Четыре тысячи прекрасной конницы кроме пехоты и пушек. Конница двинулась вперед, захватив нас с собою, но мы благополучно бежали.

— Откуда вам удалось бежать?

— Из Дрогичина.

Сапега широко открыл глаза.

— Да ты, верно, пьян, любезный! Как же Богуслав мог дойти до Дрогичина? Когда вас разбили?

— Две недели тому назад.

— И он уже в Дрогичине?

— Там его авангард. Он сам остался позади. Там захватили какой-то конвой под командой пана Котчица.

— Он сопровождал панну Божобогатую! — воскликнул Кмициц.

Настало долгое молчание. Никто не решался заговорить. Такой неожиданный успех Богуслава смутил офицеров ужасно. Все думали, что виновата в этом медлительность гетмана, но никто не смел высказать это вслух.

Но Сапега чувствовал, что он поступал так, как следует. Поэтому он первый оправился и, удалив гонцов, проговорил:

— Все это самые обыкновенные случайности войны, которые не должны нас смущать. Не думайте, мосци-панове, что мы потерпели какое-нибудь поражение. Конечно, жаль тех полков. Но еще большая беда была бы для отчизны, если бы Богуслав завлек нас в какое-нибудь отдаленное воеводство. Он идет к нам! Выйдем же, как гостеприимные хозяева, ему навстречу.

Тут он обратился к полковникам:

— Приказываю быть готовыми в поход.

— Все готовы, — ответил Оскерко, — только седлать лошадей и скомандовать: «Садись!»

— Сегодня же трубить в поход. Мы выступим завтра на рассвете. Пан Бабинич пойдет вперед со своими татарами и доставит нам нужные сведения.

Услыхав это, Кмициц уже исчез за дверью, а спустя час он уже вихрем мчался в Рокитно.

Пан Сапега тоже не медлил. Еще не рассвело, как послышался протяжный звук труб. Конница и пехота двинулись в поле, а за ними потянулся длинный ряд нагруженных возов. Первые лучи солнца сверкали уже на стволах мушкетов и на наконечниках пик.

Войско шло в большом порядке, полк за полком. Драгуны пели утренние молитвы, лошади фыркали, что, по приметам солдат, предсказывало победу. В Рокитне уж татар и след простыл. Они вышли еще накануне ночью и, должно быть, были уже где-то далеко.

Пана Сапегу очень удивило, что по дороге о них трудно было что-нибудь узнать, хотя отряд в несколько сот человек не мог пройти незамеченным.

Самые опытные офицеры удивлялись ловкости Бабинича, с какой он вел свой отряд.

— Он пробирается как волк меж кустов и, наверно, как волк укусит, — говорили офицеры. — Это мастер своего дела!

— Недаром Хованский назначил награду за его голову, — сказал Оскерко Сапеге. — Господь пошлет победу, кому он соблаговолит, но Богуславу вскоре надоест воевать.

— Жаль только, что Бабинич словно в воду канул, — ответил гетман.

Действительно, прошло три дня без всяких известий. Главные силы Сапеги дошли до Дрогичина, переправились через Буг, но не нашли здесь неприятеля. Гетман стал беспокоиться. По словам пятигорцев, войска Богуслава дошли именно до Дрогичина, и, очевидно, Богуслав решил отступить назад…

Но что значило это отступление? Боялся ли он сразиться с Сапегой, узнав о численности его сил, или хотел завлечь гетмана далеко на север, чтобы облегчить шведскому королю нападение на Чарнецкого и на коронных гетманов? Бабинич должен был уже доставить известия и дать знать гетману. Сообщения пятигорцев о численности войск Богуслава могли быть ошибочны, и поэтому нужно было иметь во что бы то ни стало достоверные известия.

Прошло еще пять дней, а Бабинич еще не давал знать о себе. Приближалась весна. Дни становились теплее. Снег стаял. Все кругом покрылось водой, под которой была вязкая топь. Гетман принужден был оставить большую часть пушек в Дрогичине и идти без них. В Бранске попали в такую непролазную топь, что даже пехота не могла подвигаться. По пути гетман брал у мелкой шляхты лошадей и сажал на них мушкетеров.

Богуслав все отступал. По пути все время попадали на его следы: то на сожженные деревни, то на трупы людей, висевших на деревьях; мелкая шляхта Доставляла известия, но они были, как и всегда, сбивчивы. Кто видел один полк и божился, что у князя больше войска нет. Кто видел два, три полка, а кто и целую армию, растянутую на милю. Словом, это были россказни людей, ничего не понимавших в военном деле. Видели татар, но именно известия о них были еще неправдоподобнее: говорили, что татары шли не за войсками князя, а впереди их. Пан Сапега сердился, когда при нем упоминали имя Бабинича.

— Вы чересчур расхвалили его. Жаль, что я отослал Володыевского, у меня давно были бы известия, а этот какой-то ветрогон, а может быть, и еще хуже. Кто знает, быть может, он и в самом деле перешел к Богуславу и идет впереди его войска?

Оскерко сам не знал, что думать. Между тем прошла еще неделя, и войско пришло в Белосток. Это было в полдень.

Спустя часа два после прибытия передовая стража донесла, что приближается какой-то отряд.

— Может быть, Бабинич! — крикнул гетман. — Уж я его проучу!

Оказалось, что это был не Бабинич. Но в лагере поднялось такое движение при виде отряда, что Сапега сам пошел узнать, что случилось. Между тем прибежало несколько солдат разных полков с криком:

— Пленники! От Бабинича! Целая толпа! Много нахватал!

И действительно, князь увидел несколько десятков человек на исхудалых лошадях. Они окружили человек триста пленных со связанными руками. Пленники представляли ужасный вид. Скорее это были тени людей, а не люди. Оборванные, полунагие, исхудалые, окровавленные, они шли, полуживые, ко всему равнодушные, не обращая внимания даже на свист ремней, которыми татары хлестали их по спине.

— Что это за люди? — спросил гетман.

— Войско Богуслава, — ответил один из добровольцев Кмицица, который привел пленных с татарами.

— Откуда вы их столько набрали?

— Больше половины в дороге умерло от истощения.

В эту минуту к Сапеге подошел старый татарин, вроде ордынского вахмистра. Низко поклонившись, он подал пану Сапеге письмо Кмицица. Гетман распечатал его и начал громко читать:

— «Ясновельможный пан гетман!

Я не присылал до сих пор ни людей, ни известий, потому что шел не позади, а впереди войска Богуслава и хотел набрать побольше пленных…» — тут гетман прервал чтение.

— Это какой-то дьявол, — вместо того чтоб идти за князем, он очутился впереди него!

— А чтоб его! — вполголоса добавил Оскерко.

Гетман продолжал читать:

— «…хотя это и было опасное предприятие, так как неприятельские сторожевые отряды расползлись во все стороны от войска. Я уничтожил два отряда, никого не щадя, и пробрался вперед, вследствие чего князь смутился, ибо стал предполагать, что он окружен со всех сторон и может попасть в западню».

— А! Вот что значит это неожиданное отступление! — воскликнул гетман. — Это положительно дьявол!

«Не понимая, что случилось, — читал Сапега, — князь совсем потерял голову и высылал на разведки отряд за отрядом, мы на них нападали, и ни один из них не вернулся в полном составе.

Кроме того, идя впереди, я перехватывал обозы с провиантом, портил мосты и гати, так что войско подвигалось с большим трудом; люди не спали, не ели и днем и ночью ожидали нападения. Солдаты не решались выходить из лагеря: ордынцы хватали всех неосторожных; чуть только солдаты начинили дремать, как татары в лощине поднимали страшный вой, а они, думая, что на них идет большое войско, должны были стоять наготове всю ночь. Благодаря всему этому князь в отчаянии и не знает что делать, куда идти, и теперь нужно как можно скорее напасть на него, пока он еще от ужаса не оправился. У него было шесть тысяч войска, но уже около тысячи погибло. Конница хорошая, пехота недурна, но, по воле Бога, войско тает со дня на день. Княжеские кареты, часть возов с вещами и провиантом и две пушки я захватил в Белостоке, но большую часть принужден был потопить. От постоянной тревоги и злости князь-изменник захворал и еле сидит на лошади. Лихорадка трясет его и днем и ночью. Панна Божобогатая захвачена им, но благодаря своей болезни он не может посягнуть на ее невинность. Сведения эти я имею от пленных, которых мои татары пытали и которые, если их еще попытать, все подтвердят. Поручая себя милостям ясновельможного пана гетмана, прошу прощения, если в чем-нибудь провинился. Ордынцы — молодцы и, чуя добычу, служат прекрасно».

— Ясновельможный пане, теперь вы, наверно, уже не так жалеете, что здесь нет Володыевского? — сказал Оскерко. — Ведь и он не сделал бы того, что сделал этот черт!

— Это что-то уму непостижимое! — воскликнул Сапега, хватаясь за голову. — Да не лжет ли он?

— Это человек слишком гордый. Он и князю-воеводе виленскому говорил правду в глаза, не обращая внимания, приятно ли ему слушать или нет. То же самое он проделывал с Хованским, только у Хованского было в пятнадцать раз больше войска.

— Если это правда, то нам нужно наступать как можно скорее, — сказал Сапега.

— Пока князь не опомнился!

— Ради бога, двинемся скорее. Кмициц портит дороги, мы, наверно, догоним!

Между тем пленные, увидя гетмана, стали стонать, плакать и умолять гетмана о пощаде. Тут были и шведы, и немцы, и шотландцы. Сапега отнял их у татар, приказал их накормить и допросил, не прибегая к пыткам. Показания пленных подтвердили слова Кмицица, и все войско Сапеги стремительно двинулось вперед.

Следующее известие от Кмицица пришло из Соколки и было коротко:

«Князь, чтобы обмануть наше войско, с несколькими полками сделал ложный маневр на Щучин, а сам с главными силами направился в Янов, где получил подкрепление, состоящее из восьмисот человек хорошей пехоты под начальством капитана Кирица. От нас видны неприятельские огни. В Янове он намерен отдохнуть с неделю. Пленники говорят, что он готов принять битву. Лихорадка не перестает его мучить».

Получив это донесение, Сапега бросил остальную часть обоза и артиллерии и со всем войском двинулся в Соколку, где наконец оба войска стали лицом к лицу. Было очевидно, что битва неизбежна, так как одни не могли Дальше отступать, а другие преследовать.

Пан гетман, встретив Кмицица, обнял его и сказал:

— Я уже сердился на тебя за твое долгое молчание, но вижу, что ты сделал больше, чем я мог ожидать, и если Бог даст нам победу, то это будет твоя, а не моя заслуга. Ты как ангел-хранитель шел по пятам Богуслава.

Глаза Кмицица сверкнули зловещим огнем:

— Если я его ангел-хранитель, то я должен присутствовать и при его кончине!

— Это Бог рассудит, — серьезно сказал гетман, — но если хочешь, чтобы он благословил тебя, то преследуй врага отчизны, а не личного врага.

Кмициц молча поклонился, незаметно было, чтобы прекрасные слова гетмана произвели на него какое-нибудь впечатление. Его лицо выражало только неумолимую ненависть к Богуславу и было тем страшнее, что за время последнего похода похудело еще больше. Всякий легко мог понять, что если этот человек поклялся кому-нибудь отомстить, то тот должен остерегаться, будь он хоть сам Радзивилл.

И Кмициц действительно мстил страшно и в этой войне оказал громадные услуги. Очутившись впереди войска Богуслава, он сбил его с толку, обманул его расчеты, вселил в него убеждение, что он окружен со всех сторон, и принудил к отступлению. Потом он шел впереди его днем и ночью. Уничтожал разведочные отряды, не знал милосердия к пленным. В Семятичах, в Боцьках, в Орлей и близ Вельска Кмициц нападал по ночам на сам лагерь.

В Войшках, в самом центре радзивилловских земель, он, как ураган, налетел на самую княжескую квартиру, так что Богуслав, который садился обедать, едва не попал ему в руки и спасся только благодаря ошмянскому подкоморию Саковичу.

Под Белостоком Кмициц захватил кареты и обоз с вещами Богуслава, а войско его истомил голодом. Отборная немецкая пехота и шведские драгуны, которых Богуслав привел с собою, были похожи на скелеты и шли в вечном ужасе, не зная сна. Бешеный вой татар и волонтеров Кмицица раздавался спереди, сзади, со всех сторон, и едва измученный солдат закрывал глаза, как вскоре снова должен был хвататься за оружие. И чем дальше, тем было все хуже и хуже…

Мелкая местная шляхта понемногу присоединялась к татарам Кмицица, отчасти из ненависти к биржанским Радзивиллам, отчасти из страха перед Кмицицем, так как он жестоко наказывал сопротивляющихся. Силы Кмицица росли, а силы князя Богуслава таяли.

К тому же сам Богуслав был действительно болен, и хотя астрологи, которым он слепо верил, предсказали ему в Пруссии, что в этой войне лично ему ничто дурное не грозит, но его самолюбие, как вождя, часто сильно страдало. Он, которого считали великим полководцем в Нидерландах, на берегах Рейна и во Франции, в этих глухих лесах был ежедневно побеждаем без битвы, каким-то невидимым врагом!

Кроме того, в этом преследовании была видна какая-то необыкновенная назойливость и ярость, и князь, благодаря своей проницательности, через несколько дней догадался, что его преследует какой-то неумолимый личный враг. Он вскоре узнал и фамилию: Бабинич. Она переходила из уст в уста по всей окрестности. Но эта фамилия была ему совершенно незнакома. Все же он очень хотел познакомиться со своим преследователем, и во время пути он постоянно устраивал засады, но всегда напрасно. Бабинич умел избегать засады и наносил удары с той стороны, где их меньше всего ожидали.

Наконец оба войска сошлись в окрестностях Соколки. К Богуславу действительно пришло подкрепление под командой фон Кирица. Не зная, где князь, он случайно зашел в Янов, где и должна была решиться судьба Богуслава. Кмициц тщательно отрезал все дороги, ведущие из Янова в Соколку, Корычин, Сузницу и Суховолю. Окрестные леса и лощины были заняты татарами. Ни письма, ни возы с провиантом не могли попасть к Богуславу, и потому он сам торопился дать сражение, прежде чем его солдаты съедят последние яновские сухари.

Но, как человек хитрый и мастер в деле интриг, он решил сначала вступить в переговоры. Он не знал, что в этой области пан Сапега гораздо умнее и опытнее его. И вот в Соколку с письмом от Богуслава и полномочием для заключения мира явился пан Сакович, подкоморий и староста ошмянский, придворный и личный друг князя.

Пан Сакович был человек богатый и впоследствии достиг звания сенатора, так как был назначен воеводой смоленским и подскарбием Великого княжества. А пока он считался одним из первых рыцарей на Литве и славился как своим мужеством, так и красотой. Это был мужчина среднего роста, с черными волосами, со светлоголубыми глазами, в которых было столько дерзости, что Богуслав говорил, будто его глаза как кинжалы. Он одевался иностранцем, говорил почти на всех языках; в битвах бросался в самую середину неприятеля с такой безумной отвагой, что друзья называли его «искателем смерти».

Но благодаря своей огромной силе и находчивости он из всех опасностей выходил невредимым. Говорили, что он останавливал на всем ходу карету, схватив ее за задние колеса, и что мог пить без меры. Съедал кварту вишен, настоянных на спирту, и оставался трезвым, как будто ничего в рот не брал. Неуживчивый, гордый и заносчивый с людьми, в руках Богуслава он был мягок, как воск. Манеры у него были вылощены настолько, что он умел себя держать при любом королевском дворе; но вместе с тем в его душе была какая-то дикость, которая вспыхивала временами.

Сакович был скорее товарищем, чем слугой князя.

Богуслав, который никого не любил по-настоящему, чувствовал к нему непреодолимую слабость. Скупой по натуре, он был щедр только для Саковича. Благодаря его связям Сакович был назначен его ошмянским старостой.

После каждой битвы князь прежде всего спрашивал: «Где Сакович? Не ранен ли он?» Постоянно следовал его советам и пользовался его услугами как в битвах, так и в ведении переговоров, в которых наглость пана старосты ошмянского бывала иногда очень полезна.

И вот теперь князь послал его к Сапеге. Но миссия эта была очень трудна, так как Саковича легко можно было заподозрить в том, что он приехал шпионить и осмотреть войска Сапеги; кроме того, послу было поручено много требовать, но ничего не предлагать.

Но пана Саковича нелегко было смутить. Он вошел, как победитель, явившийся диктовать условия мира побежденному, и смело взглянул на пана Сапегу своими бледными глазами.

Пан Сапега, видя эту спесь, снисходительно улыбнулся.

— Мой господин, князь на Биржах и Дубниках, конюший Великого княжества Литовского и главнокомандующий войсками его высочества курфюрста прусского, — проговорил Сакович, — прислал меня передать поклон и узнать о здоровье вашей вельможности.

— Поблагодарите князя и скажите ему, что вы видели меня здоровым.

— У меня есть и письмо к вашей вельможности.

Сапега взял письмо, распечатал его небрежно и, прочтя, сказал:

— Жаль времени… А главное, я не могу понять, что нужно князю? Сдаетесь ли вы, или хотите попытать счастья?

Сакович притворился удивленным.

— Сдаемся ли мы? — сказал он. — Я полагаю, что князь предлагает в этом письме вам сдаться; по крайней мере, данные мне инструкции…

Сапега его перебил:

— О ваших инструкциях поговорим потом, пан Сакович. Мы гонимся за вами почти тридцать миль, как гончие за зайцем… А разве вы слыхали когда-нибудь, чтобы заяц предлагал гончим сдаться? Я скажу вам то, что любил говорить Хмельницкий: «Шкода говорыты»[46]Говорить не стоит ( укр.). .

— Мы получили подкрепление в восемьсот человек под командой капитана фон Кирица!

— Да, но остальные так утомлены, что еще до битвы свалятся с ног.

— Курфюрст со всеми своими войсками придет к нам на помощь.

— Это хорошо. По крайней мере, мне не придется его искать, а я как раз хочу его спросить, по какому праву он посылает войска в границы Речи Посполитой, будучи ее ленником и поклявшись ей в верности.

— По праву сильного!

— Может быть, такие права существуют в Пруссии, но не у нас. Впрочем, если вы сильнее, тогда начинайте битву.

— Князь давно бы напал на вашу вельможность, если бы ему не было жаль проливать братскую кровь.

— Надо было раньше жалеть!

— Князь не может также понять причин ненависти Сапеги к дому Радзивиллов и удивляется, что из-за личной мести вы, ваша вельможность, решаетесь на братоубийственную войну.

— Тьфу! — громко плюнул Кмициц, стоявший за гетманским креслом.

Пан Сакович встал, подошел к нему и смерил его глазами. Но нашла коса на камень, и староста прочел в глазах Кмицица такой ответ, что опустил глаза в землю. Гетман нахмурил брови.

— Садитесь, пан Сакович, а вы — извольте молчать! А затем прибавил:

— Тот, кто с чужеземными войсками нападает на свою отчизну, обвиняет тех, кто защищает ее… Господь слышит это, а небесный летописец записывает.

— Из-за ненависти Сапег к Радзивиллам погиб виленский воевода!

— Я не Радзивиллов ненавижу, а изменников, и лучшим доказательством этого служит то, что князь-кравчий Радзивилл в моем лагере… Говорите, что вам нужно?

— Ваша вельможность, я скажу то, что думаю: ненавидит тот, кто подсылает тайных убийц…

— Я подсылаю тайных убийц к князю Богуславу? — изумился Сапега.

Сакович впился в гетмана страшными глазами и сказал:

— Да!

— Вы с ума сошли!

— Третьего дня за Яновом поймали разбойника, который уже раньше принадлежал к шайке, покушавшейся на жизнь князя. Под пыткой он скажет, кто его послал.

Воцарилась минутная тишина, и среди этой тишины Сапега вдруг услышал, как Кмициц, стоя за креслом, сквозь зубы прошептал:

— Горе мне! Горе!

— Бог видит мою душу, — ответил гетман с истинно сенаторским величием. — Ни перед вами, ни перед вашим князем я оправдываться не буду, так как вы мне не судьи. А вы, вместо того чтобы говорить пустяки, скажите, зачем вы приехали и какие условия предлагает князь?

— Князь уничтожил полк Гороткевича, разбил отряд Криштофа Сапеги, отнял Тыкоцин и благодаря этому может, по всей справедливости, считать себя победителем и требовать значительных уступок. Но, не желая братоубийственной войны, он хочет спокойно уехать в Пруссию, оставив лишь в замках свои гарнизоны. Мы взяли немало пленных, в числе коих много знатных офицеров и панна Божобогатая-Красенская, которая уже отослана в Тауроги. Мы можем обменяться пленными.

— Не хвастайте своими победами, потому что мой передовой отряд во главе с паном Бабиничем, присутствующим здесь, гнал вас целых тридцать миль… И вы, убегая, потеряли обозы, пушки и провиант. Ваши войска гибнут от голода, так как вам нечего есть, и вы сами не знаете, что делать. Вы видели мое войско. Я нарочно не велел вам завязывать глаза, чтобы вы могли судить, можете ли вы бороться с нами. Что же касается той панны, то о ней позаботятся пан Замойский и его сестра княгиня Гризельда Вишневецкая, ее опекуны; они и с князем посчитаются, если он обидит ее. Лучше говорите о деле, иначе я прикажу пану Бабиничу немедленно наступать.

Сакович вместо ответа обратился к Кмицицу.

— Так это вы не давали нам покоя в дороге? — воскликнул он. — Вы, верно, у Кмицица учились этому разбойничьему способу преследования?

— Судите по собственной шкуре, хорошо ли у него выучился! — ответил Кмициц.

Гетман снова нахмурил брови и, обращаясь к Саковичу, сказал:

— Вам здесь делать нечего, можете ехать!

— Дайте же мне, ваша вельможность, хоть письмо к князю.

— Хорошо, подождите у пана Оскерки.

Услышав это, Оскерко тотчас же увел Саковича. Гетман на прощание кивнул ему, а затем сейчас же обратился к Кмицицу:

— Почему ты сказал: «Горе мне», когда Сакович заговорил о пойманном человеке? — спросил он, сурово и пытливо глядя в глаза рыцаря. — Неужели ненависть в тебе совесть заглушила и ты действительно подослал к князю тайных убийц?

— Клянусь Пресвятой Девой, которую я защищал! — горячо воскликнул Кмициц. — Если он и будет убит, то только моими руками.

— Отчего же ты сказал: «Горе мне»? Ты знаешь этого человека?

— Знаю, — ответил, бледнея от волнения и бешенства, Кмициц. — Я сам отправил его из Львова в Тауроги. Князь Богуслав похитил и увез в Тауроги панну Биллевич… Я люблю эту девушку… Она была моей невестой… Я послал этого человека только с той целью, чтобы он сообщил мне о ней… Она была в таких руках…

— Успокойся, — сказал гетман. — Ты дал ему какие-нибудь письма?

— Нет. Да и она не стала бы читать.

— Отчего?

— Богуслав сказал ей, что я обещался ему схватить короля.

— Да, тебе есть за что ненавидеть князя. Признаюсь!

— Да, ваша вельможность, есть за что.

— Князь знает этого человека?

— Знает. Это вахмистр Сорока. Он же помогал мне в похищении Богуслава.

— Понимаю, — сказал гетман, — теперь его ожидает месть князя. Настало минутное молчание.

— Князь Богуслав теперь попал в западню, — проговорил, помолчав, гетман, — может быть, он согласится его отдать.

— Ваша вельможность, — сказал Кмициц, — задержите Саковича, а меня пошлите к князю; может быть, я его спасу.

— Неужели он так дорог тебе?

— Это старый солдат, старый слуга. Он на руках меня носил. Много раз жизнь мне спасал. Бог накажет меня, если я его оставлю в несчастье.

— Не диво, что солдаты любят тебя, ты их сам любишь! Я сделаю, что могу. Напишу князю, что взамен этого солдата отпущу любого из пленных.

Кмициц схватился за голову.

— Князю наплевать на пленных. Он не отдаст его и за тридцать человек.

— В таком случае и тебе не отдаст, да, кроме того, может убить тебя.

— Он отдаст его, ваша вельможность, только за одного человека, за Саковича.

— Но Саковича я задержать не могу — он посол.

— Вы только ненадолго задержите его, а я поеду с письмом к князю. Может быть, чего-нибудь добьюсь. Бог с ним. Я готов отказаться от мести, только бы он отпустил моего солдата.

— Подожди, — сказал гетман. — Я задержу Саковича и, кроме того, напишу князю, чтоб он прислал безымянную охранную грамоту.

И гетман сейчас же стал писать. Четверть часа спустя казак помчался с письмом в Янов, а под вечер возвратился с ответом Богуслава.

«Согласно вашему желанию посылаю охранную грамоту, — писал Богуслав, — с которой каждый посланный вернется благополучно. Но мне, ваша вельможность, странно, что вы требуете грамоту, хотя у вас остался заложником мой слуга и друг, староста ошмянский, коим я так дорожу, что за него готов бы отдать всех взятых в плен ваших офицеров. Всем ведомо, что послов не убивают даже дикие татары, с которыми вы, ваша вельможность, нападаете на мои христианские войска. Засим, ручаясь за безопасность посланного моим княжеским словом, имею честь оставаться. И т. д.».

В тот же вечер Кмициц, взяв охранную грамоту и двух Кемличей, уехал. Пан Сакович остался в Соколке в качестве заложника.