Онлайн чтение книги Наши знакомые
17. Последний извозчик Берлина

В субботу вечером Антонина пошла к Чапурной. Ее встретили ласково, и Валя тотчас же сообщила, что они все едут на дачу и что вместе с ними должна ехать и Антонина.

— Как ты повзрослела, Старосельская, — тараторила Валя, — просто тебя и не узнать. Совсем взрослая. Кем-нибудь увлекаешься?

— Нет.

— Ну, а у меня роман просто жуткий. Я тебя с Володькой сейчас познакомлю. Вот увидишь, сама влюбишься. Пойдем…

В мрачной столовой, за большим дубовым, без скатерти, столом мать Вали, Вера Федоровна, ела простоквашу из зеленой стеклянной баночки.

— Познакомься, мама, — сказала Чапурная, — это Тоня Старосельская — помнишь, я тебе говорила.

— Очень рада. Вы едете с нами?

— Спасибо.

— Ну, идите, знакомьтесь с молодежью. Скажи, чтобы вам чаю дали, Валечка…

Во всей квартире было прохладно, тихо и чинно. Горничная, в наколке и в фартучке, метелкой из перьев обметала мебель в гостиной. За стеной кто-то говорил басом:

— Э, черт, что ж вы меня за руку хватаете… Минуточку… Позвольте, позвольте…

— Это мой папа, — объяснила Валя, встретив вопрошающий взгляд Антонины, — он стоматолог…

— Как стоматолог?

— Зубной врач, но не просто зубной врач, не дантист, а ученый. Магистр. У него свои книги есть…

За стеной кто-то завизжал дурным голосом.

— Ох, не могу, — сказала Антонина, — у нас в доме тоже зубной врач живет. Вот так и орут целыми днями.

Валя улыбнулась.

— Я привыкла. Мы с Володей по крику отгадываем, что папа делает, и, представь, редко ошибаемся.

Володя был совсем еще юным, с пушком на верхней, чуть припухшей губе, с добрыми, слегка близорукими глазами, с мускулистой шеей и с широкими плечами атлета.

Одет он был во все белое и легкое. Когда Антонина и Валя вошли, он ходил по комнате крупными шагами и, отмахиваясь ладонью точно от мухи, громко что-то рассказывал, не замечая, что его не слушают…

Кроме Володи, в комнате были еще красивая, но какая-то беспорядочная девушка и юноша лет двадцати, гладко причесанный, худой, черный и быстрый в движениях.

Принесли чай.

За чаем Валя поминутно наклонялась к Антонине и шепотом говорила о Володе.

Потом все стали помогать Вале собирать вещи. Один Володя ничего не делал. Его добрые глаза рассеянно перебегали с вещи на вещь, с человека на человека — он курил и улыбался.

Собирались очень долго.

Каждая вещь, которую брали с собой, подвергалась тщательному осмотру Вали. Горничная приносила из кухни пакеты и свертки, Валя все разворачивала, нюхала, тыкала пальцем и всем оставалась недовольна.

— Ну что это такое, — говорила она, — опять телятину проклятую купили. Ольга, поди скажи маме! Ведь я же просила: ни Жуся, ни я телятину есть не будем.

Или:

— Господи, тешка пахнет! Володя, понюхай. Правда, пахнет?

— Я не чувствую, — застенчиво улыбался Володя.

— Это потому, что ты бесчувственный, — со значением говорила Валя. — Ольга, сбегай скажи маме, что тешка с душком. Быстро.

И взрослая Ольга, потряхивая смешной своей наколкой, бежала сообщить, что тешка с душком. А Валя раздраженно рылась в свертках, отыскивая какой-то желатин.

— Ну вот, — говорила она, — могу вас поздравить, мы опять без желе остались. Полюбуйтесь, две прислуги в доме, и ни одна не удосужилась купить желатину. Как тебе нравится, Тоня?

Антонина молчала. Ей было неловко, почти стыдно. Она никогда не думала, что Валя «такая» и что у них в семье все «так устроено». Раньше она не замечала всего этого, а может быть, раньше этого и не было…

Потом Валя и Жуся складывали в картонку купальные костюмы, особые дачные туфли, шляпы и платья. И платьев, и туфель, и шляп было очень много — все дорогие и все красивые. Антонина стояла возле картонки и, скрывая любопытство, разглядывала фасон, материю, отделку.

Когда дело дошло до белья, Жуся потребовала, чтобы «мальчишки вышли», но Игорь — так звали черноволосого худого юношу — запротестовал и остался. Володя успел задремать. Белья было тоже очень много, и Жуся, укладывая его, особенным образом смеялась, а Игорь вырывал некоторые вещицы у нее из рук и примерял на себя.

— Совсем обнаглел, — протяжно говорила Жуся и смеялась, обращаясь к Антонине, как бы приглашая и ее тоже посмеяться, — ужасный подлец… Отдай!

Валя была гораздо моложе Жуси, но, судя по тому, как она себя вела, ей очень хотелось походить на Жусю. Она носила такие же браслеты, так же пудрилась, и в ее одежде был тот же беспорядок, что и в одежде Жуси.

— Правда, Жуська очаровательна? — спросила Валя, когда Жуся вышла.

— Ничего, — вяло сказала Антонина, — а что она делает?

— Они оба, и Жуся и Игорь, учатся в нашей студии.

— В балетной?

— Почему обязательно в балетной? У нас вообще художественная студия. Там развивают вкус во всех областях искусств. Ну, спорят, обмениваются мнениями, у кого есть дарования, тот их профессионализирует. Это сложно, в двух словах не объяснишь.

— Интересно там?

— Кому как. Нас ведет профессор Злодницкий, это удивительный человек. На грани гениальности.

— Как он вас ведет?

На этот вопрос Валя не ответила. Только смерила Антонину взглядом — насмешливым и презрительным.

Наконец все собрались и вышли.

Володя нагрузился больше всех. Он нес тяжелый чемодан, картонку и огромный кулек с грецкими орехами. Антонине достались две кошелки с продуктами.

В трамвае вышло так, что Антонина и Володя попали в один вагон, а все остальные в другой. С передней площадки второго вагона Антонина видела, как Валя суетилась в моторном и как она через стекла делала Володе какие-то знаки… Володя не замечал, а Антонине не хотелось обращать его внимание на Валю.

Трамвай с грохотом и звоном летел вниз по пыльному, пахнущему смолой Литейному. Володя сидел на чемодане и смотрел на Антонину снизу вверх.

— Вы давно знаете Валю?

— Порядочно, — ответила Антонина, — а вы?

— Недавно…

Разговаривая, она думала о том, что хорошо бы наделать им всем неприятностей. Она не знала, за что. Может быть, за их платья. Может быть, за телятину, которой они не едят. Может быть, за то, что у Вали есть мама, а у нее нет никого. Может быть, за горничную в наколке. Может быть, за самое себя. Может быть, за то, что им всегда весело — этим людям, за то, что их много, а она одна, всегда одна…

— Вам всегда весело, правда? — спросила Антонина.

— Мне? Весело? — удивился Володя.

— Ну, не притворяйтесь! — раздраженно сказала она. — Что у вас за манера у всех притворяться!

Он с изумлением на нее смотрел своими добрыми, светлыми глазами. Потом что-то спросил, но она не ответила — думала. Ей сделалось душно от раздражения, от внезапной унылой скуки, от чувства недоброжелательства, переполнявшего все ее существо.

«Студия! — думала она. — Жуся! Профессор Злодницкий! На грани гениальности! А я одна, одна, одна…»

— Вы меня не слушаете, — сказал Володя.

— А что вы спросили?

— Вы с Валей учились вместе?

— Да, вместе.

— А теперь вы учитесь?

— Нет.

— Почему?

— Так.

— Вы, видно, чем-то недовольны, — сказал Володя и подняв чемодан. — Нам пора выходить.

На вокзале было так много народу, что Антонине сразу же стало жарко. Везде толкались, везде кричали, везде кто-то кого-то разыскивал.

— Это всегда по субботам, — сказал Володя и замахал Вале рукой. — Сюда, Валя!

За Валей подошли Жуся с Игорем. Жуся сердилась — потеряла браслет.

— Надоели мне эти поездки, — говорила она, — ездим, ездим. Почему уж просто там не жить?

Володя и Валя стали в очередь за билетами. Антонина видела, как Валя взяла Володю под руку и стала ему что-то говорить и как у него вдруг сделалось виноватое лицо.

Игорь и Жуся шептались. Он держал ее руку в своей и быстро говорил, сердито хмуря брови.

— Пусти руку, — сказала она, — ты мне больно делаешь.

Антонина отвернулась.

Она почувствовала себя лишней и ненужной, ей захотелось уехать домой и, как обычно, лечь лицом в подушку и постараться поскорее заснуть. Но тотчас же она подумала о том, что уезжать, в сущности, вовсе не обязательно, что она может просто не мешать — ходить отдельно, и все. «Пойду на взморье, — думала она, — разденусь, полежу на песке, загорю. Или в лес… Одна. Одной еще лучше, чем с ними. Одной отлично. Грибов поищу…»

Но на перроне, когда все побежали, чтобы занять места получше и когда стало особенно весело, ей вдруг пришла в голову шальная и злая мысль о том, что если она захочет, то в какие-нибудь несколько часов серьезно повредит благополучию, в котором пребывают все они — и Володя, и Жуся, и Валя, и Игорь…

«Что угодно сделаю! — задыхаясь от бега, думала она. — Все равно я лучше вас. Я такая, какая есть, а вы все ломаки и кривляки! Отобью вашего Володю, да, да, отобью…»

Она где-то вычитала это жестокое слово или услышала его от Татьяны, но оно сейчас годилось ей, хоть Антонина толком не понимала, что это такое — отбить.

«Вот вам ваши шляпы, и тешка с душком, и мамина простокваша, и шикарная ваша жизнь! — бессмысленно не то думала, не то угрожала, не то шептала Антонина. — Ах, какие вы добренькие, меня с собой на дачу повезли, пригласили, удостоили! Ах, ах, ах! Может быть, вы даже мне ваши платья дадите поносить? Или туфли? И за стол с собой посадите?»

Поезд сердито лязгнул буферами и двинулся.

Антонина долго стояла в тамбуре и думала. Одна бровь ее лукаво приподнялась, глаза заблестели, она чувствовала себя сильной, красивой, умной, страшно хитрой. Про таких удивительных девушек она читала в приложениях к «Ниве» за тысяча девятьсот одиннадцатый год.

— Я вам всем еще задам! — тихонько сказала она. — Задам! — И повторила в такт, под, стук колес: — За-дам! За-да-дам! За-да-да-дам, зада-дам, зада-дам!

Потом вошла в вагон.

На первой же станции она пожаловалась на духоту и сказала, что в тамбуре лучше.

— И мне душно, — сказал Володя.

— Пойдем в тамбур?

— В тамбуре то же, что здесь, — сказала Валя, — сидите лучше, а то ваши места займут.

— Как вы думаете, Володя, займут? — спросила Антонина.

— Я оставлю кепку на своем месте.

— А на моем?

— А на ваше мы поставим корзину.

— Так собираетесь, точно сутки там стоять будете, — сказала Валя, — разговору не оберешься. Ну, или идите, или оставайтесь!

— Идем, идем, — сказала Антонина, — тут совсем дышать нечем. Пошли!

В тамбуре Антонина не осталась, а, взяв Володю за руку, повела его во второй вагон, из второго в третий, из третьего в четвертый. Он покорно шел и улыбался. В последнем вагоне она открыла наружную дверь и села, поставив ноги на ступеньки. Володя стоял сзади.

— Что же вы не садитесь? — спросила она. — Тут много места.

Он вынул из кармана газету, расстелил и молча сел.

— Теперь Валя будет ревновать, — сказала Антонина, — правда, Володя?

— Не знаю…

Поезд с воем летел под уклон. Сквозь редкие сосны было видно, как серебрится залив. Пахло гарью и автомобилями. Рядом с рельсами тянулось шоссе, и поезд все время обгонял автомобили.

— Что это у вас в кармане? — спросила Антонина.

— Коньяк.

— Выпейте!

— Это зачем? — удивился Володя.

— Тогда, может быть, вы станете поинтереснее.

Володя косо взглянул на Антонину, но бутылку откупорил.

— Выпейте прямо из горлышка! — велела она. — Ляпните, или хватите, как это говорят мужчины. Или тяпните!

— Тяпну! — согласился он.

Отхлебнул и закашлялся. Пока он кашлял, она говорила, что больше любит ездить в автомобиле, чем в поезде.

— Вот как? — сказал Володя, мученически дыша.

— Да! Меня катал один знаменитый артист. Мы с ним были в ресторане. И нам подавал официант Оглы.

— С автомобилем… — опять кашляя, заговорил Володя. — С автомобилем можно устроить…

— У вас есть автомобиль?

— У папахена.

— А кто ваш… папахен?

— Мой отец — фабрикант! — раздельно не сказал, а произнес Володя.

— Ах, вот что…

— А что? — быстро и настороженно спросил Володя.

— Ничего.

— Я потому, — не глядя на Антонину, сказал Володя, — потому, знаете ли, что многие люди резко меняют ко мне отношение, узнав, что я сын фабриканта. Да, я сын фабриканта, я нигде не учусь, я нэпман, я болтаюсь по театрам, по кино, я даже играю во Владимирском клубе и вообще…

— Перестаньте! — сказала Антонина. — И ничего не «вообще». Вот у вас роман с Валей…

Он пожал плечами.

— Ну чего тут плечами пожимать, — усмехнулась Антонина. — Она, наверное, вас ревнует, что вы сидите тут со мной…

— Мне тут приятно…

— Может быть, я вам безумно нравлюсь? — спросила Антонина.

— Может быть…

Он забрал ее руку в свои ладони.

— А Валя там страдает…

— Оставьте вы Валю. Что мне за дело до нее. И ей до меня нет никакого дела…

Поезд нырнул в густой, высокий лес. Сразу стало темно, сыро и холодно. И чуть-чуть стыдно.

— Говорите что-нибудь! — потребовала она.

— Что?

— Не знаю. Что-нибудь.

Ей было неприятно оттого, что он держал ее руку, и тошно от всей этой своей затеи, но злая сила несла ее все дальше и дальше. Поезд, вновь выскочил в поле, опять заблестела вода в болотцах, резко запахло гарью.

— А почему же вы не учитесь? — спросила Антонина.

— Какое это имеет значение? Ни вам об этом не интересно знать, ни мне рассказывать…

— Почему не интересно? Интересно. Мне, например, еще интересно знать — целуетесь вы с Валентиной или нет?

Володя молчал.

— Вы не будете больше с ней целоваться! Слышите? И сегодня вы скажете ей, что все кончено.

— Зачем это вам? — спросил он.

— Так мне хочется.

— Неправда! — печально возразил он. — Ничего вам не хочется. Просто вы расшалились, и как-то зло расшалились…

«А он неглупый! — подумала Антонина. — Неглупый и славный парень. Он не такой, как они все!»

Станция была маленькая — один только дощатый перрон и будка вроде папиросного ларька. В будке сидел кассир в форменной фуражке.

У будки их ждали Валя, Игорь и Жуся.

Антонина с удовольствием смотрела на Володю: он шел медленно, оглядывался по сторонам и все время обращался к Игорю и Жусе, а не к Вале. Валя напевала и ни с кем не разговаривала. Жуся жаловалась, что у нее полные туфли песку и что она не может идти.

В двухэтажной даче с балконом, выходившим на залив, их ждал ужин, но они не стали ужинать, а уселись играть в карты.

— Пусть папа с мамой приедут, — сказала Валя, — неловко без них ужинать.

Она была бледна и потирала лоб. Антонина спросила, что с ней. Валя пожаловалась на головную боль и ушла наверх.

Играли вчетвером.

Володя чувствовал себя неловко, проигрывал и неестественно улыбался. Игорь свистал и один раз так подмигнул Володе в сторону ушедшей Вали, что Володя покраснел.

— Володя, пойдите и посмотрите, что с ней, — сказала Жуся, — неловко ведь вышло.

— И я, — вызвалась Антонина.

Вдвоем они поднялись по темной лестнице и долго ощупью искали дверь.

Валя лежала на диване под окном и плакала. Антонине стало стыдно, она повернулась и ушла вниз. Ни Жуси, ни Игоря в столовой не было. На столе коптила лампа. Антонина подвернула фитиль и ушла в сад. За деревьями — высоко, точно по небу, — прошел поезд, завыл, откликнулось эхо… Когда грохот стих, она пошла по аллее вперед, дошла до забора, села на скамейку и, вздохнув, подумала, что если она сейчас уйдет, то все, пожалуй, будут только рады. Рад будет и Володя — он такой добрый и так улыбается… Вероятно, ему очень неловко.

«Дрянная я, — грустно думала она, — и дрянная, и злая. Зачем мне все это понадобилось? Для чего? И Валя мучится, и самой нехорошо…»

Хлопнула калитка. По темной аллее кто-то шел и курил папиросу. Опять хлопнула калитка, и раздраженный женский голос сказал, что просыпались груши.

«Наверно, доктор», — решила Антонина.

За ужином Володя сидел с Валей, шлепал комаров на своей сильной шее и смотрел в тарелку. Жуся, истомленная и расстроенная, лениво, но много ела. Игорь ей подкладывал и плутовато переглядывался с доктором. Валина мать ушла наверх, не дожидаясь чая. Доктор взял гитару и запел тенорком: «Ночевала тучка золотая на груди утеса-великана». Игорь попросил хоровую.

— «Из-за острова на стрежень…» — запел доктор.

— «Выплывают…» — подхватил Игорь.

— Дым коромыслом! — закричал доктор. — Давайте водку пить, молодежь.

Он швырнул гитару, снял пиджак и принялся разливать водку. Подвыпив, он обнял Антонину и стал ей жаловаться.

— Я последний извозчик Берлина, — говорил доктор, — понимаете? Работаю на всю эту прорву, как лошадь, водку пью, как лошадь, ем, как лошадь. Отчаяние полное. Жду катастроф и потрясений. Коллеги считают меня жуликом и грозятся разоблачить. А какой я жулик? Я последний извозчик Берлина. Выпьем за потрясения, милочка, идет?

Выпили.

— Эта молодежь мне не нравится, — нюхая хлеб, заговорил доктор, — очень не нравится. Дрянь молодежь.

— Почему? — спросила Антонина.

— Утверждаю — дрянь. Вот Жуська. Ну препохабнейшая баба. Или Игорь… Дрянь, дрянь и дрянь. Эй вы, потешные, — крикнул доктор, — давайте устраивать безобразие… Валька, не гримасничать!

В конце концов он так напился, что Игорь и Володя унесли его наверх на руках.

Спать легли уже под утро.

На следующий день ловили рыбу, катались на лодке, загорали. Доктор был угрюм, за обедом пил много водки и вздыхал. Володя по-прежнему старался не встречаться глазами с Антониной. Жуся все время ела и переглядывалась с Игорем. Валя ходила торжествующая и еще более некрасивая, чем всегда.

Вечером Антонина собралась домой.

Валя попрощалась с ней сухо и даже не пригласила заходить. Володя сказал, что он мог бы ей помочь устроиться на работу.

— Помогите, — согласилась Антонина.

— Хорошо. Дайте мне номер вашего телефона.

— У меня нет телефона.

— Тогда адрес.

Она сказала. Он записал и, пряча книжку в карман, обещал все организовать в ближайшие дни.

В вагоне она думала о том, что сердиться или обижаться не стоит. Все так и должно быть. Сама виновата. Не стоило затевать: не так у них все благополучно, как ей казалось. Володя не учится и не будет учиться — он сам сказал. Игорь тоже. Всем им скучно, даже доктору. Последний извозчик Берлина. Но ведь и она не учится и вряд ли будет учиться…

Поезд летел мимо обгорелых сосен. Сверкал залив. В вагоне пели и смеялись.

«Почему последний извозчик Берлина?» — вдруг вспомнила и удивилась она.