Онлайн чтение книги Потоп The Deluge
I

В то время, когда вся Речь Посполитая восставала, Карл-Густав все еще был в Пруссии, занятый осадой тамошних городов и переговорами с курфюрстом.

После неожиданно легкого покорения дальновидный полководец вскоре заметил, что шведский лев пожрал больше, чем мог переварить. После возвращения Яна Казимира он потерял надежду удержать за собой Речь Посполитую, но, отказываясь в душе от целого, он хотел удержать хотя бы большую часть, а главное — королевскую Пруссию, провинцию, примыкавшую к его Поморью, плодородную, богатую, с массой городов.

Но эта провинция первой стала защищаться и теперь все еще продолжала стоять на стороне прежнего государя и Речи Посполитой. Возвращение Яна Казимира и война, начавшаяся Тышовецкой конфедерацией, могла оживить дух местных жителей, укрепить их в верности королю, поэтому Карл-Густав решил подавить восстание, разбить силы Казимира, чтобы отнять у пруссаков надежду на помощь.

Он должен был это сделать еще и потому, что считался с курфюрстом, который всегда готов был стать на сторону сильного. Король шведский узнал его слишком хорошо и ни минуты не сомневался, что если счастье улыбнется Казимиру, то он опять перейдет на его сторону.

И так как осада Мальборга шла туго, ибо чем дольше его осаждали, тем лучше его защищал Вейхер, то Карл-Густав опять двинулся в Речь Посполитую, чтобы снова встретиться с Яном Казимиром и настигнуть его, хотя бы в последних пределах страны.

А так как он привык быстро исполнять свои решения, то он собрал полки, осаждавшие города, и, прежде чем кто-нибудь в Речи Посполитой успел опомниться, прежде чем известие об его походе успело распространиться, он уже миновал Варшаву и бросился в самый огонь восстания.

Он шел подобно буре, полный гнева, мести и жестокости. Его десятитысячное войско топтало поля, еще покрытые снегом, по дороге к нему присоединялась пехота крепостных гарнизонов, и он несся как ураган к югу Речи Посполитой.

По дороге жег и резал. Это не был уже прежний Карл-Густав, добрый, милостивый и веселый государь, который рукоплескал на смотрах польским конным полкам, льстил на пирах шляхте и добивался симпатий войск. Теперь всюду, где он показывался, ручьем лилась кровь шляхты и мужиков. По дороге он разбивал «партии», вешал пленных и никого не оставлял в живых.

Но как бывает, когда по лесной чаще пробегает огромный, тяжелый медведь, ломая кусты и деревья по дороге, а за ним идут по следам волки, не смея преградить ему дорогу и все ближе наступая сзади, так и эти «партии» шли за армией Карла, сбиваясь все более тесными толпами, и шли за шведами, как тень идет за человеком, даже неотступнее, чем тень, ибо и днем и ночью, и в бурю и в вёдро; а перед ними разрушали мосты, истребляли запасы, так что он шел точно по пустыне, ночуя под открытым небом и нигде не находя провианта.

Сам Карл-Густав вскоре понял, за какое страшное предприятие он взялся. Война разливалась вокруг него, как разливается море вокруг корабля. В огне была Пруссия, в огне была Великопольша, которая первая приняла шведское подданство и теперь первая хотела свергнуть с себя иго шведов, в огне были Малополыпа, и Русь, и Литва, и Жмудь. В замках и в больших городах, точно на островках, шведы еще держались, но деревни, леса, поля, реки были уже в польских руках. Не только один человек, не только маленький отряд, но даже целый полк не мог ни на час отстать от главной армии, так как сейчас же пропадал без вести, а пленники, попадавшие в руки мужиков, умирали в страшных мучениях.

Напрасно Карл-Густав велел объявить по городам и деревням, что если мужик доставит шведам вооруженного шляхтича живым или мертвым, то он получит свободу на вечные времена и даже землю в награду. Мужики вместе со шляхтой и мещанами укрывались в лесах. И весь народ с гор, из дремучих лесов, с лугов и полей был в лесах, устраивал засады шведам, нападал на небольшие отряды, резал разведчиков. Цепы, вилы и косы обагрялись шведской кровью не меньше шляхетских сабель.

И гнев все больше охватывал сердце Карла. Несколько месяцев тому назад он с такой легкостью занял эту страну и теперь никак не мог понять, что случилось. Откуда эти силы, откуда это сопротивление, откуда эта страшная война на жизнь и на смерть, конца которой он не видел и не мог предугадать.

В шведском лагере часто собирался военный совет. Кроме короля на нем присутствовали: его брат Адольф, командовавший армией, Роберт Дуглас, Генрих Горн, родственник того, который был убит под Ченстоховом, Вальдемар, принц датский, и тот Мюллер, который оставил свою боевую славу у подножия Ясной Горы, и Ашенберг, лучший кавалерист шведской армии, и Гаммершильд, который заведовал артиллерией, и старый разбойник, фельдмаршал Арфуйд Виттенберг, славившийся своими грабежами и доживавший свои последние дни, так как его снедала французская болезнь, и Форгелль, и много других — все известные полководцы, своими военными талантами уступавшие только королю.

Все они боялись в душе, как бы войско вместе с королем не погибло от непосильных трудов, от недостатка провианта и от ненависти поляков. Старик Виттенберг прямо советовал королю оставить мысль о походе.

— Как же вы, ваше величество, будете углубляться в страну в погоне за неприятелем, который уничтожает все по пути и сам остается незримым? Что вы сделаете, если у нас не будет для лошадей не только сена и овса, но Даже старой соломы, а люди будут умирать от утомления? Где те войска, которые могут прийти к нам на помощь, где те замки, в которых мы могли бы найти припасы и дать отдых утомленным членам? Я не могу равняться славой с вашим величеством, но, если бы я был Карлом-Густавом, я бы никогда не стал рисковать этой славой, добытой столь великими победами.

На это Карл-Густав ответил:

— То же самое сделал бы и я, если бы был Виттенбергом.

Потом он упомянул про Александра Македонского, с которым любил себя сравнивать, и снова отправился вперед, в погоню за паном Чарнецким; а Чарнецкий, силы которого были невелики и состояли из малоопытных полков, удирал от него, но удирал как волк, готовый каждую минуту оскалить зубы. Иногда он шел впереди шведов, иногда сбоку; иногда, засев в глухих лесах, он пропускал их вперед, так, что они думали, будто гонятся за ним, а он шел сзади, резал отставших, то тут, то там ловил разведочные отряды, разбивал запаздывавшие пехотные полки, нападал на обоз с провиантом. И шведы никогда не знали, с какой стороны он идет и с какой может напасть. Иногда в ночной темноте они открывали ружейный и пушечный огонь по зарослям, думая, что перед ними неприятель. Они смертельно уставали, шли, голодая и холодая, а этот «vir molestissimus»[48]«Вездесущий муж». вечно висел у них на шее, как градовая туча над колосящимся полем.

Наконец они настигли его под Голембом, недалеко от впадения Вепря в Вислу. Некоторые польские полки, стоявшие наготове, стремительно бросились на неприятеля и вызвали в шведском войске смятение. Впереди всех мчался пан Володыевский со своим ляуданским полком и набросился на датского королевича Вальдемара; паны Кавецкие, Самуил и Ян, опрокинули с пригорка панцирный полк наемных англичан Викильсона и в одно мгновение проглотили его, как щука глотает карася. Пан Малявский столкнулся с князем бипонским с такой страшной силой, что люди и лошади превратились в какую-то клубящуюся массу. Через несколько минут шведы были отброшены к Висле, а Дуглас, увидев это, поспешил к ним на помощь со своими отборными рейтарами. Но и это подкрепление не могло сдержать натиска; шведы стали прыгать с высокого берега на лед, устилая его трупами, черневшими на снегу, как буквы на листе белой бумаги. Королевич Вальдемар и Викильсон были убиты, князь бипонский, упавший вместе с лошадью, сломал себе ногу; но пали и оба пана Кавецкие, Малявский, Рудовский, Роговский, Тыминский, Хоинский и Порванецкий; один только пан Володыевский не получил ни одной раны, несмотря на то что нырял в шведские ряды, как утка.

Но вот подошел и сам Карл-Густав с главными силами и пушками, и тогда ход сражения изменился. Некоторые полки Чарнецкого, плохо обученные и малодисциплинированные, не сумели вовремя выстроиться; у одних не было под рукой лошадей, другие, стоявшие по дальним деревням, несмотря на приказы быть всегда наготове, расположились на отдых в хатах. Когда неприятель напал на них неожиданно, они бросились врассыпную и побежали к Вепрю. Чарнецкий велел дать сигнал к отступлению, чтобы не погубить полков, которые первыми бросились на шведов. Одни пошли за Вепрь, другие в Консковолю, оставляя поле победы за Карлом, так как тех, которые уходили, долго преследовали полки Зброжека и Калинского, которые оставались еще на стороне шведов.

В шведском лагере царила безмерная радость. Правда, победа эта доставила шведам самые ничтожные трофеи: несколько мешков с овсом да несколько пустых возов, но на этот раз Карл и не думал о добыче. Его радовало то, что он опять побеждает, как и прежде, что чуть он показался, как уже разгромил — и кого? — самого Чарнецкого, на которого возлагали все надежды Ян Казимир и Речь Посполитая. Он надеялся, что весть эта разлетится по всей стране и что уста всех будут повторять: «Чарнецкий разбит!» — что страх преувеличит размеры поражения и отнимет мужество у всех, кто хватился за оружие по призыву Тышовецкой конфедерации.

И поэтому, когда ему принесли и бросили под ноги эти мешки с овсом, а с ними тела Викильсона и Вальдемара, он обратился к своим озабоченным генералам и сказал:

— Проясните ваши лица, господа. Это самая большая победа за весь год, и она может положить конец войне!

— Ваше величество, — ответил Виттенберг, который, чувствуя себя слабее обыкновенного, видел все в черном свете, — поблагодарим Бога и за то, что нам можно продолжать поход спокойно, хотя такие войска, как Чарнецкого, скоро рассеиваются, но и скоро собираются.

— Господин маршал, — ответил король, — я считаю вас полководцем не хуже Чарнецкого, но если бы я разбил вас так, то думаю, что вы не могли бы собрать войска и в два месяца.

Виттенберг только поклонился молча, а Карл продолжал:

— Да, мы будем продолжать поход спокойно, так как мешать ему мог только Чарнецкий. А теперь Чарнецкого нет, нет и препятствий.

Эти слова обрадовали генералов. Упоенные победой войска проходили мимо короля с криками и песнями. Чарнецкий уже не висел над ними, как туча. Чарнецкий рассеян и больше не существует для них. Эта мысль заставила их забыть все невзгоды, эта мысль делала все будущие трудности приятными. Слова короля, услышанные многими офицерами, разлетелись по всему лагерю, и все были уверены, что эта победа действительно имеет огромное значение, что дракон войны обезглавлен и что настанет час мести и владычества.

Король дал своим войскам несколько часов отдыха; между тем из Козениц пришли возы с провиантом. Войска расположились в Голембе, в Кровениках и в Жижине. Рейтары подожгли пустые дома, повесили несколько десятков крестьян, схваченных с оружием в руках, затем был устроен пир, после которого солдаты заснули крепким сном в первый раз после стольких тревожных ночей.

На другой день шведские войска проснулись бодрыми, и первые слова, которые переходили из уст в уста, были:

— Чарнецкого нет!

И солдаты повторяли эти слова, словно желая убедить друг друга в достоверности этого обстоятельства.

Поход начинался весело. День был сухой, ясный, погожий. Шерсть и ноздри лошадей покрылись инеем. Холодный ветер заморозил лужи на люблинском тракте, и дорога была прекрасная. Войска растянулись почти на милю, чего раньше почти никогда не делали. Два драгунских полка, под предводительством француза Дюбуа, пошли на Консковолю, Маркушев и Грабов, отделившись на милю от главной армии. Если бы они шли так три дня тому назад, они шли бы на верную смерть, но теперь впереди них шел страх и слава победы.

— Чарнецкого нет! — повторяли офицеры и солдаты.

И поход продолжался спокойно. Из лесных чащ не долетали больше крики, из зарослей не раздавались выстрелы.

Под вечер Карл-Густав вернулся в Грабов, веселый и в хорошем настроении. Он уже собирался спать, когда Ашенберг велел дежурному офицеру доложить ему о себе и сказал, что ему надо немедленно видеть короля.

Через минуту он вошел в комнату, и не один, а с драгунским капитаном. Король, обладавший такой замечательной памятью, что знал в лицо и помнил имена почти всех своих солдат, сейчас же узнал капитана.

— Что нового, Фред? — спросил он. — Дюбуа вернулся?

— Дюбуа убит! — ответил Фред.

Король смутился; он только теперь заметил, что у капитана был такой вид, точно его только что вынули из гроба, и что одежда его была изорвана.

— А драгуны? — спросил король. — Два полка?

— Перебиты все до одного! В живых остался только я один.

Смуглое лицо короля потемнело еще больше; он поправил рукой свои локоны.

— Кто это сделал?

— Чарнецкий!

Карл-Густав замолчал и стал с удивлением смотреть на Ашенберга, а он только кивал головою, как бы повторяя: «Чарнецкий! Чарнецкий! Чарнецкий!»

— Но ведь это невероятно! — проговорил наконец король. — Ты сам видел его?

— Как вижу вас, ваше величество! Он приказал мне кланяться вашему королевскому величеству и сказать, что переправляется на другой берег Вислы, но вскоре вернется и пойдет за нами следом. Не знаю, правда ли это…

— Хорошо! — сказал король. — А много у него людей?

— Я не мог точно сосчитать, но четыре тысячи я видел сам, а за лесом стояла еще какая-то конница. Нас окружили под Красичином, куда полковник Дюбуа свернул нарочно, так как ему донесли, что там появились какие-то люди. Теперь я полагаю, что Чарнецкий нарочно пустил этот слух, чтобы устроить нам ловушку. Никто, кроме меня, не уцелел. Крестьяне добивали раненых; я спасся чудом.

— Этот человек, должно быть, в союзе с самим чертом, — сказал король, потирая лоб. — Ведь собрать войско после такого поражения и снова сесть нам на шею — это выше сил человеческих!

— Свершилось то, что предвидел маршал Виттенберг! — сказал Ашенберг. Король вспылил:

— Вы все умеете только предвидеть, а советовать не умеете!

Ашенберг побледнел и замолчал. Когда Карл-Густав был весел, он был сама доброта, но, когда он хмурил брови, он возбуждал неописуемый страх в своих приближенных. Птицы не так прячутся от орла, как прятались от королевского гнева самые старые и заслуженные генералы.

Но теперь он скоро овладел собой и снова спросил капитана Фреда:

— А хорошие войска у Чарнецкого?

— Я видел несколько несравненных полков, у них всегда конница прекрасная.

— Должно быть, эти самые полки и напали на нас с таким бешенством под Голембом… Ну а сам Чарнецкий весел, бодр?

— Так весел, точно это он разгромил нас под Голембом! Теперь они, должно быть, еще больше воспрянули духом, — уже забыли о голембской битве и хвастают красичинской победой. Ваше королевское величество! Я повторил вам то, что мне сказал Чарнецкий; но, когда я уже уезжал, ко мне подошел один из старшин, какой-то здоровенный старик, и сказал, что он тот самый человек, который победил когда-то несравненного Густава-Адольфа в рукопашном бою. Он позволил себе издеваться над вашим королевским величеством, а остальные ему вторили! Я уехал под градом насмешек и угроз!

— Ну, это неважно! — ответил Карл-Густав. — Чарнецкий не разбит и уже собрал свои силы — вот главное. Тем скорее мы должны идти вперед, чтобы настигнуть этого польского Дария… Вы можете идти… Войску скажите, что эти полки погибли от рук мужиков в болотах. Идем вперед!

Офицеры ушли. Карл-Густав остался один. Он глубоко задумался. Неужели победа под Голембом не дала никаких результатов, не изменила положения дел, а, наоборот, могла усилить только отпор во всей стране?

В присутствии войска и генералов Карл-Густав всегда держался самоуверенно, но, когда он оставался один и раздумывал об этой войне, которая началась так счастливо, а теперь делалась все труднее, им овладевали сомнения. Все складывалось как-то странно. Он часто не видел выхода и не мог предугадать конца. Иногда ему казалось, что он очутился в положении человека, который, сойдя с морского берега в воду, чувствует, что с каждым шагом опускается все глубже и скоро совсем потеряет почву под ногами.

Но он верил в свою звезду. Он и теперь подошел к окну, чтобы посмотреть на нее: она занимала самое высокое место в созвездии Медведицы и сияла ярче всех. Небо было ясно, и она горела ярко, мерцая то голубым, то красным светом; только ниже, на темной лазури неба, чернела, как змея, какая-то одинокая туча, от которой вытягивались какие-то ленты, похожие на щупальца морского чудовища, и, казалось, все приближались к королевской звезде.