Онлайн чтение книги Ожерелье королевы The Queen's Necklace
XI. ЖЕНЩИНА И ДЕМОН

Жанна заметила смятение Шарни, заботливость королевы и стремление обоих начать разговор.

Для такой наблюдательной женщины этого было более чем достаточно, чтобы догадаться о многом; с нашей стороны будет излишним объяснять то, что читатели уже поняли.

После подстроенной Калиостро встречи г-жи де Ламотт с Олива́ комедия трех последних ночей не нуждается в комментариях.

Входя к королеве, Жанна стала прислушиваться и наблюдать; ей хотелось прочесть на лице Марии Антуанетты доказательства верности своих подозрений.

Но королева с некоторых пор научилась всех остерегаться. Она ничем не выдала себя, и Жанна должна была ограничиться одними догадками.

Она приказала одному из своих лакеев проследить за г-ном де Шарни. Слуга вернулся и донес, что г-н граф вошел в домик на краю парка, возле буковой рощи.

«Нет никакого сомнения, — подумала Жанна, — это влюбленный, и он все видел».

Она услышала, как королева сказала г-же де Мизери:

— Я чувствую большую слабость, моя милая Мизери, и лягу сегодня около восьми часов.

И на какое-то возражение первой дамы покоев добавила:

— Я не приму никого.

«Дело достаточно ясно, — сказала себе Жанна, — надо быть дурой, чтобы не понять».

Королева, взволнованная недавней сценой с Шарни, вскоре отпустила всю свиту. Жанна обрадовалась этому впервые со времени своего появления при дворе.

«Карты смешались, — сказала она себе. — В Париж! Пора разрушать то, что я создала».

И она тотчас уехала из Версаля.

Приехав домой, на улицу Сен-Клод, она нашла там великолепный серебряный сервиз — подарок, присланный кардиналом в то утро.

Бросив равнодушный взгляд на это подношение, хотя и весьма ценное, она посмотрела из-за занавески на окна Олива́, остававшиеся еще закрытыми. Чувствуя утомление, Олива́ спала. День был очень жаркий.

Жанна велела отвезти себя к кардиналу, которого нашла сияющим, дерзким, раздувшимся от радости и гордости; сидя за роскошным бюро, чудом искусства Буля, он неутомимо рвал и снова принимался писать какое-то письмо, которое начиналось каждый раз одинаково, но никогда не заканчивалось.

Услышав доклад камердинера, монсеньер кардинал воскликнул:

— Дорогая графиня!

И устремился ей навстречу.

Жанна соблаговолила принять поцелуи, которыми прелат покрыл ее руки. Она уселась поудобнее, готовясь наилучшим образом провести предстоящий разговор.

Монсеньер начал с уверений в благодарности, вполне красноречивых и искренних.

Жанна прервала его.

— Знаете, — сказала она, — что вы очень деликатный любовник, монсеньер, и я вам очень благодарна?

— За что?

— Не за прелестный подарок, который вы мне послали сегодня утром, но за выказанную вами предупредительность: за то, что вы послали его не в маленький домик. Право, это очень деликатно. Ваше сердце не продается, оно отдает себя.

— О чьей деликатности можно говорить, если не о вашей? — заметил кардинал.

— Вы не только счастливый человек, — сказала Жанна, — вы торжествующий бог.

— Я признаю это, и счастье страшит меня; оно меня как-то стесняет; оно сделало для меня невыносимым общество других людей. Это напоминает мне языческую басню о Юпитере, утомленном своим сиянием.

Жанна улыбнулась.

— Вы из Версаля? — жадно спросил он.

— Да.

— Вы… ее видели?

— Я… сейчас от нее.

— Она… ничего… не сказала?

— А что бы она могла сказать, по-вашему?

— Простите; это уже не любопытство, а безумие страсти.

— Не спрашивайте меня ни о чем.

— О, графиня!

— Нет, говорю я вам.

— Как вы это сказали! По вашему виду можно подумать, что вы принесли мне дурную весть.

— Монсеньер, не заставляйте меня говорить.

— Графиня! Графиня!

И кардинал побледнел.

— Слишком большое счастье, — сказал он, — подобно высшей точке колеса Фортуны: едва кончается взлет — тут же начинается падение. Но не щадите меня, если произошло какое-нибудь несчастье… но ведь его нет… не правда ли?

— Совершенно напротив, монсеньер, — ответила Жанна, — я назвала бы это большим счастьем.

— Это?.. Что именно? Что вы хотите сказать? В чем счастье?

— В том, что нас не обнаружили, — сухо отвечала Жанна.

— О! — с улыбкой откликнулся кардинал. — При соблюдении осторожности, при согласии двух сердец и одного ума…

— Один ум и два сердца, монсеньер, не могут помешать чьим-нибудь глазам видеть сквозь листву.

— Нас видели! — воскликнул с испугом г-н де Роган.

— Я имею основание предполагать это.

— Но… если видели, то и узнали?

— О, монсеньер, вы сами так не думаете; если бы нас узнали, если б эта тайна была в чьих-нибудь руках, Жанна де Валуа была бы уже на краю света, а вы, вы должны были бы умереть.

— Это правда. Все эти недомолвки, графиня, поджаривают меня на медленном огне. Нас видели, пусть так. Но видели людей, прогуливающихся по парку. Разве это не дозволяется?

— Спросите у короля.

— Король знает!

— Я говорю еще раз: если б король знал, вы были бы в Бастилии, а я в исправительном заведении. Так как одно избегнутое несчастье стоит двух обещанных счастий, то я пришла вам посоветовать — не искушать Бога еще раз.

— Что? — воскликнул кардинал. — Что значат ваши слова, милая графиня?

— Вы их не понимаете?

— Боюсь, что так.

— А я буду бояться, пока вы меня не успокоите.

— Что же надо сделать для этого?

— Не ездить более в Версаль.

Кардинал подскочил на месте.

— Днем? — сказал он, улыбаясь.

— Во-первых, днем, а во-вторых, ночью.

Господин де Роган вздрогнул и выпустил руку графини.

— Это невозможно, — сказал он.

— Теперь моя очередь взглянуть вам прямо в глаза, — отвечала она. — Вы, кажется, сказали, что это невозможно? Почему же, позвольте спросить?

— Потому что в сердце у меня любовь, которая окончится только вместе с моей жизнью.

— Я это вижу, — с иронией перебила Жанна, — и чтобы скорее достичь этой цели, вы упорно желаете снова пробраться в парк. Да, если вы побываете там, то вашей любви настанет конец одновременно с жизнью: обе будут прерваны одним ударом.

— Какие ужасы, графиня! Еще вчера вы были так отважны…

— Моя отвага — сродни отваге зверей. Я ничего не боюсь, пока нет опасности.

— А моя отвага — наша родовая черта. Я счастлив только перед лицом опасности.

— Очень хорошо; но тогда позвольте вам сказать…

— Ни слова, графиня, ни слова! — прервал ее влюбленный прелат, — жертва принесена, жребий брошен! Смерть — если надо, но оставьте мне любовь! Я вернусь в Версаль.

— Один? — спросила графиня.

— Вы хотите покинуть меня? — сказал г-н де Роган с упреком.

— Сначала я.

— Но она придет.

— Вы ошибаетесь, она не придет.

— Вы явились возвестить мне об этом от ее имени? — дрожа, проговорил кардинал.

— Вот уже полчаса, как я стараюсь подготовить вас к этому удару.

— Она не желает больше меня видеть?

— Никогда, и я посоветовала ей это.

— Сударыня, — взволнованно сказал прелат, — с вашей стороны очень жестоко вонзать нож в сердце, нежность которого вам известна.

— С моей стороны было бы гораздо хуже, монсеньер, дать двум безумным погибнуть, не подав им доброго совета. Я его даю, пусть, кто желает, пользуется им.

— Графиня, графиня, лучше умереть!

— Это зависит от вас и вовсе не трудно.

— Смерть так смерть, — сказал кардинал мрачным голосом, — я предпочитаю смерть грешника. Будь благословен ад, где я найду свою сообщницу!

— Святой отец, вы богохульствуете! — сказала графиня. — Подданный, вы развенчиваете свою королеву! Мужчина, вы губите женщину!

Кардинал схватил графиню за руку; речь его была похожа на бред.

— Сознайтесь, что она не говорила вам этого! — воскликнул он. — И что она не отречется от меня таким образом!

— Я говорю от ее имени.

— Она требует только отсрочки.

— Примите это как знаете, но повинуйтесь ее приказанию.

— Парк не единственное место, где можно видеться… есть тысяча более безопасных мест… Приезжала же королева к вам, наконец!

— Монсеньер, ни слова более; меня давит смертельная тяжесть — ваша тайна. Я не в силах нести ее дольше. И чего не сделает ваша неосторожность, случай или недоброжелательство какого-нибудь врага, то сделают угрызения совести. Я считаю ее способной в припадке отчаяния во всем признаться королю.

— Великий Боже, возможно ли! — воскликнул г-н де Роган. — Она может это сделать?

— Если бы вы ее видели, то сжалились бы над ней.

Кардинал поспешно встал.

— Что же делать? — сказал он.

— Утешить ее своим молчанием.

— Она подумает, что я ее забыл.

Жанна пожала плечами.

— Она обвинит меня в трусости.

— В трусости? Когда дело идет о ее спасении? Никогда.

— Разве женщина прощает человеку, который добровольно отказывается видеться с нею?

— Не судите о ней так, как стали бы судить обо мне.

— Я знаю ее величие и силу. Я люблю ее за мужество и благородное сердце. Она может положиться на меня, как и я полагаюсь на нее. Я увижусь с ней в последний раз, она узнает все мои затаенные мысли, и то, что она решит, выслушав меня, я выполню как священный обет.

Жанна встала.

— Как вам угодно, — сказала она. — Идите! Только вы отправитесь один. Возвращаясь сегодня, я бросила ключ от парка в Сену. Вы поедете, когда вам заблагорассудится, в Версаль, а я тем временем уеду в Швейцарию или Голландию. Чем дальше я буду от бомбы в момент ее взрыва, тем менее мне будут страшны ее осколки.

— Графиня, вы хотите покинуть меня, бросить! О Боже! С кем же я буду говорить о ней?

Тут Жанна вспомнила сцены из Мольера; еще ни один безумный Валер не подавал столь хитрой Дорине более удобных реплик.

— Ведь у вас есть парк и эхо, — сказала Жанна. — Поведайте им имя Амарилис.

— Графиня, сжальтесь. Я в полном отчаянии, — с искренним сердечным порывом сказал прелат.

— Ну, — воскликнула Жанна резким энергичным тоном хирурга, решившегося на ампутацию, — если вы в отчаянии, господин де Роган, то все же не допускайте себя до ребячеств, более опасных, чем порох, чума и сама смерть! Если вы так дорожите этой женщиной, то сохраните ее вместо того, чтобы терять, и если вы не совсем лишены сердца и памяти, то не делайте попыток увлечь в своем падении за собою тех, кто оказал вам дружескую услугу. Я не хочу играть с огнем. Клянетесь ли вы мне, что не сделаете ни одного шага, чтобы увидеть королеву? Даже увидеть ее, понимаете, — а тем более заговорить с ней — в продолжение двух недель? Клянетесь ли вы? Тогда я остаюсь и смогу еще служить вам. Или вы решаетесь всем пренебречь, чтобы нарушить ее запрещение и мое? Если я это узнаю — десять минут спустя тронусь в путь. Выпутывайтесь как знаете!

— Это ужасно, — пробормотал кардинал. — Какое страшное, головокружительное падение — низвергнуться с вершины такого счастья! О, я умру!

— Ну-ну, — шепнула ему на ухо Жанна, — ваша любовь ведь вся основана на самолюбии.

— Теперь это любовь, — возразил кардинал.

— Так пострадайте немного, — сказала Жанна, — это неизбежное условие в данном положении. Решайте же, монсеньер… Оставаться мне? Или ехать по дороге, ведущей в Лозанну?

— Оставайтесь, графиня, но найдите мне какое-нибудь успокаивающее лекарство. Рана слишком мучительна.

— Клянетесь вы слушаться меня?

— Слово Рогана!

— В таком случае лекарство найдется. Я запрещаю вам свидания, но не запрещаю писем.

— Правда? — воскликнул безумец, воскресая от этой надежды. — Я могу писать ей?

— Попытайтесь.

— И… она ответит мне?

— Я попробую добиться этого.

Кардинал осыпал поцелуями руки Жанны и назвал ее своим ангелом-хранителем.

Должно быть, он изрядно насмешил этим демона, жившего в сердце графини.