Онлайн чтение книги Потоп The Deluge
XXVI

Ол е нька и Ануся, выбравшись из Таурог под охраной Брауна, благополучно добрались до «партии» мечника, который стоял в это время под Ольшей, не очень далеко от Таурог.

Увидев их здравыми и невредимыми, старый шляхтич сперва не верил своим глазам, потом заплакал от радости, наконец, пришел в такое воинственное настроение, что никаких опасностей для него уже не существовало. Напади на него не только Богуслав, но и сам шведский король — мечник и тогда стал бы защищать обеих девушек против всякого врага.

— Скорее погибну, — говорил он, — чем один волос упадет у вас с головы! Я уже не тот, каким вы знали меня в Таурогах, и полагаю, что шведы долго будут помнить Гирляколы, Ясвойну и то поражение, какое я нанес им под самыми Россиенами. Правда, этот изменник Сакович неожиданно напал на нас и рассеял, но вот к моим услугам опять несколько сот сабель!

Пан мечник не очень преувеличивал: действительно, в нем трудно было узнать прежнего, павшего духом, таурогского пленника. Теперь он был другой; ожила его энергия; в поле, на коне, он был в своей стихии и действительно несколько раз сильно потрепал шведов. А так как он пользовался уважением во всей округе, то к нему охотно шли шляхта и крестьяне, а из более отдаленных поветов то и дело кто-нибудь из Биллевичей приводил ему своих — человек по пятьдесят.

Отряд мечника состоял из трехсот человек пехоты, из крестьян, и пятисот всадников. В пехоте лишь у немногих были ружья, большинство было вооружено вилами да косами, конницу составляла зажиточная шляхта, которая ушла в леса со своей челядью. Она была вооружена лучше пехоты, хотя крайне разнообразно. У иных простые колья заменяли пики, у некоторых было богатое фамильное вооружение, но только прошлого века; лошади разных пород и разной выносливости были мало пригодны для правильного строя.

С таким отрядом мечник мог преграждать путь шведским патрулям, разбивать небольшие отряды конницы и очищать леса от разбойничьих шаек, состоявших из беглых шведских и прусских солдат и местных бродяг. Но напасть на какой-либо город мечник не мог.

Но и шведы уже поумнели. В начале восстания во всей Литве и Жмуди перерезаны были все мелкие шведские отряды, разбросанные по отдельным квартирам или стоявшие по деревням. Те, что уцелели, наскоро укрепились в городах и выходили оттуда лишь в экспедиции. Таким образом, поля, леса, деревни и маленькие местечки были в руках поляков, но все большие города были заняты шведами, и выгнать их оттуда было невозможно.

Отряд мечника был одним из лучших; другие могли сделать еще меньше. На границе Инфляндии мятежники, правда, так осмелели, что два раза осаждали Биржи, которым во второй раз пришлось сдаться. Но эта удача объяснялась тем, что Понтус де ла Гарди отозвал из соседних с Инфляндией поветов все войска для защиты Риги против царских войск.

Но его блестящие и редкие в истории победы заставляли думать, что эта война скоро кончится и что Жмудь снова займут упоенные победой шведские войска. Но пока в лесах было довольно безопасно, и многочисленные «партии» повстанцев могли быть спокойны, что неприятель не будет искать их в лесных чащах.

Поэтому мечник бросил мысль искать убежища в Беловежской пуще, тем более что она была далеко, а по дороге лежало много городов с сильными гарнизонами.

— Господь послал нам сухую осень, — говорил он девушкам, — я прикажу устроить для вас шатер, дам бабу для услуг, и вы останетесь в лагере. Теперь в лесах самое надежное убежище. Мои Биллевичи сожжены дотла; на усадьбы нападают бродяги, а порой и шведские отряды. Где же вам преклонить голову, как не у меня? В моем распоряжении несколько сот сабель. А когда настанет слякоть, я подыщу для вас какую-нибудь избенку в лесной чаще.

Этот план очень понравился панне Божобогатой, так как в «партии» мечника было несколько молодых Биллевичей, учтивых кавалеров, и, кроме того, ходили слухи, что Бабинич идет в эти края.

Ануся надеялась, что, как только Бабинич явится, он вмиг разобьет шведов, а потом… потом будет, что Бог даст. Ол е нька тоже думала, что в лесу безопаснее всего, и хотела лишь быть как можно дальше от Таурог, опасаясь преследований Саковича.

— Пойдемте к Водоктам, — сказала она, — там мы будем среди своих. Если даже Водокты сожжены, то есть еще Митруны и все окрестные «застенки». Не может быть, чтобы весь край превратился в пустыню. В случае опасности ляуданцы нас защитят.

— Да ведь все ляуданцы ушли с Володыевским, — возразил молодой Юрий Биллевич.

— Остались старики и подростки; впрочем, и женщины тамошние умеют защищаться, если понадобится. Леса там больше здешних. Домашевичи-охотники или Госцевичи-смолокуры проведут нас в Роговскую пущу, где ни один неприятель нас не найдет.

— А я укреплю лагерь и, поместив вас в безопасном месте, буду на шведов нападать и истреблять тех, которые осмелятся подойти к окраинам пущи, — сказал мечник. — Это великолепная мысль, там можно поработать на славу!

Кто знает, быть может, мечник ухватился за мысль Ол е ньки, потому что сам он немного побаивался Саковича, который, будучи доведен до отчаяния, мог быть страшен.

Но совет действительно был хорош и потому всем пришелся по душе; мечник еще в тот же день отправил пехоту под начальством Юрия Биллевича, поручив ей пробраться через леса к Кракинову; а сам он с конницей выступил дня через два, собрав предварительно точные сведения, не вышли ли из Кейдан или из Россией, мимо которых ему надо было проходить, какие-нибудь значительные шведские отряды.

Отряд мечника подвигался медленно и осторожно. Девушки ехали в крестьянской телеге, а по временам верхом на лошадях, которых достал для них мечник.

Юрий подарил Анусе легкую сабельку, она повесила ее на шелковой перевязи через плечо и в ухарски надетой на голову шапочке гарцевала перед отрядом, точно ротмистр. Ее забавляли и поход, и сверкавшие на солнце сабли, и пылавшие ночью костры.

Молодые офицеры и солдаты восхищались ею, а она стреляла глазками во все стороны и по три раза в день распускала свои косы, чтобы потом заплетать их у светлых ручьев, заменявших ей зеркало. Она часто говорила, что хотела бы видеть битву, чтобы дать пример мужества, но на самом деле она хотела лишь покорять сердца молодых воинов и покорила их немало.

Ол е нька тоже точно ожила, выехав из Таурог. Там ее мучила неуверенность и постоянный страх; здесь, в чаще лесов, она чувствовала себя в безопасности. Здоровый воздух вернул ей силы. Вид войска, оружия, движение и говор успокаивали ее, как бальзам. Поход этот и ей доставлял удовольствие, а опасности, которые могли встретиться в пути, нисколько ее не страшили: ведь в жилах ее текла рыцарская кровь. Она реже показывалась на глаза, реже гарцевала верхом перед строем, и на нее меньше обращали внимания, зато все окружали ее уважением.

Улыбались усатые лица солдат при виде Ануси, при приближении же Ол е ньки к кострам все снимали шапки. Это уважение превратилось потом в обожание. Не обошлось и без того, чтоб кое-кто из офицеров не влюбился в нее, но никто не смел ей так прямо смотреть в глаза, как той чернушке-украинке.

Они шли через леса и заросли, часто высылая солдат на разведки, и только на седьмой день поздно ночью добрались до Любича, который лежал на краю ляуданской земли и служил для нее как бы воротами. Лошади уже так утомились, что, несмотря на настояния Ол е ньки, нельзя было продолжать путь. Мечник разместил солдат на ночлег. Сам он с девушками остановился в усадьбе, так как было холодно.

Благодаря какой-то счастливой случайности усадьба уцелела. Неприятель пощадил ее, вероятно, по распоряжению князя Януша Радзивилла, так как она принадлежала Кмицицу, и хотя впоследствии князь узнал об измене пана Андрея, но, вероятно, забыл о своем распоряжении или не успел отменить его. Повстанцы считали это имение собственностью Биллевичей, а разбойничьи шайки не решались грабить по соседству с Ляудой. Ничто здесь не изменилось. Ол е нька переступила порог этого дома с чувством боли и горечи. Она знала здесь каждый уголок, но зато почти каждый уголок был связан с воспоминаниями о каком-нибудь преступлении Кмицица. Вот столовая, украшенная портретами предков Биллевичей и головами убитых на охоте зверей. Разбитые пулями черепа еще висели на гвоздях, изрубленные саблями портреты сурово смотрели со стен, точно говорили: «Посмотри, девушка, посмотри, внучка, это он святотатственной рукой изрубил изображения твоих предков, давно почиющих в гробах…»

Ол е нька чувствовала, что не сомкнет глаз в этом поруганном доме. Ей казалось, что по темным углам снуют еще тени страшных компаньонов пана Андрея и что из их ноздрей пышет пламя.

И как быстро переходил этот человек, которого она некогда так любила, от шалостей к проступкам, от проступков к тяжким преступлениям: от надругательства над портретами — к распутству, к сожжению Упиты и Волмонтовичей, к похищению ее самой, далее к службе у Радзивилла, затем к измене, увенчанной обещанием посягнуть на жизнь короля, отца всей Речи Посполитой.

Ночь проходила, а сон не смыкал ее глаз. Все раны ее души снова раскрылись, и ее жгла нестерпимая боль. Лицо ее снова горело от стыда, она не плакала, но сердце ее наполнилось такой безмерной скорбью, что едва могло вместить ее.

О чем она тосковала? О том, что могло бы быть, если бы он был другим, если бы, при всей его разнузданности и дикости, у него было бы хоть благородное сердце, если бы был какой-нибудь предел, которого он не мог перейти в своих преступлениях… Ведь ее сердце простило бы многое…

Ануся заметила страдания подруги и угадала причину, так как мечник давно рассказал ей всю эту историю. Она подошла к Ол е ньке и, обняв ее за шею, сказала:

— Ол е нька, в этом доме ты корчишься от боли!..

Ол е нька сначала не хотела отвечать и только задрожала всем телом и залилась горьким, отчаянным плачем. Схватив руку Ануси, она прислонилась головкой к плечу подруги и вся тряслась от рыданий.

Анусе пришлось долго ждать, пока Ол е нька успокоилась немного, и она сказала тихим голосом:

— Ол е нька, помолимся за него…

Но Ол е нька обеими руками закрыла глаза.

— Нет… не могу… — произнесла она с усилием.

И, лихорадочным движением откидывая волосы, которые упали ей на виски, она заговорила задыхающимся голосом:

— Видишь ли… не могу… Ты счастлива! Твой Бабинич честен, славен… перед Богом… и отчизной… Ты счастлива… А мне нельзя даже молиться за него… Тут везде кровь человеческая… пепелище. Если бы он хоть… отчизне не изменял! Если бы не посягал на жизнь короля! Я уже раньше все простила ему… в Кейданах… потому что думала… потому что любила его всей душой… Но теперь не могу… О Боже милосердный… Не могу… Мне самой хочется умереть… И хочу, чтобы он умер…

— За всякого можно молиться! — возразила Ануся. — Бог милосерднее людей и знает то, чего люди часто не знают!

Сказав это, она опустилась на колени и начала молиться, а Ол е нька пала ниц на землю и пролежала так до утра.

На следующий день по всей окрестности разнеслась весть, что пан мечник Биллевич прибыл на Ляуду. Все вышли его встречать. Из соседних лесов выходили дряхлые старцы и женщины с детьми. Два года уже никто не пахал и не сеял в «застенках». Сами «застенки» большей частью были сожжены и опустошены. Население жило в лесах. Все мужчины ушли с паном Володыевским или разбрелись по разным «партиям», остались только подростки — стеречь и защищать остатки имущества, и они защищали его, но лишь в глубине пущ.

Мечника встретили как спасителя, со слезами радости. Этим простым людям казалось, что раз мечник с «панной» возвращаются в свое старинное гнездо, то, значит, войне и всем бедствиям — конец. И они сейчас же стали возвращаться в свои деревни, сгоняя из лесов одичавший скот.

Шведы, правда, были недалеко, в Поневеже, но на них уже обращали меньше внимания, так как отряд мечника и другие отряды могли защищать их в случае нужды.

Пан Томаш намеревался даже ударить на Поневеж, чтобы совсем очистить повет от шведов; он ждал лишь, чтобы под его знамена собралось побольше людей, а главным образом, чтобы пехоту снабдили ружьями, которых немало было припрятано Домашевичами в лесах; а пока он осматривал местность, переезжая из деревни в деревню.

Но это был печальный осмотр. В Водоктах была сожжена усадьба и половина деревни; в Митрунах тоже; только Волмонтовичи Бутрымов, некогда сожженные Кмицицем, успели отстроиться после пожара и уцелели. Дрожейканы и Домашевичи были сожжены дотла, Пацунели — наполовину. Мрозы — дотла, а Гощуны поплатились больше всех: всем мужикам, от мала до велика, были отрублены правые руки, по приказанию полковника Роса. Так разорила эту местность война, таковы были последствия измены князя Януша Радзивилла!

Пока мечник окончил осмотр местности и разместил отряды пехоты, снова получены были известия. Они были радостны и страшны в то же время. Юрий Биллевич с несколькими десятками всадников отправился к Поневежу и дорогой, захватив нескольких шведов, узнал от них о битве под Простками. И с каждым днем приходили все новые подробности, и они были так удивительны, что походили на сказку.

— Госевский, — говорили, — разбил графа Вальдека, Израеля и князя Богуслава. Войско истреблено, вожди в плену. Вся Пруссия в огне!

Несколько недель спустя прогремело еще одно грозное имя: Бабинича.

— Бабинич — главный виновник победы под Простками, — говорили по всей Жмуди, — Бабинич собственной рукой ранил князя Богуслава и захватил его в плен!

А потом:

— Бабинич жжет Пруссию и идет, как смерть, к Жмуди, оставляя лишь небо да землю!

— Бабинич сжег Тауроги, Сакович бежал от него в леса.

Последнее произошло слишком близко, и долго сомневаться не пришлось. Известие вскоре вполне подтвердилось.

Ануся Божобогатая все это время, пока приходили эти известия, жила в каком-то чаду, то смеялась, то плакала, топала ногами, когда кто-нибудь не верил, и повторяла всем, хотели ли ее слушать или нет:

— Я знаю пана Бабинича… Он меня из Замостья к пану Сапеге вез! Это самый великий воин в мире. Не знаю, сравнится ли с ним даже пан Чарнецкий. Это он, под командой пана Сапеги, разбил войско Богуслава во время первого похода… Он, а не кто другой, я уверена, ранил его под Простками. Бабинич справится с Саковичем, даже десятью такими, как Сакович. А шведов в месяц выгонит из Жмуди!

И ее уверения вскоре оправдались. Не было уже ни малейшего сомнения, что грозный воин, именуемый Бабиничем, двинулся от Таурог в глубину страны, на север.

Под Колтынями он наголову разбил полковника Бальдона и уничтожил весь его отряд; при Ворнях перерубил шведскую пехоту, отступавшую к Тельшам, а под Тельшами разбил полковника Нормана и Гуденскиольда; Гуденскиольд погиб, а Норман с остатками войска отступил к Загорам, к самой жмудской границе.

Из Тельш Бабинич двинулся к Куршанам, прогоняя мелкие отряды шведов, которые сломя голову бежали от него и соединялись с более сильными гарнизонами.

От Таурог и Полонги до Бирж и Вилькомира гремело имя победителя. Рассказывали о его жестокостях со шведами. Рассказывали, что отряд его, состоявший первоначально из небольшого чамбула татар и полка волонтеров, с каждым днем растет, так как все живое стекается к нему; с ним соединяются все «партии», а он держит их в железных руках и ведет на неприятеля.

Все были так заняты Бабиничем, что известие о поражении, которое Госевский потерпел от Штейнбока под Филипповом, не произвело никакого впечатления. Бабинич был ближе, и им интересовались больше.

Ануся каждый день умоляла мечника соединиться со знаменитым воином. Ол е нька ее поддерживала. Офицеры и шляхта, сгоравшие от любопытства, тоже торопили мечника.

Это было дело не легкое. Бабинич был в другой стороне и часто совсем исчезал, так что о нем не было ни слуху ни духу; потом он снова показывался где-нибудь, и снова доходили слухи о новой победе. Все отряды и гарнизоны из городов и местечек, спасаясь от Бабинича, отрезали дороги. Наконец за Россиенами появился сильный отряд Саковича, о котором говорили, что он истребляет все на своем пути и, подвергая пленных страшным пыткам, расспрашивает их об отряде Биллевича.

Мечник не только не мог идти к Бабиничу, но боялся даже, не станет ли ему скоро слишком тесно в окрестностях Ляуды.

Не зная, на что решиться, он открыл Юрию Биллевичу, что намерен отступить на восток, к Роговской пуще. Юрий тотчас проболтался Анусе, которая сейчас же побежала к мечнику.

— Дорогой дядя, — сказала она (она всегда называла его так, когда хотела что-нибудь выпросить), — я слышала, что вы собираетесь бежать… Разве не стыдно такому знаменитому воину бежать при одном известии о неприятеле?!

— Вечно вы во все свой носик суете! — в смущении ответил мечник. — Это вас не касается!

— Хорошо, тогда бегите, а я останусь здесь.

— Чтобы вас захватил Сакович? Вот увидите!

— Сакович не захватит, потому что меня Бабинич защитит!

— Как же! Так он и будет знать, где вы! Я уже говорил, что мы не сможем пробраться к нему.

— Но он сможет прийти к нам. Я с ним знакома; если бы мне удалось только переслать ему письмо, то я уверена, что он пришел бы сюда, разбив сначала Саковича. Он меня немного любил и, наверно, не отказал бы в помощи.

— А кто же возьмется отнести письмо?

— Можно будет послать первого попавшегося мужика.

— Не помешает, никак не помешает! Уж на что Ол е нька умна, а видно, и у вас ума немало. Если даже нам придется отступить в леса от неприятеля, все же лучше, чтобы Бабинич пришел в наши края — этак мы скорее с ним соединимся. Попробуйте, ваць-панна! Нарочного мы найдем, и человека верного.

Ануся так ревностно принялась за дело, что в тот же день нашла двух, желающих доставить письмо: Юрия Биллевича и Брауна. Оба должны были взять по письму одинакового содержания, чтобы не тот, так другой доставил его Бабиничу. С самым письмом у Ануси было гораздо больше хлопот; наконец она написала следующее:

«Пишу ваць-пану в отчаянии; если вы только помните меня (хотя сомневаюсь, ибо о чем же вам было бы помнить?), то умоляю вас поспешить мне на помощь. Судя по заботливости вашей, которой вы окружили меня по дороге из Замостья, смею надеяться, что вы не оставите меня в несчастии. Я нахожусь в «партии» пана Биллевича, мечника россиенского, который приютил меня, ибо я родственницу его, панну Биллевич, освободила из таурогской неволи. И его и нас со всех сторон окружает неприятель. С одной стороны — шведы, с другой — пан Сакович, от грешной назойливости которого мне пришлось бежать и искать спасения в отряде. Знаю, что вы меня не любили, хотя, видит Бог, ничего дурного я вам не сделала и всей душой была к вам расположена. Но хотя вы и не любите меня, спасите бедную сироту от рук неприятеля, Бог вознаградит вас за это, а я буду молиться за вас, ваць-пане, которого теперь уже называю добрым опекуном, а тогда буду до самой смерти называть своим избавителем…»

Когда посланцы покидали лагерь, Ануся, сознавая, каким опасностям они подвергаются, испугалась за них и хотела их удержать.

Со слезами на глазах она стала умолять мечника, чтобы он запретил им ехать и отдал письма крестьянам, которым легче будет пробраться.

Но Браун и Юрий Биллевич упорствовали и не слушали никаких доводов. Оба они хотели перещеголять друг друга в готовности к услугам, и ни тот ни другой не предвидели того, что их ожидало.

Неделю спустя Браун попал в руки Саковича, который приказал содрать с него кожу, а бедный Юрий Биллевич был застрелен за Поневежем, когда убегал от шведского разъезда.

Оба письма попали в руки неприятеля.