Онлайн чтение книги Золотые мили
Глава XLVII

Вернувшись домой, Салли узнала, что Дик работает под землей на Боулдер-Рифе. Мало того — работает дробильщиком: разбивает молотком руду перед бункеровкой.

Салли тяжело было сознавать, что он взялся за простую, черную работу. Но Дик относился к этому юмористически или, по крайней мере, делал вид, что относится так.

— Это ведь только временно, Салли моя, — беспечно говорил он. — Мне это полезно — укрепляет мускулы. Вилунские хозяева сейчас стараются раздобыть побольше денег. А когда работы возобновятся, они с удовольствием возьмут меня обратно.

Но и Дику предстояло оставить работу в связи с забастовкой.

— Борьба-то ведь все та же, прежняя, — заметил Динни. — Первый раунд, если можно так выразиться, был у нас на приисках за право добывать россыпное золото, а это пошел уже второй раунд.

— Сейчас на карту поставлен самый основной принцип профсоюзного движения, — сказал Том. — И вот теперь снова вытащили на свет старый кулгардийский союз — это просто трюк, чтобы отвлечь внимание от главного.

— Правильно, — подтвердил Динни.

— Да что тут у вас произошло, пока нас не было? — с тревогой спросила Салли.

— Очень важная вещь, — сказал Том, — голосование. Подавляющее большинство горняков на Золотой Миле голосовало за то, чтобы не допускать к работе на рудниках не членов профсоюза. Все наши, понятно, — члены союза горняков, входящего в Австралийский рабочий союз, и они говорят, что капиталисты возродили и поддерживают сейчас кулгардийский союз для того, чтобы провалить это решение, помешать рудокопам укрепить свою организацию. Кулгардийский союз принял резолюцию, осуждающую решение Австралийского рабочего союза как «шантаж, подстроенный кучкой большевиков с целью запугивания». В резолюции говорится, что кулгардийский союз намерен твердо стоять на своем и, если нужно, выступит с оружием в руках на защиту горняков и своей страны от иностранных агитаторов.

— Нетрудно угадать, откуда ветер дует.

— Вот это же и мы говорим, мама, — сказал Том. — Мы думаем, что не один горняк, у которого есть хоть капля здравого смысла, не попадется на эту удочку и не позволит, чтобы его использовали для подрыва профсоюзного движения. Это все некоторые наши старожилы. Вообразили себя патриотами, потому что голосовали за всеобщую воинскую повинность, а ведь сами гроша не дали, чтобы помочь своим товарищам рабочим во время забастовки портовых грузчиков. Но факт остается фактом: эта шатия играет на руку хозяевам, которые хотят сломить единство рудокопов и заставить нас работать вместе со штрейкбрехерами.

— Знаешь, Томми, ведь кулгардийский союз был зарегистрирован не в федеральном арбитражном суде, а в суде штата — вот, похоже, в чем загвоздка, — сказал Дик.

— Но у него нет ни фондов, ни достаточного количества членов, чтобы выиграть дело, а мы сейчас добиваемся разбора дела в арбитражном суде, — заметил Том. — И у нас хватит и сил и средств.

— Ну, тут прохвостов разных найдется немало, — прервал его Динни. — Любителей чужими руками жар загребать — пускай-де за них другие дерутся и раскошеливаются.

— Гады, предатели! — с сердцем сказала Эйли. — Ни один честный рудокоп не захочет взглянуть в их сторону.

— В начале года, — продолжал Том, — все профсоюзы Запада, входящие в Австралийский союз горняков, постановили влиться в Австралийский рабочий союз. Все — за исключением кулгардийского союза. Уже много лет он фактически не существовал: у него было слишком мало членов даже для того, чтобы проголосовать и Припять решение о самоликвидации в ту пору, когда другие профсоюзы вливались в Австралийский рабочий союз. Тогда была сделана попытка организовать Всеобщий рабочий союз, чтобы воспрепятствовать рудокопам вливаться в Австралийский рабочий союз. Тот в свою очередь заявил о незаконности регистрации этого вновь созданного союза в федеральном арбитражном суде на том основании, что Австралийский рабочий союз охватывает всех приисковых рабочих. Тогда вытащили на свет кулгардийский союз и создали в Боулдере его отделение: оно должно было стать на приисках рупором тех, кто выступал во вред интересам рабочего класса.

— Ну, а демобилизованные? — спросила Салли. — Как они настроены?

— Боулдерские — на нашей стороне, — сказал Том. — А от калгурлийских молодчиков известно, чего можно ждать.

— Ничего не видят дальше собственного носа, — буркнул Динни. — У них одно на уме — «привилегии демобилизованным». Они ведь не понимают, что только крепкий профсоюз может обеспечить им сносные условия существования. А должны бы понимать, если они рабочие.

— Мы настаиваем на том, чтобы закрыть боулдерское отделение кулгардийского союза, потому что какой же это союз горняков, — продолжал Том, возвращаясь со свойственной ему последовательностью к разговору о борьбе горняков. — В этот союз принимали и лавочников, и трактирщиков, кого угодно — людей, не имеющих никакого отношения к горной промышленности. Отделение не представило в регистрационное бюро ни списка членов, ни списка должностных лиц, не отчитывалось ни в годовых доходах, ни в расходовании средств. Да и, кроме того, в Боулдере уже существовал профсоюз, когда там создали эту липу — отделение кулгардийского союза.

— Мне кажется, ты прав. Том, — со вздохом сказала Салли. — Надо раскрыть на это людям глаза. Но только бы демобилизованных не втягивали в эту историю.

— Нам бы тоже этого не хотелось, — сказал Том. — Мы считаем, что это наша задача, задача рудокопов — разобраться в своих делах. И демобилизованным нечего сюда соваться.

Салли с ужасом думала о лишениях, которые забастовка несла рудокопам, их женам и всем близким. Для нее забастовка была большой трагедией, главных действующих лиц которой всегда оскорбляли и поносили те, кто не имел ни малейшего понятия о ее подлинных причинах, о том, сколько мужества и выдержки нужно рабочим, чтобы бороться за свои права. Салли достаточно хорошо знала рудокопов, чтобы понимать, как нелегко им сложить инструменты, лишиться заработка и видеть, что их жены и дети голодают. Условия, в которых приходилось работать рудокопам, были на редкость тяжелые: мрак, духота, зловоние и что ни день — несчастные случаи из-за неисправного оборудования, плохо укрепленного грунта и страшного напряжения, с каким работали даже те, чьи легкие уже разъела кварцевая пыль, работали из последних сил, тянули из себя жилы, чтобы заработка хватало на жизнь. Ясно было, что горняки доведены до полного отчаяния, если они решились выступить против хозяев.

«Печать обреченности и смерти лежит на их челе — они работают под землей», — написал про своих собратьев поэт-рудокоп Джейбец Эдвард Додд. Все, кто много лет гнул спину в зловонных лабиринтах Золотой Мили, знали, что они обречены. От туберкулеза умирало так много народу, что была создана специальная комиссия для изучения и выявления способов борьбы с распространением этой болезни.

Доклад доктора Кампстона внес ясность в вопрос о чахотке или «горняцкой болезни», как ее называли на приисках. Теперь многие рудокопы поняли, что туберкулез это одно, а фиброз или силикоз — другое, но они с содроганием узнали также и о том, что достаточно поработать под землей года два, а то и меньше, подышать пылью и вредными газами, образующимися при отпалке, чтобы получить фиброз. Туберкулез — заболевание заразное, быстро распространяющееся в удушливой атмосфере подземелья, а фиброз или силикоз — заболевание, вызываемое попаданием в легкие мельчайших частиц пыли или кварца, которые разъедают легочную ткань я неизбежно создают предрасположение ко всякого рода заболеваниям, включая туберкулез.

Салли охватывал панический страх всякий раз, как она думала о том, сколько уже времени Том работает под землей. Она умоляла его попытаться найти какой-то другой заработок. Страшилась она и за Дика — он был худ, как щепка, и выглядел совсем больным, с тех пор как вернулся с войны.

Но насколько тяжелее было положение других рудокопов! Недавно опубликованные данные свидетельствовали, что большинство горняков в той или иной степени страдает силикозом или туберкулезом. А ведь это все люди семейные, с детьми, которых надо кормить. Смертность от туберкулеза устрашающе возросла, но многие боялись расстаться с привычной работой, так как не очень-то надеялись найти другую. Поговаривали, что рудокопам, потерявшим трудоспособность, будут платить пенсию, но пока что дальше разговоров дело не шло. Сами рудокопы всегда поддерживали заболевшего товарища: пренебрегая опасностью заразиться, выполняли за него половину работы, так как знали, что иначе он получит расчет и может дойти до крайнего отчаяния.

Все знали, что хотя кое-какие предложения комиссии по улучшению вентиляции и санитарного состояния шахт и были — в урезанном виде — включены в трудовое законодательство, однако самое существенное все же осталось без внимания.

Рудокопы считали, что, опираясь на сильный профсоюз, они могут настоять на включении в трудовое законодательство пунктов, требующих более действенных мер по охране здоровья рабочих, и могут заставить хозяев улучшить условия их жизни и труда. Вот почему они сейчас собирались бастовать.

— Никогда не видел, чтоб наши парни были такими стойкими и решительными, — сказал Том.

Что же тут удивительного, подумала Салли. Ведь они борются за свое существование и за такую организацию, которая дала бы им возможность добиваться признания их роли в горной промышленности.

Когда Том внезапно вернулся домой в полдень, Салли поняла: началась забастовка.

— Перед началом работы в дневной смене, — рассказывал он, — наши уполномоченные обошли рабочих и проверили профбилеты. Тех, кто состоит в кулгардийском союзе, мы не считали членами профсоюза. Потом наши выборные пошли к рудничному начальству и заявили, что ни один человек не начнет работать до тех пор, пока у каждого рудокопа не будет членского билета Австралийского рабочего союза. Начальство сказало, что не собирается делать различия между профсоюзами и обращать внимание на то, к какому профсоюзу принадлежит тот или иной рудокоп. Тогда мы ушли, и сейчас на всех рудниках работы прекращены.

На следующий день был рабочий праздник — День труда. Под палящим солнцем демонстранты шли по городу, в воздухе развевались флаги, весело гремел духовой оркестр. На спортивном стадионе руководителей горняков встретили с большим энтузиазмом. Они говорили о том, что борьба уже началась, предупреждали горняков и их жен, что она может быть долгой и тяжелой, разъясняли, что ведется она за основные принципы профсоюзного движения. Они говорили, что только сплоченностью и организованностью можно добиться более высокой заработной платы и лучших условий труда, и большинство рабочих и их жен сами понимали это. Справедливость требует, чтобы все те, чьи интересы отстаивает профсоюз горняков, разделили с ним трудности и помогли нести расходы. Штрейкбрехер — это подлец из подлецов, ибо, пользуясь всеми преимуществами, добытыми профсоюзом в борьбе, он в ответ помогает хозяевам сорвать забастовку и одержать победу над его же товарищами рабочими.

Почти все мужчины и женщины, которые всю жизнь прожили и проработали на приисках, прекрасно понимали это; они понимали и то, что владельцы рудников всегда препятствовали росту профсоюзного движения, так как оно мешает их безраздельному господству в горной промышленности, которая столько лет дает им колоссальные прибыли, высасывая, подобно гигантскому спруту, все соки из рабочих и из населения этих заброшенных городков.

В конце дня разразилась гроза, омрачившая праздничное настроение толпы. Сотни мужчин, женщин и детей под проливным дождем кинулись по домам. Это было как бы предзнаменованием бурных и тяжелых дней, ожидавших жителей приисков.

Калгурлийская ассоциация демобилизованных, слившаяся с Империалистической лигой и называвшаяся теперь Лигой демобилизованных, выступила с резолюцией, которая ясно показывала, какая глубокая пропасть образовалась между этой группой и всеми остальными рабочими.

В этой резолюции прямо говорилось, что все демобилизованные должны стоять друг за друга и добиваться, чтобы лига имела во всех вопросах решающий голос. «Местное отделение лиги приветствует вступление всех демобилизованных в ряды профсоюза, но отказывается иметь что-либо общее с Австралийским рабочим союзом до тех пор, пока он не признает, что демобилизованным должно быть отдано предпочтение перед остальными рабочими».

— Мы должны поддерживать закон и порядок, — заявил один оратор. — Калгурлийская лига демобилизованных сплотила свои ряды на борьбу с большевизмом и прочими силами, поставившими себе целью подрыв жизненных устоев Австралии.

— При чем тут большевизм? — спрашивали рудокопы. — Мы защищаем наше право объединяться в профсоюзы.

Они смеялись над этими обвинениями, но смех их звучал резко и горько. Почему люди, которые в своих собственных интересах должны были бы бороться заодно с рудокопами, подпевают рудничным магнатам и их политическим прихлебателям? Удивление, возмущенна и гнев охватили рабочих Боулдера, когда Калгурлийская лига предложила свои услуги полиции и двести ее членов добровольно пошли служить полицейскими особого назначения.

Эта новость тотчас облетела все прииски, и калгурлийские демобилизованные созвали митинг на Хэннан-стрит, дабы разъяснить гражданам свою точку зрения в этом вопросе.

— Солдаты должны положить конец существованию Австралийского рабочего союза, иначе Австралия станет второй Россией, — сказал один оратор. — Нужно вырвать с корнем большевизм.

Сторонники лиги встретили его слова криками одобрения, противники — насмешками.

— Иностранные агенты посеяли у нас на приисках семена раздора, — заявил другой оратор.

Толпа отозвалась негодующим гулом, в котором потонуло «слушайте, слушайте!» друзей оратора.

Но вот выступил Гарри Эксфорд и заявил, что демобилизованные должны не подкачать и сейчас. Они-де сражались за всех граждан — патриотов своей родины, грудью защищали честь своих матерей, жен и сестер… Тут рудокопы пришли о ярость. Подлый намек на то, что забастовщики могут угрожать чести женщин, был оскорбителен для каждого рудокопа и старателя, которые с первых дней существования приисков рыцарски относились к женщинам и гордились этим. В едином порыве рудокопы кинулись к трибуне, и Эксфорд поплатился бы жизнью, если бы полиции не удалось вывести его из толпы. Митинг закрыли, а толпу, кипевшую от возмущения, разогнали.

Союз горняков отказался нести какую-либо ответственность за поведение своих членов во время этого митинга, равно как и в первый день забастовки, когда некоторые из них пустили в ход кулаки, расправляясь со штрейкбрехерами. Союз заявил, что он не поощряет самочинной расправы, и призвал горняков соблюдать спокойствие и дисциплину и не поддаваться ни на какие провокации.

— Разнузданные речи на митингах и вербовка полицейских особого назначения — все это делается для того, чтобы вывести вас из себя, — сказал горнякам секретарь их союза Том Брэдли. — Вам известно, что ни русские большевики, ни иностранные агитаторы не имеют ни малейшего отношения к нашей забастовке. Вы знаете, за что мы боремся — за стопроцентный охват рабочих профсоюзом, и Горная палата да и демобилизованные знают об этом не хуже нас. Но они всячески стараются раздуть вражду между горняками и демобилизованными и вызвать беспорядки. Мне не надо вам говорить, что нужно делать. Вы это и сами знаете. Но не попадитесь в ловушку, не давайте полиции повода для преследований и арестов: это отвлечет внимание от забастовки и позволит неправильно истолковать тактику, которой придерживается профсоюз.

Кроме того, профсоюз выступил с протестом против вооружения граждан, подчеркивая, что выдача оружия одной части общества для борьбы с другой его частью может пагубно повлиять на умонастроение горняков. Поскольку с обеих сторон было немало головорезов, всегда готовых полезть в драку, руководители горняков обратились к Калгурлийской лиге демобилизованных с предложением не устраивать процессий и демонстраций, которые могут привести к беспорядкам; союз горняков, в свою очередь, также воздержится от устройства каких-либо процессий и демонстраций. Тем не менее вербовка полицейских особого назначения продолжалась.

— Член городского магистрата, который, казалось бы, должен держаться нейтрально, сидит сейчас в Калгурлийской лиге и приводит к присяге новых полицейских, — сказал однажды Том. — Джордж Кэлленан говорит, что в полицию теперь набирают мальчишек семнадцати-восемнадцати лет. Но между прочим взяли и одного семидесятилетнего старца. Самые отъявленные бандиты расхаживают по городу с ружьями и револьверами.

— Во времена борьбы за россыпи они не доходили до такой наглости! — воскликнул Динни.

— Только вооружили полицию, а уже поговаривают, что вызовут отряды гражданской милиции из Йорка, — напомнила Салли.

На другое утро после рабочего праздника, в семь часов, две тысячи горняков собрались в Фимистоне, у поселка за шахтами. Все три смены на шахтах дежурили члены профсоюза, следившие за тем, чтобы не допустить к работе штрейкбрехеров. Через несколько часов по городу разнеслись самые дикие слухи: говорили, что члены профсоюза ворвались на рудники и стали избивать и сбрасывать штрейкбрехеров в шахту, и тогда, во избежание дальнейших беспорядков, рудники якобы закрыли.

Эйли с лихорадочным нетерпением ждала возвращения Тома, а Салли тревожилась за Дика. Он скорее, чем Том, может ввязаться в драку. Дик стал безрассудно смелым и непримиримым во всем — это война сделала его таким. Салли очень обрадовалась, увидев Тома и Дика, направлявшихся к ней по садовой дорожке.

Они только посмеялись над этими слухами — как якобы неистовствует профсоюз. Кое-где, правда, доходило до потасовки, но в целом они довольны положением дел.

— Надо сказать, — заметил Том, — что наш план вполне удался. Собрание в поселке прошло организованно и оживленно. У каждой шахты были выставлены пикеты. Пикетчики убеждали рабочих вступать в профсоюз, стыдили их, что они хотят работать, когда мы бастуем. И очень многие присоединились к нам, а остальные ушли.

Конечно, не везде все обошлось гладко. На одном руднике рудокопы пришли в ярость, увидев, что один парень работает, как ни в чем не бывало. Они предложили ему убраться подобру-поздорову. Этот парень после погромов похвалялся, что задаст жару всякому, кто предложит ему бросить работу. Вот, значит, он и полез в драку, и, надо признаться, ему солоно пришлось. Кто-то даже выхватил револьвер, однако ему не дали пустить его в ход и натворить беды.

— А один штрейкбрехер попробовал выкинуть такую же штуку на Упорном, — сказал Дик. — Он в свое время грозился, что демобилизованные разнесут в щепы соседнюю лавчонку, потому что хозяин выкрасил ее когда-то в красный цвет. Мы тогда сказали, что на руднике ему делать нечего, и предложили отправиться восвояси. Ему это не понравилось. Видали бы вы, как он отбивался и брыкался! Ну, мы загнали его на край насыпи, и он полетел оттуда кувырком.

— Ничего — умнее будет! — фыркнул Динни.

— На Боулдере вышло похуже, — сказал Том. — Том Брэдли наткнулся на каких-то безмозглых идиотов, которые схватили штрейкбрехера и подтащили к устью шахты, угрожая сбросить его вниз. Брэдли призвал их к порядку и велел парню убираться подобру-поздорову. Но слух об этом быстро разнесся по шахтам и напугал других штрейкбрехеров. На Боулдере пять таких парней все околачивались возле шахты, выжидая случая спуститься под землю, хотя им давно советовали отправиться по домам. Так после этого они одумались и ушли.

— Всегда найдутся горячие головы, скорые на расправу, — заметил Динни.

— Знаю, — отозвался Том; лицо у него было серьезное, суровое. — Но это оборачивается против нас.

Когда к представителям Горной палаты пришла делегация горняков, они обещали, что впредь будут советовать рабочим вступать в члены Австралийского рабочего союза. А потом, когда к ним явились делегаты Калгурлийской лиги демобилизованных, представители палаты отреклись от своих обещаний, заявив, что горняки, угрожая оружием, вырвали у них эту уступку. Здание палаты было, мол, окружено разъяренной толпой и кто-то даже бросил камень в окно. Это-то и был тот «пистолетный выстрел», который так напугал владельцев рудников. Толпа-де ворвалась в палату с главного и с черного входов. Представитель Горной палаты заявил, что обещание было дано горнякам только для того, чтобы заставить разъяренную толпу покинуть здание.

— Похоже, что рудокопов хотят довести до белого каления, чтобы они совсем потеряли голову и уже сами не знали, что творят, — воскликнула Эйли.

— Мы так и думаем, — сказал Том. — Люди предупреждены. Если начнется драка, — кто знает, к чему это приведет. Мы безоружны — мы ведь лишь отстаиваем свои права членов профсоюза, а вот правительство только и ищет повода, чтобы выпустить против нас особую полицию.

С каждым днем атмосфера накалялась все сильнее. Было предложено закрыть гостиницы. «Калгурли готовится к войне», — говорили в народе. Лигу демобилизованных называли не иначе, как «военное министерство». Отряды полиции особого назначения маршировали по улицам с примкнутыми штыками, нагоняя страх на горожан. Симпатии населения все больше и больше склонялись на сторону Австралийского рабочего союза. Горная палата отказывалась вести дальнейшие переговоры с союзом горняков и согласилась оплатить две трети расходов на содержание полицейских особого назначения. На Упорном засела полиция, вооруженная винтовками с примкнутыми штыками. Ремонтная мастерская была превращена в пункт первой помощи. На большом митинге, где собралось свыше двух тысяч человек, горняки, взбешенные попытками запугать их и помешать достижению намеченной цели, еще раз решительно подтвердили, что не станут работать с теми, кто не состоит в профсоюзе. Были созданы Комитет защиты и Фонд обеспечения питанием семей рудокопов, оставшихся без заработка в связи с прекращением работ на рудниках. Деньги в этот фонд поступали от рабочих организаций со всей Австралии. Члены профсоюзов и отделений союза горняков на северных приисках организовали сбор пожертвований в помощь горнякам Боулдера.

Но больше всего поддержала в них мужество и решимость резолюция, принятая боулдерскими демобилизованными.

Том так и сиял, читая матери и Эйли ату резолюцию:

«Митинг осуждает действия исполкома Калгурлийской лиги демобилизованных, считая, что они играют на руку Горной палате и действуют во вред интересам рабочих, а следовательно, и нашим. В связи с этим мы создаем комитет бдительности для защиты наших товарищей рабочих и борьбы за их права. Мы, собравшиеся на этот митинг — самый многолюдный из всех, когда-либо созывавшихся демобилизованными на восточных приисках, — призываем всех наших товарищей демобилизованных, работающих сейчас на рудниках, примкнуть к Австралийскому рабочему союзу. Мы полностью солидарны с Австралийским рабочим союзом и заявляем, что окажем ему всемерную поддержку. Митинг осуждает исполком Калгурлийской лиги демобилизованных за вмешательство в профессиональную борьбу рабочих, отстаивающих свои права».

— Вот это дело! — возликовал Динни.

— Это здорово подбодрило ребят, — сказал Том. — Никто теперь не может сказать, что калгурлийская шайка выступает от имени всех демобилизованных и что профсоюз занял неправильную позицию.

И вот потянулись дни бездействия, выматывающие душу дни. Возмущение рудокопов достигло предела, в массах угрожающе нарастал гнев, и столкновение казалось неизбежным. Ходили слухи, что у рудокопов припрятано оружие и оно будет пущено в ход, если полиция тронет кого-нибудь из них или если по ним будет сделан хоть один выстрел. К работе на рудниках по-прежнему не был допущен ни один штрейкбрехер, и было хорошо известно, что рудокопы не дадут штрейкбрехерам выйти на работу, даже если они явятся под охраной вооруженных солдат.

Рудокопы добивались совещания с Калгурлийской лигой демобилизованных, чтобы прийти к какому-то соглашению. Но руководители горняков считали, что вопрос о дальнейших действиях должен быть решен членами профсоюза путем голосования, а лига настаивала на том, что нельзя делать различия между членами и не членами профсоюза, и поэтому переговоры ни к чему не привели.

Однажды Том пришел домой совершенно взбешенный.

— Просто сил нет смотреть, как ведут себя эти полицейские «добровольцы», — сказал он. — Вытаскивают из карманов револьверы и у нас на глазах начинают их чистить. Расхаживают повсюду, задрав нос, издеваются и лезут на скандал. Так и дал бы им в зубы, чтобы больше не ухмылялись.

— Смотри, Томми, чтобы они и впрямь не довели тебя до этого, — сказал Динни.

Том бросился в кресло. Никогда еще Салли не видела своего спокойного, уравновешенного сына таким взволнованным и измученным.

— Я знаю, нужно сохранять спокойствие, твердо держаться плана, намеченного профсоюзом. Нельзя допустить, чтобы эти свиньи одержали верх. Я все время твержу это ребятам. Мы будем драться, если понадобится, но только организованно. Солидарность во всем и всегда! Но, черт побери, как это трудно, Динни!

— Конечно трудно, сынок, — подтвердил Динни. — Но народ на нашей стороне. Всякому ясно, что происходит. Люди диву даются, как это рудокопы сохраняют спокойствие. Если бы у профсоюза не было хороших руководителей, тут бы уже такое творилось!

— Это все так, — признался Том. — Но в понедельник собираются возобновить работы. Начальство говорит, что к этому дню они приведут все в полную готовность, Если они только попробуют использовать штрейкбрехеров…

— Не дай господь! — охнул Динни. — Уж тогда потасовки не миновать!

— Да, дело будет, — устало согласился Том.