Онлайн чтение книги Ожерелье королевы The Queen's Necklace
VII. ДВЕ СОСЕДКИ

С той минуты как обе женщины увидели одна другую, Олива́, уже подпав под очарование своей соседки, перестала притворяться, что пренебрегает ею, и, осторожно пробираясь между цветами, отвечала улыбками на улыбки, которые ей посылала незнакомка.

Навещая ее, Калиостро не забывал напоминать о необходимости соблюдать величайшую осмотрительность.

— Главное, — говорил он ей, — не заводите знакомства с соседями.

Эти слова обрушились, как зловещий град, на Олива́, для которой жесты и поклоны соседки стали приятным развлечением.

Не заводить знакомств с соседями — значит повернуться спиной к этой прелестной женщине с такими сияющими и ласковыми глазами, с обольстительными движениями, значило отказаться от разговоров телеграфическими знаками о погоде, это значило порвать связь с подругой. Ибо воображение Олива́ работало с такой быстротой, что Жанна была уже для нее интересным и дорогим существом.

Лукавая особа отвечала своему покровителю, что ни за что не решится ослушаться его и не заведет никаких знакомств со своими соседями. Но как только он ушел, она устроилась на балконе таким образом, чтобы привлечь внимание соседки.

А та, надо думать, была очень довольна этим, так как на первые же сделанные ей авансы отвечала поклонами и воздушными поцелуями.

Олива́ не оставалась в долгу по части любезностей; она заметила, что незнакомка теперь почти не отходит от окна, никогда не забывает попрощаться, уходя из дому, и поздороваться при возвращении, точно ее сердечная нежность сосредоточилась исключительно на балконе Олива́.

Подобное положение вещей должно было вскоре повлечь за собой попытку сближения.

И вот что случилось.

Калиостро, навестив через два дня Олива́, с неудовольствием сообщил ей о том, что в дом приходила какая-то незнакомая дама.

— Как так? — спросила Олива́, слегка краснея.

— Да, — ответил граф, — приходила весьма красивая, молодая, изящная дама и вступила в разговор с лакеем, отворившим дверь после ее усиленных звонков. Она спросила, кто та молодая особа, что живет на четвертом этаже, в надстройке, — то есть в вашем помещении, милая моя. Эта дама говорила несомненно про вас. Она хотела вас видеть, значит, она вас знает; значит, она имеет на вас виды… Выходит, ваше убежище открыто? Берегитесь, в числе полицейских сыщиков есть и женщины, а не одни мужчины. И я предупреждаю, что не смогу отказать господину де Крону, если он потребует, чтобы я выдал ему вас.

Вместо того чтобы испугаться, Олива́, сразу узнав по описанию свою соседку, почувствовала к ней бесконечную благодарность за сделанный ею первый шаг, но твердо решившись отблагодарить ее за это, как только будет возможность, сочла за лучшее утаить все это от графа.

— Вы не боитесь? — спросил Калиостро.

— Никто меня не видел, — возразила Николь.

— Так разве не вас хотела видеть эта дама?

— Думаю, что не меня.

— Однако, догадаться, что в этой надстройке живет женщина… Ах, берегитесь, берегитесь!

— Но, господин граф, — сказала Олива́, — чего же мне бояться? Если меня видели, чего я не думаю, то больше не увидят, а если б кто и увидел меня снова, то это было бы только издали, так как в дом ведь проникнуть нельзя?

— Нельзя, это верно, — ответил граф, — разве перелезть через ограду, что нелегко, или открыть калитку таким ключом, как у меня, что также нелегко, так как я с ним не расстаюсь…

С этими словами он показал Олива́ ключ, с помощью которого входил через калитку.

— А так как мне нет расчета вас губить, — продолжал он, — то я не одолжу ключа никому… И так как вам нет никакой выгоды попасть в руки господина де Крона, то вы не допустите, чтобы кто-нибудь перелезал через ограду. Словом, дитя мое, вы предупреждены; поступайте как найдете нужным.

Олива́ рассыпалась во всевозможных уверениях и постаралась поскорее освободиться от графа, да и он со своей стороны не слишком настаивал на том, чтобы остаться.

На другое утро, с шести часов утра, она уже была на своем балконе, с наслаждением вдыхая чистый воздух, доносившийся с соседних холмов, и не сводя внимательного взгляда с запертых окон своей приветливой подруги.

А та, обыкновенно просыпавшаяся не раньше одиннадцати часов, показалась в окне, как только появилась Олива́. Можно было подумать, что она стояла за спущенными занавесками, ожидая только минуты, когда можно будет показаться.

Женщины обменялись поклонами; Жанна, высунувшись из окна, посмотрела по сторонам, не может ли кто-нибудь их подслушать. Кругом было безлюдно. Не только на улице, но и в окнах домов не видно было ни души.

Тогда она приложила обе руки ко рту, сложив их в виде рупора, и громко и отчетливо, хотя и не усиливая голоса до крика, сказала Олива́:

— Я хотела навестить вас, сударыня.

— Тише, — промолвила Олива́, испуганно отступая назад, и при этом приложила палец к губам.

Жанна в свою очередь, отскочила в глубь комнаты и спряталась за занавески, решив, что появился какой-нибудь нескромный свидетель, но почти тотчас же появилась снова, успокоенная улыбкою Николь.

— Так вас нельзя видеть? — начала она снова.

— Увы! — жестом отвечала Олива́.

— Подождите, — возразила Жанна. — А можно ли вам писать?

— О нет! — воскликнула Олива́ с испугом.

Жанна несколько минут что-то соображала, Олива́ послала ей очаровательный поцелуй и получила два ответных поцелуя от Жанны, которая, закрыв свое окно, вскоре вышла из дому.

Олива́ решила про себя, что подруга ее, наверное, придумала какой-нибудь новый способ общения: ее прощальный взгляд ясно говорил об этом.

Действительно, через два часа Жанна вернулась. Солнце сияло вовсю, и мощенная мелкими камнями мостовая накалилась, как песок Испании в сильную жару.

Олива́ вскоре увидела, что ее соседка подошла к окну с арбалетом в руке и, смеясь, сделала ей знак отойти.

Олива́ повиновалась, рассмеявшись вслед за подругой, и спряталась за ставню.

Старательно прицелившись, Жанна выпустила из лука маленькую свинцовую пулю, которая, к несчастью, вместо того чтобы перелететь на балкон, ударилась о железные перила и упала на улицу.

Олива́ разочарованно вскрикнула. Жанна, сердито передернув плечами, поискала глазами свой метательный снаряд на улице и затем скрылась на несколько минут.

Олива́, нагнувшись, смотрела с балкона вниз: прошел какой-то тряпичник, поглядывая по сторонам, но увидел он пульку в канаве или нет? Она не знала, так как спряталась сама, чтобы не быть замеченной.

Вторая попытка Жанны была более удачна.

Ее арбалет метко перекинул через балкон в комнату Николь вторую пулю, которая была обернута запиской следующего содержания:

Жанна не подписалась и к тому же совершенно изменила свой почерк.

Олива́ вся затрепетала от радости, получив записку, и ответила на нее следующее:

Олива́ подписала свое имя со всей старательностью.

Она жестом показала графине, будто разматывает клубок, и потом, дождавшись вечера, спустила его на улицу.

Жанна стояла под балконом, поймала нитку и сняла записку, о чем ее сообщница могла заключить по колебаниям нитки; затем она вернулась к себе, чтобы прочитать послание.

Через полчаса она привязала к благодетельной нитке записку следующего содержания:

Олива́ жадно пробежала эту записку. Ее бросило в жар при мысли о сладкой свободе, и сердце замерло, предвкушая наслаждение запретным плодом.

Она заметила, что граф всякий раз, приходя к ней и принося ей то книгу, то какую-нибудь прелестную вещицу, ставит свой маленький потайной фонарь на шифоньерку, а ключ кладет на фонарь.

Олива́ заранее приготовила кусок мягкого воска и сделала слепок ключа при первом же визите Калиостро.

Граф даже не повернул головы, пока она занималась этим; он разглядывал в это время цветы, распустившиеся на балконе, и Олива́ могла, таким образом, спокойно довести свое дело до конца.

Как только граф ушел, Олива́ положила в коробочку слепок ключа, и Жанна получила ее вместе с записочкой.

А на другой день, около полудня, арбалет, служивший более скорым и чрезвычайным способом связи — по сравнению с перепиской посредством нитки он играл ту же роль, что телеграф по отношению к конному курьеру, — арбалет, говорим мы, бросил Олива́ следующую записку:

Олива́ затрепетала от радости, какой ни разу не ощущала даже от самых нежных писем Жильбера в весеннюю пору первой любви и первых свиданий.

Она спустилась в одиннадцать часов, не заметив у графа никаких подозрений. Внизу она нашла Жанну, которая нежно обняла ее и заставила сесть в карету, ожидавшую на бульваре. Ошеломленная и трепещущая, опьяненная, Олива́ в течение двух часов каталась со своей подругой, и в продолжение всей прогулки они между поцелуями поверяли друг другу свои тайны и строили всевозможные планы на будущее.

Жанна первая посоветовала Олива́ вернуться домой, чтобы не возбуждать недоверия у своего покровителя. Она уже узнала, что покровителем этим был Калиостро, и, опасаясь гениального ума этого человека, для успеха своего плана считала необходимым соблюдение глубочайшей тайны.

Олива́ раскрыла свою душу, рассказала про Босира, про полицию.

Жанна выдала себя за девушку из знатного дома, живущую с любовником, втайне от семьи.

Одна узнала все, другая — ничего; вот какова была дружба, в которой поклялись друг другу эти женщины.

Начиная с этого дня им не нужно было более ни арбалета, ни клубка ниток: у Жанны был свой ключ. Она заставляла Олива́ спускаться вниз, когда хотела.

Вкусный ужин и тайная прогулка — вот каковы были приманки, на которые охотно шла Олива́.

— Что, господин де Калиостро ничего не подозревает? — спрашивала порой с беспокойством Жанна.

— Он? Право, если бы я сама ему это сказала, он и то не поверил бы, — отвечала Олива́.

Через неделю эти ночные вылазки из дому сделались для Олива́ привычкою, потребностью и даже удовольствием. Через какую-нибудь неделю Олива́ повторяла имя Жанны гораздо чаще, чем прежде имена Жильбера и Босира.