Онлайн чтение книги Ожерелье королевы The Queen's Necklace
XXXIX. ПРИГОВОР

Утром, когда возобновляется обычный дневной шум, когда Париж опять начинает свою жизнь и прибавляет новое звено к вчерашнему, у графини мелькнула надежда, что вот-вот в ее тюрьму проникнет известие об оправдании, принесенное друзьями, которые радостно явятся ее поздравить.

Были ли у нее друзья? Увы! Богатство и кредит всегда привлекают большую свиту, а между тем Жанна стала богатой, могущественной; она получала сама, раздавала другим и не приобрела, между тем, даже таких друзей, которые на другой же день после постигшей человека немилости сжигают то, чему преклонялись накануне.

Но после этого триумфа, ожидаемого ею, у Жанны будут сторонники, у нее будут поклонники и завистники.

Однако она напрасно ждала появления в комнате смотрителя Юбера толпы людей с веселыми лицами.

От неподвижности убежденного человека, спокойно ожидающего, когда перед ним раскроются объятия, Жанна перешла — таково было свойство ее характера — к сильнейшему беспокойству.

И так как не всегда можно таиться, она не старалась скрывать своих ощущений от тюремщиков.

Ей нельзя было выйти, чтобы разузнать обо всем, но она просунула голову в форточку одного из окон и оттуда тревожно прислушивалась к долетавшему с соседней площади шуму, переходившему в неясный гул, когда он проникал сквозь толстые стены старого дворца Людовика Святого.

Вдруг Жанна услышала уже не гул, а настоящий взрыв, восклицания «Браво!», крики, топот ног, оглушительный гул голосов, испугавший ее, так как тайное чувство подсказывало ей, что это выражение сочувствия относилось не к ней.

Эти громкие взрывы криков повторились два раза, а потом их сменил другого рода шум.

Ей показалось, что он также выражал одобрение, но одобрение спокойное, тотчас же стихнувшее после того, как было выражено.

Скоро прохожие на набережной стали многочисленнее, как будто толпа на площади начала рассеиваться.

— Великий день для кардинала!.. — заметил какой-то судебный писец, приплясывая на мостовой около перил моста, и бросил в реку камень с ловкостью молодого парижанина, посвятившего много дней упражнению в этом искусстве, которое вело свое начало от древней палестры.

— Для кардинала! — повторила Жанна. — Следовательно, получено известие об его оправдании?

На лбу Жанны выступил пот, который, казалось, был пропитан желчью.

Она стремительно вернулась в комнату жены смотрителя.

— Послушайте, — спросила она у г-жи Юбер, — там кричат «Великий день для кардинала!». Почему великий, скажите?

— Я не знаю, — ответила та.

Жанна посмотрела ей прямо в лицо.

— Спросите, прошу вас, у своего мужа, — добавила она.

Жена смотрителя повиновалась, и Юбер ответил с улицы:

— Я не знаю!

Жанна, сгоравшая от нетерпения и обиды, остановилась на минуту среди комнаты.

— Что же тогда хотели сказать эти прохожие? — спросила она. — Ведь нельзя ошибиться в прорицаниях этих оракулов. Они, наверное, говорили о процессе.

— Быть может, — проговорил сострадательный Юбер, — они хотели сказать, что если господин де Роган будет оправдан, то это будет для него великим днем, вот и все.

— Вы думаете, что его оправдают? — воскликнула Жанна, стискивая руки.

— Это может случиться.

— А я в таком случае?

— О, вы, сударыня… вы также; отчего же вам не быть оправданной?

— Странное предположение! — прошептала Жанна.

И она вернулась к окну.

— Мне кажется, сударыня, — сказал ей смотритель, — что вы напрасно волнуетесь, слушая непонятный уличный шум. Верьте мне, ожидайте спокойно прихода вашего адвоката или господина Фремена, которые прочтут вам…

— Приговор… Нет! Нет!

И она стала снова прислушиваться.

Мимо шла какая-то женщина со своими подругами. На них были праздничные чепцы, в руках — большие букеты. Запах роз, подобный драгоценному бальзаму, донесся до Жанны, которая впитывала все происходящее внизу.

— Он получит мой букет, — кричала эта женщина, — и еще сотню других, этот милый человек. О, если можно будет, я его поцелую!

— И я тоже, — сказала одна из ее спутниц.

— А я хочу, чтоб он меня поцеловал, — сказала третья женщина.

«О ком они говорят?» — подумала Жанна.

— Он ведь очень красив собою; у тебя вкус недурен, — сказала последняя из подруг.

И они прошли мимо.

— Опять кардинал! Все время он, — шептала Жанна, — он оправдан! Он оправдан!

И она произнесла эти слова с таким унынием и вместе с тем с такою уверенностью, что смотритель с женой, решив не допустить такой бури, как вчерашняя, разом сказали ей:

— Но почему же, сударыня, вы не желали бы, чтобы бедный заключенный был оправдан и освобожден?

Жанна ощутила укол, в особенности увидев перемену в отношении к ней этих людей, и, не желая лишиться их сочувствия, она сказала:

— О, вы не понимаете меня. Увы, неужели вы считаете меня такой завистливой или злой, что я желаю беды моим сотоварищам по несчастью? Боже мой! Пусть оправдают господина кардинала, пусть! Но надо, чтобы я наконец узнала… Верьте, друзья мои, это нетерпение делает меня такой.

Юбер с женой переглянулись, как бы взвешивая все значение того, что они собирались сделать.

Но хищный огонь, загоревшийся в глазах Жанны помимо ее воли, остановил их в ту минуту, когда они, казалось, хотели на что-то решиться.

— Вы мне ничего не говорите? — воскликнула она, заметив свою ошибку.

— Мы ничего не знаем, — сказали они тише.

В эту минуту Юбер был вызван по делу. Жена смотрителя, оставшись одна с Жанной, старалась развлечь ее, но все было напрасно: все чувства заключенной, все ее мысли были поглощены криками, доносившимися снаружи, дуновениями, воспринимаемыми ею с удесятеренной лихорадочной чувствительностью.

Жена смотрителя, не будучи в состоянии помещать ей смотреть и слушать, предоставила ее самой себе.

Вдруг шум и волнение на площади усилились. Толпа устремилась к мосту, к набережной, оглашая воздух такими дружными и непрерывными криками, что Жанна вздрогнула у своего наблюдательного поста.

Крики не прекращались; они были направлены к открытой карете, которая ехала шагом, так как лошадей сдерживала скорее толпа, чем рука кучера.

Понемногу толпа сдвигалась все теснее и теснее и наконец подняла на плечи, на руки лошадей, экипаж и двух людей, сидевших в нем.

При свете яркого солнца, среди дождя цветов, под сенью зеленых веток, которыми размахивали над головами ехавших тысячи рук, графиня узнала тех, кого так упоенно приветствовала восторженная толпа.

Один из них, бледный от своего триумфа, испуганный своей популярностью, выглядел серьезным, ошеломленным, трепещущим. Женщины вскакивали на ободья колес, хватали его руки, покрывая их поцелуями, и дрались из-за клочка кружев с его манжет, который они оплатили самыми свежими и редкими цветами.

Другие, более счастливые, влезали на запятки кареты рядом с лакеями и, потихоньку отстраняя все препятствия, стеснявшие проявление их любви, обхватывая голову своего кумира, запечатлевали на лице его почтительный и страстный поцелуй, уступая место другим счастливицам. То был кардинал де Роган.

Его спутник, бодрый, радостный, сияющий, встречал пусть не столь же горячий, но не менее лестный (если принять во внимание разницу в общественном положении) прием. Во всяком случае, его приветствовали криками, возгласами «Виват!»; женщины делили между собой кардинала, а мужчины кричали: «Да здравствует Калиостро!».

При таких бурных овациях экипажу потребовалось целых полчаса, чтобы миновать мост Менял. Жанна следила глазами за этим триумфом вплоть до его кульминационной точки. Ни одна подробность не ускользнула от нее. На минуту ее обрадовало это выражение народного восторга по отношению к «жертвам королевы», как звал их народ.

Но вслед за тем у нее мелькнула мысль: «Как, они уже свободны, для них уже окончены все формальности, а я еще ничего не знаю?! Почему же мне ничего не говорят?»

Дрожь пробежала у нее по телу.

Рядом с собой она заметила г-жу Юбер, молча и внимательно следившую за тем, что происходило; она, очевидно, все понимала, но не хотела ничего объяснить.

Жанна собиралась получить необходимое теперь объяснение, но шум снова привлек ее внимание к мосту Менял.

Теперь на мост медленно въезжал фиакр, окруженный людьми.

В фиакре Жанна увидела улыбавшуюся и показывающую народу своего ребенка Олива́, которая также уезжала, свободная и до безумия довольная немного вольными шутками и поцелуями, что посылали из толпы свежей и привлекательной женщине. Это был фимиам толпы, правда грубый, но более чем удовлетворяющий Олива́. Это были последние остатки великолепного пира, устроенного кардиналу.

На середине моста ожидала почтовая карета. В ней сидел г-н Босир, прячась за одного из своих друзей, который не боялся показываться народу. Он сделал знак Олива́, и та вышла из своего экипажа среди криков, едва не превратившихся вскоре в улюлюканье. Но что значит улюлюканье для тех актеров, которым грозили град пущенных в них предметов и изгнание из театра!

Сев в почтовую карету, Олива́ упала в объятия Босира, который чуть не задушил ее и не отпускал, осыпая поцелуями, до самого Сен-Дени, где переменили лошадей без всякой помехи со стороны полиции.

Между тем Жанна, видя, что все эти люди свободны, счастливы, что их приветствует толпа, спрашивала себя, отчего она одна не получает никаких известий.

— А я? — воскликнула она. — Из какой утонченной жестокости не объявляют мне моего приговора?

— Успокойтесь, сударыня, — произнес, входя, Юбер, — успокойтесь.

— Не может быть, чтобы вы ничего не знали! — возразила Жанна. — Вы знаете! Вы знаете! Скажите же мне!

— Сударыня…

— Не будьте бесчеловечны, скажите мне; вы видите, как я страдаю.

— Нам, сударыня, младшим служащим тюрьмы, запрещено сообщать приговоры, которые читаются секретарями суда.

— Но, значит, он столь ужасен, что вы не смеете сообщить его? — воскликнула Жанна с таким взрывом ярости, что испугала смотрителя, уже предвидевшего возобновление вчерашней сцены.

— Нет, — произнес он, — успокойтесь, успокойтесь.

— Так говорите!

— Будете вы терпеливы и не выдадите меня?

— Обещаю вам, клянусь вам! Говорите!

— Ну, господин кардинал оправдан.

— Это я знаю.

— Господин де Калиостро объявлен непричастным к делу.

— Знаю! Знаю!

— Мадемуазель Олива́ объявлена невиновной.

— Дальше… Дальше?..

— Господин Рето де Вилет приговорен…

Жанна содрогнулась.

— …к галерам!..

— А я? А я? — вскричала она в бешенстве, топнув ногой.

— Терпение, сударыня, терпение. Разве вы это мне не обещали?

— Я терпелива; послушайте, говорите же… Я?..

— К высылке из Франции, — слабым голосом проговорил смотритель, отводя в сторону глаза.

Искра радости блеснула в глазах графини, погаснув так же быстро, как и появилась.

Громко вскрикнув, она притворно лишилась чувств и упала на руки хозяев.

— Что бы вышло, — сказал Юбер на ухо своей жене, — если бы я сказал ей правду?

«Изгнание, — подумала между тем Жанна, искусно изображая нервный припадок, — это свобода, это богатство, это мщение, это то, о чем я мечтала… Я выиграла!»