Онлайн чтение книги Потоп The Deluge
XXXIX

Легко себе представить, каково было удивление Сапеги, когда Кмициц не только возвратился сам, но и привел с собой несколько десятков всадников и своего старого слугу. Кмициц должен был по нескольку раз рассказывать гетману и Оскерке, что произошло в Янове, а они с изумлением слушали его, всплескивая руками.

— Заметьте, — сказал гетман, — что если кто-нибудь пересолит в мести, у того месть вылетит, как птица, из рук. Князь Богуслав хотел сделать поляков свидетелями твоего позора и мучений, чтобы еще больше унизить тебя, и пересолил. Ты не очень гордись этим, такова воля Божья, но и то тебе скажу: «Ты сущий дьявол!» Князь поступил дурно, унизив тебя…

— Я его не унижу… и в мести, даст Бог, не пересолю, — сказал Кмициц.

— Забудь совсем о мести и прости, как прощал Христос! Он был Богом и мог бы одним словом своим уничтожить евреев, — проговорил гетман.

Кмициц ничего не ответил, да и не было времени разговаривать. Несмотря на страшное утомление, рыцарь решил в эту же ночь ехать к своим татарам, которые стояли за Яновом в лесах и на дорогах, в тылу войск Радзивилла. Впрочем, в те времена люди прекрасно спали и в седлах. Пан Андрей приказал оседлать себе свежую лошадь, думая хорошенько проспаться в дороге.

Перед самым отъездом к нему явился Сорока.

— Ваша милость, — сказал он, вытянувшись в струнку.

— Что скажешь, старик? — спросил Кмициц.

— Я пришел спросить, когда мне ехать?

— Куда?

— В Тауроги.

— Ты поедешь не в Тауроги, а со мной! — ответил он.

— Слушаюсь! — сказал вахмистр, стараясь не показывать своей радости.

Они поехали вместе. Дорога была длинная, так как приходилось делать крюк лесами, чтобы не наткнуться на отряды Богуслава, но оба они отлично выспались на седлах и без всяких приключений доехали до татар.

Акбах-Улан сейчас же явился к Бабиничу и дал ему отчет во всех своих действиях.

Пан Андрей остался ими доволен: мосты были сожжены, гати попорчены. Кроме того, весенний разлив превратил поля, луга и дороги в вязкое болото.

Богуславу ничего не оставалось, как принять сражение — победить или погибнуть. Об отступлении нечего было и думать.

— Хорошо, — сказал Кмициц. — Хотя у князя хорошая конница, но тяжелая. На таком болоте она никуда не годится.

Потом он обратился к Акбах-Улану.

— Однако ты похудел, — сказал он, ударяя татарина по животу, — ничего, после сражения наполнишь брюхо княжескими червонцами.

— Бог создал врагов на то, чтобы воинам было с кого брать добычу, — серьезно ответил татарин.

— А конница Богуслава стоит против вас? — спросил Кмициц.

— Несколько человек. Вчера к ним пришел новый отряд пехоты, который уже окопался.

— А нельзя ли их как-нибудь выманить в поле?

— Не выходят.

— А обойти?

— Тоже нельзя, они стоят на самой дороге.

— Нужно что-нибудь придумать. — Кмициц провел рукой по волосам. — Вы пробовали подходить к ним? Далеко ли они выходят из окопов?

— Версты две, дальше не хотят.

— Надо что-нибудь придумать! — повторил Кмициц.

Но в эту ночь он ничего не придумал. Зато на следующее утро он подъехал с татарами к неприятельскому лагерю, между Суховолей и Яновом, и убедился, что Акбах-Улан преувеличивал, говоря, что пехота укрепилась. Все укрепление состояло только из маленьких шанцев, из-за которых можно было долго защищаться, особенно против татар, но в которых нельзя было и думать выдержать осаду.

«Будь у меня пехота, — подумал Кмициц, — я не задумываясь пошел бы на них».

Но о приводе туда пехоты нечего было и думать, так как, во-первых, у Сапеги ее было и так мало, а во-вторых, на это не было времени.

Кмициц подъехал к окопам так близко, что пехота Богуслава стала в него стрелять, но он не обращал на это внимания и продолжал разъезжать и осматривать позицию, а татары, хотя и не любили огня, волей-неволей, должны были следовать за ним. Вскоре на них ударила сбоку конница. Кмициц повернул, отъехал на три тысячи шагов, но затем снова вернулся обратно. Вместо того чтобы ехать в Суховолю, повернул на запад и к полудню подъехал к Каменке.

Болотистая речка широко разлилась, так как весна была обильна водами. Кмициц взглянул на эту реку и бросил в нее несколько веточек, чтобы узнать быстроту течения, а затем сказал Акбах-Улану:

— Мы их объедем сбоку и ударим с тыла.

— Против течения лошади не поплывут.

— Течение слабое! Поплывут! Вода почти стоячая!

— Лошади окоченеют, да и люди не выдержат! Холодно еще!

— Люди поплывут за хвостами. Так вы всегда делаете.

— Люди окоченеют.

— Согреются у огня!

Прежде чем стало темнеть, Кмициц приказал нарезать лозы, вязанки сухого тростника и, связав их пучками, привязать к бокам лошадей.

В сумерки около восьмисот лошадей поплыли по течению, Кмициц плыл впереди всех, но вскоре заметил, что лошади подвигаются так медленно, что до неприятельских окопов придется плыть, по крайней мере, дня два.

Кмициц приказал переправляться на другой берег.

Это было опасное предприятие. Противоположный берег был крутой и топкий; лошади вязли по брюхо. Но все же они подвигались вперед.

Так прошли они версты две. Судя по звездам, они находились на севере. Вдруг с юга послышались отголоски отдаленных выстрелов.

— Битва начата! — крикнул Кмициц.

— Мы потонем, — ответил Акбах-Улан.

— За мной!

Татары не знали, что делать, как вдруг заметили, что лошадь Кмицица вынырнула из болота, попав, очевидно, на более твердую почву.

Это начиналась песчаная мель, залитая сверху на пол-аршина водой, но с твердым дном. Налево вдалеке показались какие-то огни.

— Это окопы, — тихо сказал Кмициц. — Мы едем мимо. И объедем.

Через минуту они миновали окопы, повернули налево и опять стали переправляться через реку, чтобы стать за окопами.

Больше сотни лошадей завязло в болоте. Но люди все вышли на берег. Кмициц приказал садиться двоим на одну лошадь и двинулся к окопам. Еще раньше он оставил двести добровольцев на месте с приказом беспокоить неприятеля спереди, пока они будут обходить его. И действительно, когда они стали сзади приближаться к окопам, с другой стороны послышались выстрелы, сначала редкие, затем все чаще.

— Хорошо, — сказал Кмициц, — там началась атака.

И они тронулись. В темноте виднелась только черная масса голов, подпрыгивавших в такт ходу лошадей. Подвигались без малейшего шума. Татары и добровольцы умели идти тихо, как волки.

Со стороны Янова пальба все усиливалась: по-видимому, пан Сапега наступал по всей линии. Но и в окопах, к которым подвигался Кмициц, тоже слышались крики. Горело несколько костров. При их свете Кмициц увидел пехотинцев, стрелявших изредка и больше посматривавших в поле, где конница билась с волонтерами.

Вскоре заметили и отряд Кмицица, но вместо выстрелов его приветствовали громкими криками. Солдаты думали, что князь Богуслав прислал помощь.

Но когда татары оказались в ста шагах от окопов, в пехоте почуялось какое-то тревожное движение; вдруг раздался страшный вой, и отряд, как буря, бросился на шанцы и окружил пехоту кольцом. Казалось, огромный змей душит схваченную добычу. Из клубящейся массы послышались крики:

— Алла! Herr Jesus! Mein Gott![47]Господи Иисусе! Боже мой! (нем.).

А за шанцами раздавались другие крики; волонтеры, несмотря на свою малочисленность, узнав, что Бабинич уже в окопах, с бешенством ударили на конницу. Между тем небо, хмурившееся уже давно, как всегда весной, вдруг разразилось страшным и неожиданным ливнем. Пылающие костры потухли, и битва продолжалась в темноте.

Но продолжалась она недолго. Застигнутые врасплох пехотинцы Богуслава были вырезаны. Конница, в которой было много поляков, скоро сложила оружие. Сто иностранных драгун были перебиты.

Когда луна снова выглянула из-за туч, она осветила кучки татар, добивавших раненых и грабивших убитых. Раздался пронзительный свист дудки, все, как один человек, тотчас же вскочили на лошадей.

— За мной! — крикнул Кмициц, и все вихрем помчались в Янов.

Через четверть часа несчастное селение было подожжено со всех четырех сторон, а через час превратилось в море огня, из которого вырывались столбы огненных искр.

Этим пожаром Кмициц давал знать гетману, что он уничтожил тыл войска Богуслава.

А сам он, как палач, весь забрызганный кровью, среди пламени, выстраивал своих татар, чтобы вести их дальше.

Они уже вытянулись длинной лентой, как вдруг в поле, освещенном пожаром, показался огромный отряд конницы курфюрста.

Его вел человек, которого можно было разглядеть издалека, так как он был в серебряных доспехах и сидел на белой лошади.

— Богуслав! — крикнул нечеловеческим голосом Кмициц и бросился со своими татарами вперед.

Они шли друг на друга, как волны, гонимые двумя вихрями. Их разделяло значительное расстояние, но лошади с обеих сторон помчались, как ветер и, казалось, почти не касались ногами земли. С одной стороны гиганты в блестящих кирасах и шлемах, с обнаженными прямыми саблями в руках, а с другой — серая туча татар.

Наконец столкнулись на открытом пространстве, и тут произошло нечто ужасное. Татары легли, словно колосья, поваленные бурей, рейтары проехали по ним и полетели дальше, словно у них выросли крылья.

Через некоторое время поднялось несколько десятков татар и пустились в погоню. Ордынцев можно было свалить на землю, но уничтожить их одним ударом было невозможно. И все больше людей мчалось за удаляющимися рейтарами. В воздухе засвистели арканы.

Во главе убегающих был по-прежнему виден всадник на белом коне, но Кмицица не было видно среди преследующих.

Только на рассвете татары стали возвращаться поодиночке, и почти каждый из них вел на аркане рейтара. Они нашли Кмицица и отвезли его, лежавшего без чувств, к Сапеге.

Около полудня Кмициц открыл глаза. Гетман сидел у его кровати.

— Где Богуслав? — были его первые слова.

— Разбит наголову! Сначала счастье было на его стороне. Он вышел из зарослей и там наткнулся в открытом поле на пехоту Оскерки, потерял почти всех людей и проиграл битву. Не знаю, ушло ли хоть пятьсот человек.

— А он сам?

— Ушел.

Кмициц помолчал немного и потом сказал:

— Мне еще рано мериться с ним. Он хватил меня саблей в голову и свалил с коня. К счастью, шлем из хорошей стали спас меня, но я лишился чувств.

— Этот шлем ты должен повесить в костеле.

— Все равно, мы будем преследовать его хоть на краю света. Но гетман ответил:

— Смотри, какое известие я получил сегодня после битвы. И он подал ему письмо. Кмициц прочел:

Настало минутное молчание.

— А ты пойдешь с нами или поедешь с татарами в Тауроги? — спросил гетман.

Кмициц закрыл глаза. Он вспомнил слова ксендза Кордецкого, вспомнил то, что рассказывал ему Володыевский про Скшетуского, и ответил:

— Личная месть потом. Я буду защищать отчизну от неприятеля. Гетман обнял его за голову.

— Вот теперь ты мне брат! — сказал он. — А так как я стар, то прими мое благословение…