Онлайн чтение книги «Мой бедный, бедный мастер…»
ЧАСТЬ ВТОРАЯ. Глава 19 МАРГАРИТА

Нет, нет, она не забыла его, как говорил он ночью в клинике бедно му Ивану. Кто скажет, что нет на свете настоящей любви? Пусть от режут лгуну его гнусный язык! Нет, она его не забыла.

Лишь только исчез грязный снег с тротуаров и мостовых, лишь только потянуло в форточки гниловатым волнующим ветром весны, Маргарита затосковала пуще, чем зимой. Ей стал сниться юг, и был он очень странен, и не бывает такого юга ни на Кавказе, ни в Крыму.

Чудо заключалось в том, что этот юг находился в полутора часах ез ды от Москвы и попасть туда было чрезвычайно легко, и лишь лени вые или лишенные фантазии люди не догадывались отправиться туда.

Полтора часа езды, а во сне и еще меньше, это ли не счастье, ах, это ли не восторг?

Второе, что поражало на этом юге, это что солнце не ходило по небу, а вечно стояло над головой в полдне, заливая светом море. И солнце это не изливало жара, нет, оно давало ровное тепло, всегда одинаковое тепло, и так же, как солнце, была тепла морская вода.

Да, как бы ни были прекрасны земные моря, а сонные еще пре краснее. Вода в них синего цвета, а дно золотого песку, песчинка к песчинке.

Сонное море не глубоко, в нем можно по дну идти, и плыть в нем легко. По морю во сне можно плыть в лодке без весел и паруса и с бы стротою автомобиля. На этом море не бывает волнений, и над ним не бегут облака.

Итак, всякую ночь Маргарита Николаевна, задыхаясь в волне нии, неслась в этой лодке, чертящей кормой стеклянную воду, ловко лавируя между бесчисленных островов. Она хохотала во сне от счас тья и если островок был маленький, просто поднимала лодку в воз дух и перелетала через камни, лежащие меж деревьями. Если же ост ров был велик, стоило пожелать, и море подходило к ней само. Не бурными валами, не с белой пеной, а тихой, не обрывающейся, не растекающейся все тою же массой своею жидкого синего стекла.

Вдоволь накатавшись, наплававшись, Маргарита гнала лодку к земле. Никто из москвичей, очевидно, не знал о существовании этого близкого юга, и белые домики были свободны. Можно было нанять любую комнату, раскрыть в ней окно, сесть на подоконнике и срывать вишни с ветвей, лезущих в комнату.

И наконец, последняя и величайшая прелесть юга была в том, что туда, к белым домикам и островам, приезжал он.

Он приезжал в трамвае, ведь полтора часа езды! И она его поджи дала. Вот он выехал, он едет. В мгновенье истекали эти полтора часа, и он уже идет от станции вниз, а станция тут же, и вот он подходит. Тогда Маргарита Николаевна начинала смеяться, и он смеялся ей в ответ, и глаза его были сини, а одежда бела.

А Маргарита кричала ему беззвучно:

– Ну вот, все эти ужасы кончились! Кончились! Ведь я говорила тебе, что выманю тебя на юг!

Оба они, перегоняя друг друга, в двух легких лодочках скользили по воде и смеялись. Маргарита – оттого, что вышло по ее, что кон чились ужасы. Да, смеялась Маргарита во сне, и за это, проснув шись, платила частым тихим и тайным плачем.

Положение ее было ужасно. Она не знала теперь, кого она любит: живого или мертвого, и чаще и упорнее ей приходила в серых сумер ках наяву мысль, что связана она с мертвым. Это с мертвым она ле тит в сонной лодке, с ним она плывет!

Вывод нетрудно было сделать. Нужно было или забыть его, или самой умереть. Влачить такую жизнь нельзя! Забыть его, за быть! Но он не забывается!

Нередко, оставшись одна зимою, а Маргарита пользовалась каж дым случаем, чтобы остаться одной, она, сидя у огня возле печки, в память того огня, что горел, когда писался Понтий Пилат, отдава ла себя на растерзание себе самой. Ах, как легко это было сделать! Стоило только сравнить ей себя с Левием Матвеем, хорошо ей изве стным и памятным, и мучения Маргариты становились жгучими. За пустив пальцы в волосы или сжав голову, она покачивалась у огня и бормотала:

– Да, да, да, такая же самая ошибка… Зачем, зачем я тогда ушла ночью от него? Зачем? Безумство! Я вернулась на другой день, но бы ло поздно. Я вернулась, как несчастный Левий, слишком поздно.

В таких бесполезных размышлениях о Левин Матвее, в таких му чениях прожила Маргарита Николаевна полтора года.

В тот самый день, когда происходила нелепая кутерьма с заведую щим учреждением, пустым костюмом и многое другое, вроде пения «Славного моря», Маргарита проснулась около одиннадцати часов утра в своей спальне, выходящей фонарем в башню причудливой ар хитектуры особняка в одном из переулков Арбата.

Проснувшись, Маргарита не заплакала, что бывало очень часто. Она проснулась с предчувствием, что сегодня произойдет что-то, на конец что-то произойдет.

Лишь только Маргарита ощутила это предчувствие, она стала по догревать и растить его в своей душе, опасаясь, чтобы оно ее не по кинуло.

– Я верую! – шептала Маргарита торжественно. – Я верую! Чтото произойдет! Не может не произойти, потому что за что же, в самом деле, мне послана пожизненная мука? Да, я лгала и обманывала, но нельзя же наказывать так жестоко. Произойдет что-то непремен но, потому что не бывает так, чтобы что-нибудь тянулось вечно. Кро ме того, сон был вещий, за это я ручаюсь!

Так шептала Маргарита Николаевна, глядя на пунцовые шторы, наливающиеся солнцем, одеваясь, беспокойно расчесывая перед большим зеркалом короткие завитые волосы.

Сон, который приснился Маргарите, был необычен. Отсутство вали в нем летающая лодка и мелководное море с золотым дном. Приснилось странное темного дуба помещение, какая-то комната, почему-то очень душная. Вдруг дверь раскрылась, и она увидела мас тера. Он не был в белой одежде. Он был оборван, обросший боро дою, босой. Но глаза были очень живые, решительные, к чему-то призывающие. И он, поманив пальцем Маргариту, тотчас скрылся. Маргарита побежала за ним и выбежала на крыльцо, увидела оголен ную рощу и над нею беспокойную стаю грачей. Поняла, что это ран няя весна где-то далеко в деревне, в глуши. Вон мостик через узень кую речушку. Тут дунуло волнующим ветром, мастера она потеряла и проснулась.

– Сон этот может значить только одно из двух, – рассуждала Маргарита Николаевна, – если он мертв и поманил меня, то это зна чит, что он приходил за мною и я скоро умру. Это хорошо. Мучениям пришел бы тогда конец. Или он жив и напоминает мне о себе. Зна чит, мы еще увидимся. Увидимся скоро, непременно увидимся.

Итак, сегодня я не имею права мечтать о том, чтобы забыть его, а наоборот, весь сегодняшний день посвятить воспоминанию о нем, потому что сегодняшний день – день годовщины. Встретились мы как раз в этот день.

И вскоре Маргарита была одета. Находясь все в том же возбужде нии из-за сна, Маргарита думала о том, что все, в сущности, склады вается очень удачно и надо ловить такие удачные моменты и уметь пользоваться ими. Муж уехал в командировку на целых три дня. Це лых три дня она предоставлена самой себе, целых три дня никто не помешает ей думать, мечтать. Все пять комнат в ее распоряжении. Маргарита пила чай в столовой, глядя, как солнце играет на хрус тальном графине в буфете.

Напившись чаю, она ушла в темную без окон комнату, где храни лись чемоданы и разное старье в двух шкафах. Присев на корточки, она открыла нижний ящик первого из шкафов и из-под груды шелко вых обрезков достала то самое ценное, что имела в жизни. Старый альбом коричневой кожи, в котором была фотография мастера, книжка сберегательной кассы со вкладом в девять тысяч рублей, за сохшие распластанные розы между листками папиросной бумаги и часть тетради в целый лист с обгоревшими нижними краями.

Немногое было у Маргариты Николаевны, но что-то все-таки бы ло. Перейдя в спальню к себе, Маргарита установила фотографию вертикально на трюмо, подняла штору и просидела около часа, дер жа на коленях испорченную огнем тетрадь, перебирая листы, пере читывая то, в чем после сожжения не было ни начала, ни конца.

«…Гроза гнула и ломала гранатовые деревья в саду, трепала розо вые кусты, и в колоннаду влетали тучи водяной пыли. Фонтана не было слышно, все звуки сожрала гроза, обрушившаяся на Ершала им…»

Дальше не было ничего. Огонь добрался до верху почти послед ней страницы и сожрал слова. Дальше ничего нет, кроме неровной угольной бахромы, а оборот предыдущей страницы желт.

Утирая слезы, Маргарита Николаевна оставила тетрадь, локти положила на трюмо и, отражаясь в трехстворчатом зеркале, сидела, не спуская глаз с фотографии. Потом слезы высохли. Маргарита сло жила свое имущество аккуратно, и через несколько минут оно скры лось под шелковыми тряпками, и со звоном закрылся замок.

Маргарита надевала в передней пальто, чтобы идти гулять.

Тут ее задержала домработница Наташа. Осведомившись о том, что сделать на второе, и получив ответ, что это безразлично, Ната ша, чтобы развлечь себя, вступила с хозяйкой в разговор и рассказа ла ей бог знает что, вроде того, что вчера в театре фокусник такие фокусы показывал, что все ахнули. Духи раздавал всем по два флако на и чулки, а потом ночью вся публика вышла – и, хвать, все голые оказались!

Маргарита Николаевна села на стул под зеркалом в передней и за хохотала.

– Наташа! Ну как вам не стыдно, – говорила Маргарита Никола евна, – черт знает что врут в очередях, а вы верите!

Наташа залилась румянцем и заговорила с большим жаром, что ничего не врут, а сегодня в гастрономе на Арбате Даша своими глаза ми видела гражданку босую. Глаза вылупленные! Все на ней надето, а чулок и туфель нету!

– Так и ходит?

– Так и ходит! – вскрикивала Наташа, красная оттого, что ей не верят. – Да вчера, Маргарита Николаевна, милиция человек сто но чью забрала. Гражданки в одних панталонах бегают по Садовой, страшно волнуются…

– Ах, какая врунья Дарья! – заметила Маргарита Николаевна. – Я давно уж за ней замечала!

Смешной разговор закончился приятным сюрпризом для Ната ши. Маргарита Николаевна пошла в спальню и вышла оттуда, держа в руках пару чулок и флакон одеколона. Сказав Наташе, что она тоже хочет показать фокус, Маргарита Николаевна подарила и чулки, и склянку миловидной домработнице, но просила ее не бегать в од них панталонах по Садовой.

И хозяйка, и прислуга расстались в самом приятном расположе нии духа. Выйдя на Арбат, Маргарита Николаевна села в троллейбус и поехала в центр города.

Откинувшись на спинку мягкого и удобного сиденья, Маргарита, по-прежнему не выходя из своего приподнятого настроения, кото рое еще разрасталось от шума и движения на залитых солнцем ули цах, то думала о своем, то прислушивалась к тому, о чем шепчутся двое граждан, сидящих впереди.

А те, изредка оборачиваясь с опаской, не слышит ли кто, пере шептывались о какой-то ерунде. Здоровенный, мясистый, с бойкими свиными глазками, сидящий у окна, говорил маленькому соседу в кепке на давно не стриженной и неопрятной голове о том, что при шлось закрыть гроб черным покрывалом…

– Не может быть! – шептал маленький. – Ведь это что-то неслы ханное… А что же Поплавский предпринял?..

Среди ровного гудения троллейбуса слышались слова: «Ночью… Поплавский… гроб… венки… уголовный розыск… скандал… ну, пря мо мистика!»

Когда уже проезжали мимо Манежа, Маргарита составила из этих кусочков нечто сравнительно связное. Граждане шептались о том, что у покойника (а какого – нельзя было понять) ночью из гроба ук рали голову! И что из-за этого вот какой-то Поплавский и волнуется теперь… Эти, что шепчутся, тоже имеют какое-то отношение к обо краденному покойнику, «цветы… поспеть… в три?», но косвенное, и не то сочувствуют неизвестному Поплавскому, которому свалилась на голову докука с этой головой, не то злорадствуют… и вообще треп лются. «Ну и личики, хороши! Ах, хороши личики!» – думала озло бившаяся на мир несчастная Маргарита, всматриваясь в два потных носа, как бы клюющие друг друга. Личики, правда, были посредст венные.

В Охотном ряду Маргарита поднялась, чтобы выйти, но судьба на некоторое время связала ее с парочкой граждан. Они тоже снялись в Охотном и направились туда же, куда и Маргарита, к цветочной лавке. Покупка Маргариты была скромная и дешевая. В память мас тера и встречи с ним она купила два букетика фиалок, завернутых в зеленые листья. «Один – мне, другой – ему…» – думала Маргарита. Но ей мешали сосредоточиться две спины, которые все время толка лись перед нею: одна широкая, другая щуплая с выпирающими из-под ткани толстовки лопатками. Шептуны приценивались к гор шкам с бледно-фиолетовыми гиацинтами. Наконец Маргарита поки нула лавку, но, обернувшись, видела, как двое суетились у приступоч ки автобуса, хватаясь одной рукой за поручень, а другой прижимая к животу по два горшка с тощими гиацинтами.

Прошло полчаса. Маргарита сидела под стеною Кремля в Алек сандровском саду, одна на длинной скамье. Маргарита щурилась на яркое солнце, вспоминала то свой сон, то как наяву сидела два года тому назад на этой скамье с ним. Букетики лежали у нее на коленях, черная сумочка рядом на скамье. Томясь под весенним светом, Мар гарита, обращаясь мысленно к нему, упрашивала его покинуть ее, от пустить, дать ей свободу жить, любить, дышать воздухом. Внутренне она за него отвечала сама себе: «Пожалуйста… разве я держу тебя?», а ему отвечала за себя: «Что же, пожалуйста… нет, ты держишь… ты из памяти уйди, тогда я стану свободна…»

Проходивший мимо мужчина покосился на хорошо одетую Мар гариту, привлеченный ее красотою, удивленный ее одиночеством. Он кашлянул, потоптался и сел на другом конце скамьи.

Помолчав некоторое время, он заговорил:

– Определенно хорошая погода сегодня…

Маргарита так мрачно поглядела на него, что он умолк, поднялся и ушел.

«Вот и пример, – мысленно говорила Маргарита тому, кто владел ею, – почему, собственно говоря, я прогнала его? Ничего в нем нет дурного, разве только что это «определенно» глупо… Почему я сижу, как сова, под стеной одна? Почему я выключилась из жизни?»

Она совсем запечалилась, пощурилась. Но тут вдруг та самая ут ренняя волна ожидания и возбуждения толкнула ее…

«Да, случится!» – Маргарита шевельнулась, букетик упал на пе сок, и тотчас же волна донесла до нее сквозь шум города удар бараба на и звуки фальшивящих труб.

Первым показался шагом едущий мимо решетки сада конный ми лиционер, за ним шлемы двух пеших. Засим грузовик, набитый стоя щими музыкантами, частью одетыми в гимнастерки, частью в штат ское. Далее – крайне медленно двигающаяся похоронная открытая машина. На ней гроб в венках, а по углам площадки – четыре стоя щих человека: три мужчины, одна женщина. Даже на расстоянии Маргарита разглядела, что лица у двух, обращенные к решетке, были растерянные. В особенности это было заметно в отношении граж данки, стоявшей в левом заднем углу автодрог. Толстые серые щеки гражданки в модной кокетливой шляпке в виде петушьего гребешка распирало как будто изнутри какою-то пикантной тайной, в заплыв ших глазках бродили двусмысленные огоньки, а губы складывались против воли, по-видимому, в столь же двусмысленную улыбочку. Ка залось, что вот еще немного – и она подмигнет на покойника и ска жет: «Видали вы что-нибудь подобное? Прямо мистика!»

В задней части дрог на подставке стояли в горшках цветы, и Мар гарита тотчас разглядела четыре бледно-фиолетовых гиацинта. «Те самые…» – подумала она. Немедленно за сим она увидела и двух покупателей гиацинтов, трепавшихся насчет Поплавского в трол лейбусе.

Они оба шли в первом ряду непосредственно за машиной. Потек ли за ними и другие граждане, тоже в чинных рядах, все без кепок и шляп. И все они старались иметь вид печальный, приличествую щий случаю, вид многозначительный и солидный, и у всех на лицах и даже в походке чувствовались недоумение, смущение и неуверен ность.

Маргарита провожала глазами шествие, прислушиваясь к тому, как уныло турецкий барабан на грузовике выделывал одно и то же: «Бум-с… бум-с… бум-с». Трубы, отъехав, смягчились, и опять стали слышны деловитые гудки машин, в вальсе обегавших зда ние Манежа.

«Какие странные похороны… – думала Маргарита. – Интересно бы узнать, кого это хоронят?»

– Берлиоза Михаила Александровича, – послышался рядом но совой мужской голос, – председателя Миолита.

Удивленная Маргарита повернулась и увидела на своей скамейке нового гражданина. Трудно было сказать, откуда он взялся, ибо только что еще никого не было. Очевидно, бесшумно подсел в то время, когда Маргарита загляделась на процессию и, очевидно, в рассеян ности вслух задала свой вопрос.

Процессия тем временем приостановилась, вероятно, задержан ная впереди семафором.

– Да, – продолжал неизвестный гражданин, – удивительное у них теперь настроение. Везут покойника, а думают только о том, куда девалась голова. Видите, какие у них растерянные лица?

– Какая голова? – спросила Маргарита, покосившись на соседа и удивляясь тому, как он одет.

Гражданин был маленького роста, пламенно-рыжий, с клыком, в котелке, в крахмальном белье, в полосатом добротной материи ко стюме и в лакированных туфлях. Галстук его пламенел не хуже, чем волосы под сдвинутым на затылок котелком.

– Да, изволите ли видеть, – охотно пояснил гнусавящий рыжий сосед, – голову у покойника сегодня утром стащили из гроба в Грибо ед овском зале.

– Как же это может быть? – невольно спросила Маргарита, вспомнив в то же время шептание в троллейбусе.

– Черт его знает! – развязно ответил рыжий. – Бегемота бы на до об этом спросить. Все было в полном порядке. Утром сегодня подвалили еще венков. Ну, стали их перекладывать, устраивать как покрасивее, глядят – шея есть, в черном платке, а голова исчезла! То есть вы не можете себе представить, что получилось. Буквально все остолбенели. И, главное, ничего понять нельзя! Кому нужна го лова? Да и кто и как ее мог вытащить из гроба, пришита она была хо рошо. И такое гадкое, скандальное положение… Кругом одни лите раторы…

– Почему литераторы? – спросила Маргарита, и глаза ее загоре лись. – Позвольте. Позвольте… Это который под трамвай попал?

– Он, он, – ласково улыбнувшись, подтвердил неизвестный.

– Так это, стало быть, литераторы за гробом идут? – спросила Маргарита, привстав и оскалившись.

– Как же, как же.

Маргарита, не заметив, что упал на землю и второй букетик, сто яла и не спускала глаз с процессии, которая в это время колыхнулась и тронулась.

– Скажите, – наконец выговорила она сквозь зубы, – вы их, повидимому, знаете, нет ли среди них Латунского, критика?

– Будьте любезны, – охотно отозвался сосед и привстал, – вон он с краю… в четвертом ряду, с этим длинным, как жердь, рядом… Вон он!..

– Блондин? – глухо спросила Маргарита.

– Пепельного цвета… Видите, глаза вознес к небу…

– На патера похож?

– Вот, вот…

– Ага, ага, – ответила Маргарита и перевела дыхание, – а Аримана не видите?

– Ариман с другой стороны… вон мелькает лысина… кругленькая лысина…

– Плохо видно, – шепнула Маргарита, поднимаясь на цыпочки, и еще спросила: – Еще двое меня интересуют… Где Мстислав Лавров ский?

– Лавровского вы сейчас увидите, он в машине едет сзади… Вот пройдут пешие…

– Скажите, хотя, впрочем, это вы, наверное, не знаете… Кто под писывается «З.М.»?

– Чего ж тут не знать! Зиновий Мышьяк. Он, и никто иной.

– Так, – сказала Маргарита, – так…

За пешими потянулся ряд машин. Среди них было несколько пус тых таксомоторов с поваленными набок флажками на счетчиках, один открытый «линкольн», в котором сидел в одиночестве плот ный, плечистый мужчина в гимнастерке.

– Это Поплавский, который теперь будет секретарем вместо по койника, – объяснял рыжий, указывая рукою на «линкольн», – он старается сделать непромокаемое лицо, но сами понимаете… его по ложение с этой головой… А! – вскричал рыжий. – Вон, вон, видите… в «М-один»… вон Лавровский!

Маргарита напряглась, в медленно движущемся стекле мелькнули смутно широкое лицо и белый китель. Но машина прошла, а затем наступил и конец процессии, и не было уже слышно буханья турец кого барабана.

Маргарита подняла фиалки и села на скамейку.

– А вы, как я вижу, не любите этих четырех до ужаса, – сообщил, улыбаясь, разговорчивый сосед.

Маргарита на это ничего не ответила, лишь скользнула взглядом по своему вульгарно и цветисто одетому соседу. Но глаза ее как будто бы выцвели на время, и в лице она изменилась.

– Да-с, – продолжал занимать беседой Маргариту Николаевну гражданин в котелке, – возни с покойником не оберешься. Сейчас, значит, повезли его в крематорий. Там Поплавскому речь говорить. А какую он речь скажет, предоставляю вам судить, после этой исто рийки с головой, когда у него в голове все вверх тормашками. А по том с урной на кладбище… Там опять речь… И вообще я многого не понимаю… Зачем, к примеру, гиацинты? В чем дело? Почему? Поче му понаставили в машину эти вазоны? С таким же успехом клубнику можно было положить или еще что-нибудь… Наивно все это как-то, Маргарита Николаевна!

Маргарита вздрогнула, повернулась.

– Вы меня знаете? – надменно спросила она.

Вместо ответа рыжий снял с головы котелок и взял его на отлет.

«Совершенно разбойничья рожа», – подумала Маргарита, вгля дываясь в неизвестного и убеждаясь, что он в довершение всего и веснушками утыкан, и глаз у него правый не то с бельмом, не то во обще какой-то испорченный глаз.

– А я вас не знаю, – сказала сухо Маргарита. Кривой усмехнулся и ответил:

– Натурально вы меня не знаете. Ну-с, я послан к вам по дельцу, Маргарита Николаевна!

Услышав это, Маргарита побледнела и отшатнулась.

– С этого прямо и нужно было начать, – заговорила она, – а не молоть черт знает что про отрезанную голову. Вы меня хотите арес товать?

– Да нет! Нет! – вскричал рыжий. – Пожалуйста, не беспокой тесь! Что это такое? Раз заговорил, значит, уж и арестовывать! Важ нейшее дело. И поверьте, уважаемая Маргарита Николаевна, если вы меня не будете слушать, впоследствии очень раскаетесь!

– Вы уверены в этом?

– Совершенно уверен. Итак, дельце вот в чем. Я прислан к вам, чтобы пригласить вас сегодня вечером в гости.

– В гости? К кому? Зачем?

– К одному знатному иностранцу, – сказал рыжий, прищурив здо ровый глаз.

Маргарита разгневалась.

– Покорнейше вас благодарю, – сказала она, – за кого это вы ме ня принимаете?

– Сказано было, что вы умная женщина, вот за умную и прини маю… позвольте, куда же вы?

– Новая порода: уличный сводник, – поднимаясь, сказала Марга рита.

– Вот спасибо за такие поручения! – воскликнул рыжий, явно разозлясь, и добавил в спину уходящей Маргарите: – Дура!

– Мерзавец! – отозвалась та, не оборачиваясь, и тотчас услыша ла за собою голос рыжего:

– Гроза гнула и ломала гранатовые деревья, трепала розовые кус ты, и в колоннаду влетали тучи водяной пыли!.. Так пропадите вы пропадом с вашей обгоревшей тетрадкой и сушеной розой! Сидите здесь одна на скамейке и умоляйте его отпустить вас на свободу, дать жить, дышать!..

Совершенно побелев лицом, Маргарита вернулась к скамейке. Рыжий глядел на нее со злобой в глазу.

– Я ничего не понимаю, – тихо заговорила Маргарита Николаев на, – про листки еще можно узнать… проникнуть, подсмотреть… На таша подкуплена?.. Но как вы могли узнать мои мысли? – Она стра дальчески добавила: – Откройте мне наконец, кто вы такой? Из ка кого вы учреждения?

– Вот скука-то! – воскликнул рыжий, в котором еще не утихло раздражение. – Сказано ведь уже, что ни из какого я не из учрежде ния! Сядьте, пожалуйста!

Маргарита беспрекословно повиновалась. Выждав минуту, пока нянька провезла мимо скамейки колясочку с младенцем в голубом одеяле, она спросила тихо:

– Но кто вы такой?

– Ну, хорошо-с, – отозвался рыжий, – зовут меня Азазелло. Но ведь это вам ничего не говорит? Теперь слушайте: приглашаю я вас…

– А вы мне не скажете, откуда вы узнали про листки и про мои мысли о нем? – уже робко перебила Маргарита.

– Не скажу, – отозвался Азазелло, – это длинная история.

– Вы знаете, знаете о нем? – моляще шепнула Маргарита.

– Ну, скажем, знаю…

– Поймите, поймите, – зашептала Маргарита, и лицо ее пошло пятнами, и сердце забилось, – скажите только одно: он жив? Не мучьте!

– Ну, жив, жив, – неохотно отозвался Азазелло.

– Боже! – тихо воскликнула Маргарита.

– Пожалуйста, без волнения, – приказал взявший верх Азазел ло, – я приглашаю…

– Простите, простите, – бормотала Маргарита, – я, конечно, рассердилась на вас… но, согласитесь… когда на улице приглашают женщину… неизвестный человек… У меня нет предрассудков, уве ряю вас, – Маргарита сделала гримасу, невесело усмехнулась, – но я никогда не вижу никаких иностранцев, терпеть их не могу, и, кроме того, мой муж… то есть, скажу вам откровенно, я не люблю его, но портить ему жизнь считаю недостойным делом. Он ничего не сде лал мне, кроме добра…

Азазелло с видимой скукой выслушал эту бессвязную речь и ска зал сурово:

– Попрошу вас минутку помолчать!

Маргарита покорно замолчала.

– Я приглашаю вас к иностранцу совершенно безопасному. Это раз! Второе – к мужу вашему это не имеет никакого отношения, и ни малейшего вреда это ему не причинит. А самое главное, ни одна душа не будет знать об этом посещении. Вот за это уж я вам ручаюсь.

– А зачем же я ему понадобилась? – вкрадчиво спросила Марга рита.

– Вы об этом узнаете сегодня ночью.

– Понимаю… Я должна ему отдаться, – сказала Маргарита задумчиво.

На это Азазелло как-то надменно хмыкнул и сказал так:

– Будьте уверены в том, что любая женщина в мире, понимаете, мечтала бы об этом! Но я разочарую вас – этого не будет. Вы не нуж ны ему для этого!

– Что за иностранец такой?! – в смятении воскликнула Маргари та и, волнуясь, совершенно машинально вынула футлярчик и крас ным карандашиком подкрасила губы, а подкрасив, спросила:

– Ну, а какой мне интерес идти к нему?

Азазелло наклонился к ней и шепнул многозначительно:

– Воспользуйтесь случаем… Ведь вы хотите узнать что-нибудь о вашем мастере?

– Хочу! Хочу! – зашептала Маргарита и вцепилась в рукав поло сатого костюма. – Он за границей? Да?

– А, черт возьми! – ответил Азазелло. – Не за границей он! Ну, а повидать его? – искушающе шепнул он.

– Все, все отдам за это! – страстно зашептала Маргарита. – Ска жите, как? Как? Теперь я верю вам… Вы все знаете почему-то…

– Попросите сегодня ночью, – сквозь зубы сказал Азазелло, – у меня есть предчувствие, что это дело выйдет…

– Еду! – с силой воскликнула Маргарита. – Куда угодно!

Прохожий удивленно оглянулся на Маргариту.

Азазелло, отдуваясь, откинулся на спинку скамейки, закрыв спи ной вырезанное слово «Нюра».

– Трудный народ эти женщины, – заговорил он, засовывая руки в карманы, – а у нас манера кого попало посылать к ним. Пусть Беге мот бы ездил по этим делам, он обаятельный…

Маргарита сказала, криво и горько улыбаясь:

– Перестаньте вы меня мистифицировать и мучить вашими за гадками… Я ведь человек несчастный, и вы этим пользуетесь. Лезу я в какую-то странную историю… Но ведь вы же знаете, из-за чего?

– Без драм, без драм, – сухо отозвался Азазелло, – в мое положе ние тоже нужно входить. Надавать администратору по морде в уборной или выставить дядю с лестницы – это просто и прямая моя специальность, но разговаривать с влюбленными женщина ми – слуга покорный! Ну-с, еще раз попрошу внимания, а также про шу не высказывать никакого удивления, так как сейчас будет самое главное.

Приведенная в состояние полной покорности, Маргарита жадно смотрела в глаза таинственному собеседнику.

– Первым долгом о губной помаде, – озабоченно заговорил он и указал на губы Маргариты, – эту дрянь, – он указал на сумку, – вы бросить ко всем чертям.

Маргарита торопливо открыла сумку.

– Потом, потом, – морщась, сказал Азазелло. Маргарита закрыла сумку.

– Потрудитесь получить, – предложил Азазелло и вытащил из карманчика золотой продолговатый футлярчик, причем Маргарита увидела, что из карманчика пиджака у Азазелло торчит куриная об глоданная кость.

Ничему уже не удивляясь, Маргарита приняла футлярчик.

– Засим это… – тут Азазелло вытащил и вручил Маргарите плос кую, круглую и тоже несомненно золотую коробочку. – Здесь крем… Вы порядочно постарели за последние полтора года, бедная Марга рита Николаевна!

«Рыжая грубая сволочь!» – вспыхнув, подумала Маргарита, но вслух ничего не осмелилась сказать.

– Прячьте, прячьте, – приказал Азазелло, – а то глазеют на нас прохожие. Ровно в половину десятого вечером сегодня потрудитесь, раздевшись догола, намазать губы помадой, а все тело, начиная с ли ца и до пальцев ног, натереть этим кремом. Это непременно. Затем можете одеться во что хотите, как хотите – это не важно. Делайте что хотите – это тоже не важно. Но ждите, ждите, не отходя от теле фона. Я позвоню вам в десять и все, что нужно, скажу. Вам ни о чем не придется заботиться. Вас доставят, вас отправят, вам не причинят никакого беспокойства. Понятно?

Азазелло поднялся со скамьи и глянул вверх, ища солнце. Поднялась и Маргарита. Крепко сжимая в руках сумку, она сказала торжественно:

– Вещи эти чистого золота…

– Да уж конечно, не самоварной меди, как ваш футляр, – сказал наглый Азазелло.

– Да, да… Я прекрасно понимаю, что меня подкупают, – продол жала Маргарита, – и тянут в какую-то темную историю. Но я иду на все! Из-за него иду! Потому что ни на что больше у меня нет надежд. Хочу вам только сказать, что если вы меня погубите, вам будет стыд но! Стыдно! Я погибаю из-за любви! – И, стукнув себя в грудь, Марга рита глянула на солнце.

– Отдайте обратно! – даже визгнул Азазелло. – Отдайте! И к чер тям все это! Пусть Бегемота посылают!

– О, нет! – вскрикнула Маргарита, отпихивая руку Азазелло. – Согласна погибнуть! Не отдам!

– Ба! – вдруг заорал Азазелло, тыча пальцем по направлению к решетке сада. – Действительно оригинально!

Маргарита глянула туда, куда указывала рука в крахмальной старо модной манжете, и остолбенела. За решеткой топталась дама в од ном белье. Она выкатывала сама на себя глаза, что-то шептала и при седала. Под Манежем тотчас залился свисток. Прохожие, открыв рты, глядели на раздетую.

«Что же это такое? – подумала Маргарита. – Стало быть, Наташа не врала?.. Вот денек!..»

Прохожие, сбежавшись к решетке, закрыли даму от Маргариты. Она обернулась к Азазелло и ахнула. Того не было возле нее. Можно было предположить, что в те несколько секунд, что Маргарита, от вернувшись, смотрела на раздетую, он растаял под солнцем в Алек сандровском саду.

Маргарита, сломав замок сумки, заглянула в нее и радостно и об легченно ахнула. Золотые коробка и футляр были на месте.

Тогда Маргарита торопливо побежала из сада вон.