Онлайн чтение книги Золотые мили
Глава XXI

— Ничего не остается, как сообщить полиции, — сказал Динни, выслушав рассказ Калгурлы. Погруженная в мрачное раздумье, старуха что-то вяло пробормотала в ответ.

— Ты должна рассказать полиции все, что знаешь, Калгурла, — сказал Динни. — Надо помочь им найти Маритану.

— Угу, — согласилась Калгурла.

— Не выпускайте ее из виду, — предупредил Динни. — Если дело нечисто, ей опасно расхаживать одной, пока все не выяснится.

— Разве ее удержишь, если ей вздумается уйти, — сказала Салли.

Однако, когда полицейский сержант, которого привел Динни, принялся расспрашивать Калгурлу, Салли пришла к заключению, что старуха куда сообразительнее, чем она думала. Калгурла твердо стояла на своем, несмотря на попытки полицейского сбить ее с толку и немножко припугнуть, и сумела его убедить, что у нее достаточно оснований для беспокойства о Маритане.

Сержант Догерти и еще один констебль сели на коней и отправились к Фреду Кэрнсу; они нашли участок покинутым: только куры копошились в пыли да бродили козы. Раздавшийся внезапно детский плач открыл полицейским, где прятались дети, которые тотчас разбежались при виде грозных всадников. «Все они были до смерти перепуганы и, видимо, еле живы от голода», — рассказывал потом сержант Догерти. С большим трудом заставил он разговориться старшую девочку, нянчившую совсем крошечного ребенка. Она сказала, что мама давно ушла в лес, а отец пошел разыскивать ее. Ребенок, очевидно, был болен, он все время хныкал, и сержант Догерти, опасаясь, что он вот-вот умрет, хотел отвезти его в больницу, но малыша невозможно было оторвать от других детей.

Догерти допросил двух бродяг, работавших на участке Фреда Кэрнса. Они рассказали, что дети порядком намаялись с тех пор, как Маритана ушла в лес, а Фред отправился разыскивать ее, чтобы привезти обратно домой.

До того, как Маритана сошлась с Фредом Кэрнсом, у нее был сын. Он кочевал с племенем, бродившим в окрестностях Девяностой Мили. Случалось, Маритана забирала детей и отправлялась к сыну — покочевать с ним и с тем племенем, к которому он пристал. Но на этот раз Маритана не взяла с собой детей, и Фред был страшно зол на нее: ну как же это можно — уйти я оставить его с годовалым ребенком на руках.

Фред сел в свою тележку, сказали бродяги сыщикам, и уехал в направлении Девяностой Мили.

Дня через два верховые констебли нашли его повозку в зарослях. Весь лес вокруг был тщательно прочесан в поисках его следов или хоть каких-то указаний на то, где он может быть, но все напрасно; Фред Кэрнс исчез так же таинственно, как и Маритана, бросив детишек на произвол судьбы.

Правда, на участке были козы и куры, а в хибаре стояло полмешка муки и несколько банок с вареньем, так что какое-то время дети могли просуществовать. Но что стало бы с ними через неделю-другую? Решено было, что туда поедет Калгурла и будет за ними присматривать. К тому времени, когда она туда добралась, грудной ребенок уже умер. Крошечное тельце подвергли вскрытию, чтобы выяснить причину смерти, а всех остальных детей Кэрнса взяла на свое попечение полиция. Они были рассованы по приютам и детским домам в разных частях штата.

Чего только не говорили о причинах, побудивших Маритану бросить семью! Большинство сходилось во мнении, что Маритана скрылась, узнав, что полиция заинтересовалась ею; или ее запугала Большая Четверка и заставила спрятаться, пока не будут забыты ее угрозы выступить с разоблачениями в суде. Всякое случалось на приисках, но убивать до сих пор никого не убивали. Поэтому мало кто усматривал & исчезновении Маританы трагическую загадку.

— Слыхал? Маритана сбежала с кем-то, — сообщали друг другу рудокопы.

— А Фред Кэрнс рыщет за ней по зарослям — с ружьем.

— Стыд и срам оставить мужа с оравой детей!

— Но и он хорош — кто же это бросает ребят в лесу на произвол судьбы?

Прошла неделя, и, поскольку полиция за это время ни на шаг не продвинулась в своих розысках, интерес к делу постепенно заглох.

О нем почти забыли, когда по приискам разнеслась весть о том, что Германия объявила войну России, а во Франции отдан приказ о всеобщей мобилизации, Англия призвала моряков запаса, военные суда забирают в портах уголь, продовольствие и боеприпасы. Во всех странах закрылись биржи. Повсюду шли молебствия о мире. И, подобно удару грома, прииски оглушила весть: «Мы воюем!»

Люди, которые бывало спрашивали: «Какое дело Австралии до войны в Европе?» — были ошеломлены. Салли знала, как обычно отвечали на этот вопрос. Она достаточно наслышалась таких ответов, и все же ей трудно было уяснить себе, что эта война в Европе, так далеко от Австралии, может захватить жителей даже глубинки вроде Калгурли, и закружить их в страшном вихре разрушения и смерти.

— Я не хочу, чтобы мои мальчики убивали сыновей других матерей, — в отчаянии говорила Салли сначала самой себе, а потом и женщинам, выбежавшим, как и она, на улицу. — Господи, разве нет других путей утрясти все спорные вопросы между странами? Или единственный путь — война? Неужели политические деятели и государственные мужи великих держав настолько безрассудны, что не могут придумать ничего лучше, как посылать мужчин убивать друг друга? И из-за чего? Из-за того, что их страны перессорились между собой.

— Будь они прокляты, вот что я скажу! Провались они в преисподнюю! — воскликнула Тереза Моллой. — Уже трое моих сыновей проходят военную подготовку.

— А мой старик чистит ружье, которое он привез с бурской войны. Если, говорит, не удастся пострелять в немцев, так хоть постою за Австралию, случись япошкам полезть на нас.

Скоро в воздухе замелькали флаги, оркестры заиграли национальные гимны «Правь, Британия» и «Боже, храни короля». Видные горожане произносили зажигательные речи. Солдат местного Восемьдесят четвертого пехотного полка, одетых в походную форму, встречали восторженными криками. Патриотический пыл возрастал не по дням, а по часам; возбужденные толпы людей в пылу шовинистических настроений и воинственного азарта совершенно перестали владеть собой. В лавочках, принадлежащих немцам, были выбиты все стекла, а немцев или австрийцев, которые не были еще интернированы, толпа волокла прямо в полицейский участок или к военным властям. По городу с быстротой огня, раздуваемого ветром, распространялись сенсационные рассказы о шпионах и о готовящихся диверсиях на водохранилище и железной дороге. С побережья приходили слухи о таинственных огоньках и сигналах, подаваемых с высоких зданий.

Лал уехал в лагери, гордый и счастливый, что может считать себя солдатом. Дэн подарил ему Моппингара, так что Лал мог теперь вступить добровольцем в легкую кавалерию, отправлявшуюся за океан.

Ну, а что будет с отцовским делом, которым Лал заправлял после ареста Морриса? Он даже и не подумал об этом. Просто оставил все на старого плотника, работавшего у Морриса много лет.

— Все в порядке, мама, — нетерпеливо сказал Лал. — Не беспокойся. Барни Аллен вполне справится.

Салли не могла осуждать Лала за то, что война значила для него больше, чем предприятие Морриса. Лал и без того всегда им тяготился: всю жизнь ему хотелось быть солдатом, и вот теперь его мечта сбывалась. О войне он думал как о возможности отличиться, совершить что-то такое, что принесет ему почести и славу. Он полюбил военные учения, смотры и весь распорядок лагерной жизни и, еще проходя подготовку в гражданском ополчении, чувствовал себя в этой атмосфере, как рыба в воде. Это вносило восхитительное разнообразие в его повседневную жизнь с ее постылыми обязанностями — снимать мерку с мертвецов и устраивать похороны. Лала положительно нельзя было узнать, когда он приехал домой на короткую побывку в нарядной форме и фетровой шляпе, украшенной перьями эму; он горделиво выступал, позвякивая шпорами, — настоящий воин с головы до пят.

Лал особенно не задумывается, говорила себе Салли. Поступает, как обязан поступать каждый мужчина, способный носить оружие. Он считает, что могущество Германской империи должно быть сокрушено и что Великобритании должна быть оказана всяческая поддержка в ее сопротивлении попыткам Германии установить свое господство над миром.

Возможно, он и прав, думала Салли. Если для безопасности Австралии необходимо сокрушить мощь германского флота и германской армии, то австралийцы обязаны сражаться вместе с англичанами. Но в народе скоро пошли другие разговоры — о том, что Австралия должна оставить себе достаточно солдат на случай, если ей придется защищать собственные берега и жителей от вторжения. Какое ей в конце концов дело до смерти австрийского эрцгерцога, до заговоров сербских патриотов, интриг немецкой и русской дипломатии?

— Дело тут не только в этом, — говорил Чарли О'Рейли. — Причины войны — в экономике, в борьбе за рынки сбыта и сферы влияния. Это же пушечные короли стараются втравить народы в братоубийственную войну — войну на взаимное уничтожение. Война — их бизнес. Они наживают на ней колоссальные прибыли, а прибыли—опора капиталистической системы. Рабочие Англии и Германии просто пешки. Их обманом заставляют убивать друг друга ради того, чтобы умножать прибыли военнозаводчиков и всего класса хозяев вообще.

Салли была поражена, что Динни соглашается с ним. Она, например, не могла абстрактно рассуждать о войне, а об этой войне — в особенности.

Для нее война была жестокой реальностью, угрожавшей жизни ее сыновей. Салли знала, что бессильна уберечь их от войны; но это не мешало ей снова и снова возвращаться к мысли о том, как спасти своих мальчиков, которых, по словам Чарли О'Рейли, гонят на бойню «точно овец».

Надо сказать, что на приисках, вопреки ожиданиям, оказалось не так много охотников отправиться с первыми экспедиционными войсками за океан. Федеральное правительство обещало выставить двадцать тысяч обученных солдат, и добровольцы уже проходили в лагерях подготовку. Однако вербовка среди рудокопов шла плохо. В ответ на вопросы вербовщиков на Боулдер-Рифе говорили:

— А что будет с Австралией?

Премьер-министру Энди Фишеру легко призывать народ отдать «все до последнего человека и последнего шиллинга» на защиту империи! А между тем люди самых разных взглядов стали с тревогой задумываться над тем, к чему это ведет: ведь Австралия может оказаться совсем беззащитной, если не воспрепятствовать политике оголения страны, что и произойдет, когда укомплектуют экспедиционный корпус. В конце концов Австралия — это же часть империи, протестовали местные дельцы, и не секрет, что ее оборона находится в плачевном состоянии: нет ни достаточного количества людей, ни снаряжения и боеприпасов для сколько-нибудь эффективного отпора врагу в случае нападения.

Офицеры-вербовщики жаловались, что на приисках слишком много иностранцев и рабочих агитаторов. А Хьюги Мэгон, член парламента от Калгурли, предостерегал народ от опасности увлечения военной горячкой.

— Война — это, возможно, и весьма приятное занятие для всяких там принцев и герцогов, — говорил он. — Но для рабочего класса и для рядовых солдат — это скверная штука.

— Уж наши мерзавцы на Золотой Миле постараются набить себе на войне мошну, — заявил Динни. — А сколько они кричат о том, с какой радостью каждый из них отдал бы свою жизнь за короля и отечество… вот только бы скинуть десяток годков.

— Жизнь они бы отдали, а вот прибыли — извините-с! — пробурчал Билл Дэлли. — Уговаривать рабочих идти за них на смерть — это они могут. А вот поделиться своими прибылями с теми, кто пойдет за них воевать, — об этом не может быть и речи.

— Накануне объявления войны в Рабочем клубе был митинг безработных, — сказал Чарли О'Рейли. — Что же сделали для них эти патриоты? Да ровно ничего! По ним — так хоть подыхай с голоду. А теперь они говорят: «Вот вам и занятие для безработных». Почему бы, мол, им не стать пушечным мясом? Почему бы не умереть за нас геройской смертью?

— Как же, ждите! — буркнул Барни Райорден.

Однако вторжение в Бельгию и телеграфные сообщения о зверствах немцев круто изменили настроение в пользу войны. Рассказы о зверских убийствах беззащитных жителей целых деревень, о женщине, заколотой штыком, когда она сидела за швейной машинкой, о старике, повешенном на стропилах собственного дома над разведенным на полу костром, заставляли призадуматься над тем, что может означать победа Германии для жителей любой части света.

Нельзя же сидеть сложа руки и смотреть на этих зарвавшихся мерзавцев — говорили друг другу даже заведомые противники войны, не желавшие поступаться своей личной свободой ради службы в армии.

И они шли на вербовочные пункты, побуждаемые непонятной силой, благородным порывом, заставлявшим их восставать против агрессии и жестокости. Шли со спокойным мужеством, в полном сознании того, куда и на что идут. Разве это не самое лучшее, что есть в человеческой натуре, думала Салли, — проявить себя вот так в тяжелую минуту, стать над самим собой. Но какое преступление надругаться над этим священным порывом, употребить его во зло.

Неужели прав Чарли О'Рейли, говоря, что народ дурачат, обманывают с помощью хорошо известных уловок, чтобы набрать побольше добровольцев?

Но в ту пору едва ли кто прислушивался к словам Чарли. А вскоре его и некоторых ребят из ИРМ[8]ИРМ активно выступала против империалистической войны 1914–1918 годов, расценивая ее как войну грабительскую. — Прим. ред. за такие речи избили и выгнали из города.

Все форты и военные укрепления на австралийском побережье были укомплектованы до нормы военного времени. Говорили, что пятьдесят тысяч обученных солдат готовы к обороне Австралии. Но что значила эта цифра для обороны страны, равной по территории Соединенному королевству и большей части Европы, вместе взятым, — страны, береговая линия которой составляет около двадцати тысяч километров?

Неужели забыли про угрозу со стороны Японии? У Великобритании есть договор с Японией, — отвечали на митингах тем, кто прерывал оратора этим вопросом, а потому «Японию нельзя рассматривать как потенциального врага». Япония связана с Великобританией договорными обязательствами и не станет нападать на Австралию, пока Великобритания находится в состоянии войны. Договорными обязательствами? А разве они помешали немцам вторгнуться в Бельгию? Вообще на договоры сейчас всё больше и больше смотрят как на клочок бумаги.

— Нам всегда твердили, что только британский флот способен защитить Австралию от вторжения, — ворчал Динни. — Ну а теперь что же мы будем делать, когда британский флот заперт в Северном море?

— Битва за Австралию идет на Северном море, так же как во Франции и в Бельгии! — воскликнул Лал с азартом истого вояки.

— Будем надеяться, что ты прав, сынок, — задумчиво попыхивая трубкой, заметил Динни. — Только не воображай, что война там и кончится.

Салли была чуть ли не рада, что Том и Моррис недосягаемы для этого военного безумия. Она, конечно, и предполагать не могла, что будет когда-нибудь благодарить судьбу за то, что Моррис и Том сидят в тюрьме.

Хорошего в этом, конечно, мало, с горечью думала она. Но можно хоть не опасаться, что Моррис кинется предлагать свои услуги и жизнь для защиты империи. Хотя Моррис много лет прожил на приисках и уже не собирался их покидать, он не забыл, что он англичанин. Можно не сомневаться, что он гордится своей принадлежностью к англосаксонской расе и глубоко предан своей старой родине. Во время англо-бурской войны он никому слова дурного не позволял сказать об английской политике. И хотя Моррис был уже немолод, Салли не сомневалась, что он пошел бы в армию — в любом качестве, лишь бы внести свою посильную лепту и помочь Великобритании одолеть врагов.

Салли очень опасалась, что Моррис и от сыновей будет ожидать проявления столь же патриотических чувств. Притом — не только от одного Лала. А между тем военная служба не привлекает ни Дика, ни Тома, ни Дэна. Они ненавидят войну и будут проклинать каждый час, потраченный на военное обучение. Конечно, в случае необходимости, если этого потребует их честь, каждый из них пойдет в армию, думала Салли и тотчас замирала от ужаса при одной мысли, что все ее сыновья могут быть ввергнуты в страшный водоворот войны и унесены им.

Ей приходилось то и дело напоминать себе, что Дэн еще школьник и, следовательно, пока в полной безопасности, а Дик через несколько недель женится. Салли надеялась, что его любовь к Эми и ответственность за будущую семью возьмут верх над призывами сержантов-вербовщиков, над лихорадочным возбуждением, порождаемым громом военных оркестров, и над этими рассказами об ужасах и зверствах, которыми полны все газеты.

— Господи, — молилась она, — спаси Дика от войны!