Онлайн чтение книги Волчица и Пергамент Spice and Wolf New Theory: Parchment and Wolf
2 - 5

От внезапного приступа удушья потянуло откашляться. Но когда он напрягся, из горла пошла вода. Он конвульсивно содрогнулся, освобождаясь от неё, и наклонился, задыхаясь. Теперь он мог дышать.

- Кхак... Хах... А-ахак... - продолжал откашливаться Коул, мучаясь при каждом вдохе и выдохе. Постепенно его дыхание успокоилось, в горле всё горело.

Он не понимал. Мог ли он предполагать, что мир после смерти окажется таким живым? Может, ему не было дано войти в Царство Небесное и суждено попасть в нижний мир? Предположив такое, он оглянулся. Маленькая и простая каменная комната, похожая на тюремную камеру, посредине горел маленький костёрок. Снаружи буйствовали апокалипсические ветры, надувая снег в окна, представлявшие собой простые квадратные вырезы в стенах. Коул соединил всё это воедино и вздрогнул.

Это был монастырь Осени.

Холодок, пробежавший по спине, не был вызван холодом в комнате. Не приснилось ли ему всё случившееся? Может, он просто заснул в монастыре? Прыгнув на пристань с лодки, поскользнулся и упал в море?

Единственное осмысленное объяснение, он ведь явно упал в воду, вот, а потом ...

- Миюри!

Он, наконец, понял, что видел перед собой. Девушка лежала на боку, вся вымокшая, с безжизненным бледным лицом.

- Миюри! Миюри! - он выкрикивал это имя и тряс её, но она не открывала глаз. Хуже того, когда её голова задвигалась от его тряски, губы разомкнулись, изо рта полилась вода. С отвратительным чувством отчаяния он раздвинул ей губы пальцами и перевернул её лицом вниз. Вода стекла из её рта, но дыхания её не чувствовалось.

Он не стал призывать помощи Бога, ему раньше пришла в голову история боевого пути отряда наёмников, унаследовавших имя Миюри. Не все, чьи сердца остановились, обречены умереть. Раз она не двигалась, он должен это сделать за неё.

Коул со всей силы толкнул Миюри в спину. Потом снова и снова, много-много раз, и когда вода, наконец, перестала выходить из её рта, она вздрогнула всем телом и слабо закашляла.

- Миюри! - снова позвал он, но глаза её не открывались. Он приник ухом к её губам и уловил еле заметное дыхание. Но она была холодна как лёд. Он должен её согреть. Посмотрел на огонь, словно просил у него помощи. Еле живое пламя ковыляло по нескольким тонким веточкам.

- Хм, тебе повезло.

Коул чуть не подпрыгнул от внезапного голоса. Голос Осени, который выглянул из соседней комнаты.

- Т-ты... Почему?..

- Это мой монастырь, - тихо ответил монах и бросил Коулу одеяло, давно обратившееся в лохмотья. - Это всё, что у меня здесь есть.

Он повернулся и вышел.

От одеяла пахло плесенью, оно было мокрым от морской воды, но всё же это было лучше, чем ничего. Коул развязал на Миюри пояс, выжал её волосы, потом снял с неё мокрую рубашку и завернул девушку в одеяло. Её губы были синевато-бледными, почти не выделяясь на фоне мёртвенно-белого лица. Коул принялся отчаянно растирать её одеялом, в которое она была завернута, но заметного результата ему добиться не удавалось.

- Продержись немного, - сказал он и встал. И чуть не повалился от сильного головокружения. Он ударился о стену, его вырвало солёной морской водой. Мелькнула мысль - откуда вся она взялась? Только тут он окончательно осознал, что действительно вместе с Миюри оказался в воде и чуть не утонул. Но он не помнил, как им удалось попасть сюда, и не понимал, почему это произошло.

Придя в себя и не дожидаясь, пока дыхание восстановится, он побрёл в соседнюю комнату и увидел там Осень, вертевшего в руках статуэтку Чёрной Матери.

- У тебя есть что-то, что горит? - с мольбой спросил Коул.

Осень, кончиком резца вырезавший узор на изваянии Святой Матери, критически посмотрел на пламя свечи и ответил:

- Это дом веры. Ты можешь гореть своей верой.

Коул встал, гнев его уж точно разгорелся к тому моменту, когда Осень, наконец, посмотрел на него.

- Каждый умирает. Почему бы не порадоваться случаю, продлившему твой срок? Если бы ты не сбежал из сокровищницы в молельне, ты вполне мог бы мирно прожить остаток жизни.

Ярость Коула вызвала новый приступ дурноты в его ослабевшем теле. Но не пробудила никаких чувств на лице Осени.

- Когда я возвращался с обеда, ты плавал у моего берега. Это было провидение Чёрной Матери, - глаза его были спокойны, он просто объяснял ситуацию. - Твоя попытка могла сделать моё решение бесполезным.

Может, он требовал благодарности за одеяло?

Нет. Коул сказал себе, что это лишь его предположение. Он уже сам увидел, что здесь ничего нет. Сам Осень был одет в лохмотья. Кроме них двоих здесь были только изваяния Чёрной Матери, необработанный гагат, чтобы вырезать новые статуэтки, несколько свечей и немного еды, разложенной на полу. Без сомнения горящие веточки было лучшим, что монах мог им дать.

- Святая Мать, спаситель этих островов, явит чудеса всем подряд, если они будут мешать мне - тому, кто защищает эти острова. Что есть твоя вера по сравнению с этим?

Коулу нечем было ответить.

- Больше ничего нельзя сделать, чтобы помочь твоей спутнице. То, что есть на этом острове, не может помочь. Я могу лишь молиться Богу и благодарить Святую Мать за то, что мне повезло спасти тебя.

Всё сказанное им имело смысл. Коул не мог этого не признать. Однако Миюри умирала прямо сейчас рядом, и было ещё время спасти её. Он хотел убедить Осень всем тем, что было в нём, но слова не шли из его уст, потому что он знал, что ничего не произойдёт. Здесь не было ничего - только молитва.

Осень молча смотрел в сторону. Может, он думал, что своим взглядом он может выдать ощущаемую им неловкость.

- Молись. Я тоже буду молиться за тебя.

И Осень повернулся к Коулу спиной и взял в руки статуэтку Чёрной Матери.

Поняв, что святой человек отказал ему, Коул, пошатываясь, вернулся к Миюри и рухнул на пол. Всегда энергичная и озорная девушка выглядела принцессой, спящей уже сто лет. У него не осталось сил ни плакать, ни смеяться, ни злиться. Хотя он ужасно обошёлся с Миюри, она всё равно прыгнула в море за ним и вряд ли колебалась при этом. Он ясно помнил её улыбку и тепло, которое исходило от неё в воде. В таком её состоянии он бессилен что-либо сделать, оставалось лишь смотреть, как, трепеща, утекает её жизнь.

Он прочитал большую часть Священного Писания. Он говорил со многими теологами. Каждое утро и перед каждой ночью он молился изо всех сил. И вот какой урожай он пожинает? Больно признать, что всё, что он делал, было ошибкой.

Но всё это ничто по сравнению с потерей Миюри.

Пожаловаться Богу на свои беды он может и потом. Оценивая, что можно было бы сжечь, он вспомнил про свою одежду. Быстро сняв кое-что из вещей, он постарался получше выжать их и поднёс к огню. В своём нетерпении он держал их вплотную к пламени, и казалось, что оно может погаснуть от влаги. Он мог бы поджечь сухую одежду, но сейчас вероятнее, что ветки раньше прогорят и погаснут. И вместе с ними погаснет жизнь Миюри.

Он с трудом удержался от крика отчаяния и принялся снова растирать её руки, щёки и тело с той силой, на какую был способен. Его руки тоже были холодны, от его усилий было немного толку, но он должен был попытаться. Он хотел, чтобы она очнулась и посмотрела на него. Он хотел, чтобы она сказала: «Почему ты делаешь такое лицо, брат?»

Именно сейчас из всех времён ему была нужна Божья помощь. Но Миюри говорила, что Бог не вылезет из Священного Писания, чтобы помочь. Чёрная Мать тоже, - кричало его сердце, недоумевая, почему она так жестоко поступила? Они должны были утонуть вместе. А такой исход он отказывался признать чудом.

Чёрная Мать была древним воплощением не-человека, а её статуэтки - бесполезная масса, вырытая вместе с торфом и углём. Они поклонялись лишь подделке. В этот момент он вдруг что-то вспомнил.

- Не стоит... дорого?..

Он вернулся к происходившему в Атифе. Хайленд сказала кое-что в таверне, где собирались рыбаки. Чёрная Мать сделана из гагата. Походившего на янтарь и даже притягивавшего шерсть или пыль при трении. И? И что потом?

- Есть возможность, - пробормотал он и глотнул.

Сердце громко застучало, накачивая кровью его тело, голову обдало жаром. Есть здесь кое-что, что может гореть. Можно сжечь статуэтки Чёрной Матери.

Неловкость во взгляде Осени, вероятно, была связана с этим, он не хотел включать гагатовые статуэтки в число того, что может гореть. Гагат был драгоценен, он добывался в скудеющих копях, являлся тем, на чём держались островитяне, и что они всегда держали при себе. Рыбак, отвозивший их на остров с монастырём, сказал, что в будущем гагат будут покупать у других стран, но у островитян не было достаточно денег.

Но жизнь человека должна быть драгоценней. Осень, монах, должен понять.

Коул встал и вздохнул. На сей раз обошлось без головокружения.

- Владыка Осень, - крикнул он.

Монах не обернулся, и его руки не оторвались от работы.

- Можно мне изваяние Чёрной Матери?

Тогда Осень обернулся и посмотрел на него.

- Ты будешь молиться? - вопрос означал, что монах видел Коула насквозь. - Единственное, что здесь может гореть, - это вера.

Глаза Осени чуть расширились, затем сузились. Глаза того, кто не хотел принять суровую реальность.

- Нет.

Коул увидел, как монах крепче сжал рукой резец.

- Число таких изваяний очень ограничено. Я не могу дать его кому-то, если оно может не помочь. Смирись, - он отвернулся. - Я говорил то же самое многим.

Свинцовая тяжесть слов Осени потрясла Коула. Он словно воочию увидел то, что монах пытался донести в этих словах. Основа жизни этих мест. Именно молитвы, обращённые к Чёрной Матери, каким-то образом сохраняли ненадёжный баланс. Было ошибкой поджечь Чёрную Мать ради одного человека, которого, возможно, это даже не спасёт. Судьбу одного не уравновесить судьбами многих. Это был типичный вопрос дьявола, часто задаваемый священниками, придерживавшимися филантропии.

«Дать ли одному человеку умереть и этим спасти сотню других - как бы ты поступил?»

Осень не отводил взгляд. Он был готов к ненависти, но не намеревался отступить от правил. Это было молчаливое заявление об ответственности за всё, что он делал прежде и что он делает сейчас, решив спасти сотню людей.

Коул чувствовал, что возможности переубедить монаха нет. Он развернулся, словно пытался сбежать.

Они точно умерли однажды в один момент. И Миюри прыгнула в воду, будучи готовой к этому. И затем чудом они всплыли в монастыре. В том, что сказал Осень, не было обмана. Все умрут, и каждому дню продления жизни следует радоваться и благодарить Бога за это. Заключение монаха было неприступным. Сквозь него и муравью не найдётся дырочки, чтобы пролезть.

Но дело не в том, мог ли Коул принять это или нет, это не имело значения. Он не мог дать Миюри умереть. Просто не мог. Это была единственная невозможность. Прибыв на этот остров, он попадал в одну ситуацию, в которой мог лишиться её доверия, за другой. Он увидел, насколько пусто у него внутри. Но в его прошлом была одна клятва, соблюдая которую, он никогда не пойдёт на компромисс.

А именно: «Я не оставлю Миюри одну. »

Единственную душу, искренне верившую всем словам одного невежественного человека, однажды пожелавшего стать святым в надежде спасти других. Он не знал, дойдут ли его молитвы до Бога, но молитвы Миюри дошли до него самого. Исполнятся они или нет, зависело от его действий. Он был объектом её веры. Если он не мог ответить на её молитвы, то мог ли так же, как раньше, обращаться с молитвой к Богу?

Свет от огня освещал её профиль, в то время как свет её жизни угасал. Такое безразличное лицо ей не подходило. Оно должно быть выразительным даже во сне. Он не оставит её. Даже если бы ей пришлось умереть, чтобы выжить сотне, он предпочтёт остаться рядом с ней. Он обещал, что всегда будет её другом.

- Я не стану возражать, если ты тоже будешь меня ненавидеть.

Сам Коул выглядел не лучшим образом, но Осень был слишком худым. Вряд ли он питался должным образом, в своём монастыре он лишь работал. Монах крепче сжал в руке резец. Тупой, изношенный резец, только что резавший гагат. Им вполне можно было поранить, если приложить силу в удар.

Коул подумал, что если бы это был острый меч, всё бы кончилось в миг. Они оба знали, что это не закончится ничем хорошим для них обоих, что случится страшное.

Но разве его это заботило?

От Бога никогда не было милости.

- Миюри, - пробормотал Коул, когда Осень изготовился к нападению.

- Все люди одинаковы, - сказал монах. - Они забывают свои долги и становятся одержимыми личными интересами.

Коул не мог тронуться с места не из-за того, что услышанные слова притупили его решимость. Он застыл из-за совершенно другого.

Осень смотрел на него, а его борода и волосы, достигавшие живота, вспучились, будто он глубоко вздохнул. Коул сначала подумал, что ему показалось, но тело Осени действительно увеличивалось.

- Недостаточно являть чудеса. Только через наказание люди вспоминают свою веру. Того, кто спас их, как и то, что не должно быть забыто. Я всё это выгравирую на этой земле.

Хотя монах продолжал сидеть, Коулу пришлось смотреть на него снизу вверх. Как по странной шутке, Осень смотрел на него теперь сверху вниз, не изменив позы.

Осень не был человеком.

Коул понял, насколько мал он стал перед ним. Миюри сказала, что монах не пахнет животным. Но кто был богом родного селения самого Коула?

- Ненавидь меня. Я осознаю грех, как вы осознаёте его по отношению к коровам и свиньям.

Почерневшая рука потянулась к Колу, чтобы раздавить его. Он не мог бежать, если бы он это сделал, он бросил бы Миюри.

Боже!

Что-то проскользнуло мимо него. Серебристое облако, за которым струился хвост, летело к Осени. Это Миюри, обернувшаяся волчицей, атаковала монаха.

- Зверь?! Откуда здесь?! - вскричал Осень, опрокидываясь на свою заднюю часть, явно предназначенную для плавания.

Потолок над ним треснул, статуэтки, поставленные у стены, рассыпались по полу. Но когда он взмахнул руками, отчаянно пытаясь прогнать Миюри, Коул тут же увидел, что серебристой волчицы больше не видно. После короткого тягостного молчания Коул ощутил, как кровь отлила от его лица, он посмотрел назад. Там тихо лежала Миюри. Ему показалось, что в уголке её рта притаилась тень улыбки. Он бросился к ней. Должно быть, та волчица была её духом.

- Миюри! Миюри!

Коул дотронулся до её щеки и шеи, она по-прежнему была ужасающе холодной. Он не хотел верить, тянул тело, такое мягкое, что казалось, что оно разорвётся в его руках.

Он поднёс ухо к её губам, она едва-едва дышала. Но ей оставалось недолго. Он знал, что она собрала последние силы, чтобы сотворить чудо.

Он снял одеяло и обнял её. И мог лишь молиться, чтобы, как последним его ощущением в море было её тепло, так и она ощутила его тепло. Он хотел иметь возможность сказать ей - «я здесь, как ты была рядом со мной в мои последние мгновения, так и я буду твоим другом до самого конца».

Коул сразу почувствовал присутствие другого позади себя, но не обернулся. На это не было времени. Если бы Осень убил его, он хотел бы, чтобы это случилось быстро. Больше не имело значения, жив он или нет. Скорее он хотел бы проклясть свое бессильное "я" за то, что всё ещё жив.

- Возьми это.

Со звонким стуком покатились к нему по полу чёрные тяжёлые предметы. Куски необработанного гагата, куски недоделанных изваяний и самих изваяний, прекрасно отделанных.

Коул обернулся, Осень, ещё раздутый, присматривался к девушке в его руках. Лицо его выглядело несколько мучительным, будто он должен был что-то спросить. Может, это от его нечеловеческого состояния. Коул не знал именно, но всё лишнее могло подождать. Он тут же подобрал несколько кусков, разбил об стену и положил осколки в огонь.

Через мгновение огонь опал. Коул не успел, ему хотелось рыдать от разочарования, и тогда над ним прозвучало:

- Тебе надо убедиться, что дерево не прогорело.

Быстрее, чем можно было подумать, тот, кто был за его спиной, глубоко вдохнул. Коул немедленно протянул руку, схватил несгоревший кусок ветки и ткнул его в угли. Через мгновенье сильный порыв ветра, подобный тем, что он ощутил на палубе, пронёсся из-за его спины и разжёг огонь, почти сразу загорелся и гагат.

- Здесь становится дымно, - сказал Осень и протянул свою нелепо большую руку к окну.

Каменная стена крошилась под рукой, будто глина, и чёрный дым стал уходить в расширившееся окно. Он ненадолго отошёл в другую комнату и вскоре вернулся. Его рука протянулась над Коулом и раскрошила над огнём большой кусок гагата, при этом он снова вздохнул. Маленький огонь тут же разгорелся, дав столько жара, что Коул ощутил, как ему обжигает кожу.

- Я... - заговорил Осень, садясь с тихим стуком. - Я не знал, что делать.

Коул повернулся, тело монаха не уменьшилось, но он весь как-то весь высох и, горбясь, растерянно глядел на изваяния Святой Матери, разбросанные по полу.

- Люди размножаются. Они размножаются не задумываясь. Они распространяются, зная, что это уничтожит их. Я никогда не знал, почему она отказалась от своей жизни ради таких людей.

Он коснулся головы Чёрной Матери концом пальца, будто гладя её.

- Ты... - начал Коул и должен был глотнуть, чтобы продолжить. - Ты не человек. Как и Мать.

Глаза Осени медленно переместились на него, они выглядели странно покорными. Его слишком почерневшие глаза были явно не человеческими, но они очень человечно выражали его желание рассказать кому-то правду.

- Давным-давно мне поклонялись как морскому дракону.

Он сгорбился ещё сильнее, словно сверженный монарх.

- Люди называли его китом.

Огромное тело, достаточно большое, чтобы остановить поток лавы, и чудо на корабле, о котором рассказал Йосеф. История тушения огня волной на горящем судне. И, наконец, удивительное изобилие рыбы. Всё аккуратно связалось одной нитью. Понятно, что нос Миюри не мог вынюхать его истинную форму. В конце концов, она раньше не нюхала моря.

- Уже и не припомню, была ли она мне роднёй по крови или другом. У неё должно было быть имя, но я не могу вспомнить. Она так давно отправилась путешествовать. Сначала я не возражал, но вдруг затосковал и начал искать. Когда я наконец нашёл её, она уже стала пеплом.

Рыбная ловля пошла на подъём, когда Мать добровольно пожертвовала своим телом и спасла город, точно так же поля вокруг Реноза много лет приносили хорошие урожаи, когда оттуда ушла Хоруо Пшеничный Хвост. Байка рыбаков оказалась правдой. Дракон когда-то жил на дне моря.

- Я не мог понять. Люди - глупые создания. Предоставь их самим себе, и они быстро уничтожат себя. Но я знал, что должна была быть причина, по которой она отдала свою жизнь ради их спасения.

- Так ты решил поддерживать острова ради этого?

Осень уже хотел кивнуть, но передумал.

- Нет. Если не будет островитян, люди забудут. И я решил наставлять здесь людей, чтобы память передавалась от одного к другому. Поэтому они не забывают.

Наставлять людей. Эти слова было нелегко воспринять, но Осень продолжал.

- Море обширно и глубоко. Я мог бы плавать в воде вечно, думая, что она где-то там. Я думал, что смогу увидеть её в любое время.

Одиночество Осени состояло именно в этом.

- Был бы я единственным, кто помнит, однажды я мог бы принять всё за сон. Мог бы подумать, что всегда был один, с самого начала. Какая страшная мысль. Океаны бездонны. Полный покой.

Коул не мог сказать, что понимает боль живущих вечно, но он видел их, когда они страдали, проходя через это.

- Кажется, однако, я действительно желал чего-то другого. Теперь я это понимаю.

Осень посмотрел на руки Коула.

- Даже на краю жизни эта волчица показалась, чтобы спасти тебя. Тогда... Тогда почему, во время его смерти, она не появилась передо мной?

Одинокий монах, еле сдерживая слёзы, сжимал изваяние Чёрной Матери в руке.

- Я знал, чтобы поддерживать эти острова, мне придётся продлевать человеческие страдания. Но это было не для того, чтобы они сохраняли её имя. Было бы это всё, нашёлся бы другой путь. В итоге, я всё смотрел на страдания людей, потому что...

Осень вздохнул.

- Это не что иное, как ревность. Я ревновал, потому что знал, что, умирая, она думала не обо мне, а о людях острова...

Коул не мог над этим смеяться и не мог его винить. Осень мог не найти другого друга, кроме Чёрной Матери в бесконечно широком, бездонном море. Коул не мог сказать, что полностью понимает степень такого одиночества. Но он знал Миюри, бессильно смотревшую на карту мира. Он был лишь свидетелем бессилия тех, кто знал, что им нет места в этом огромном мире. Желание Осени молиться своему единственному другу было довольно скромным. И Коул научился тому, что есть много способов смотреть на явления.

- Пусть это и было ревностью, ты на самом деле поддерживал эти острова. Есть те, кого ты спас, и есть многие, кто благодарен тебе.

Осень в первый раз улыбнулся.

- Я не ждал приятных слов. Вот ведь глупец.

Он казался удивлённым.

- Но раньше всего остального я должен сказать, - продолжая держать Миюри, Коул посмотрел на Осень, - что я очень благодарен тебе за наше спасение.

Они не случайно всплыли здесь. Это Осень спас их. Каждый раз, когда люди бросали свои изваяния Чёрной Матери в море, сталкиваясь с бедами на воде, он следовал за запахом и бросался спасать их. Коул не мог себе представить, что всё это всего лишь из ревности, как он утверждал. Сам он это понимал иначе - Осень делал всё что мог, чтобы защитить землю, которую когда-то спас его друг.

- Это лишь прихоть, - тихо произнёс Осень с горькой улыбкой на лице, он словно сдерживал кашель. - Это могла быть лишь прихоть, но я рад, что делал это. Я не понял, что она не была человеком. Или, возможно, это была рука Божья.

Осень сказал такие слова, что даже самые выдающиеся ученые-богословы не знали бы, как на них должен был ответить человек.

- Я нашёл, кем я должен быть на самом деле, благодаря этой волчице.

И он взял в руки изваяние Божьей Матери и скормил её огню. Это походило на прощание.

- Я вернусь в глубины океаны и забуду всё. Люди тоже все забудут. Какие странные существа. Они могут проглотить боли и грусти куда больше, чем в них может поместиться, - сказал он, кивнув, как монах. - Возможно, это и есть вера. У нас такой нет.

Он медленно поднялся. Казалось, он идёт немного прогуляться.

- Можешь использовать всё, чтобы поддерживать огонь. Когда метель кончится, кто-нибудь придёт и отвезёт вас на своей лодке.

- Ты уходишь?..

- Что мне ещё здесь делать? Я не могу спасти это место. Я на самом деле не мог спасти Чёрную Мать. Если бы она не отдала жизнь, скорее всего, мучения здесь давно бы закончились.

Так оно и было. Но что правильно, а что нет? У каждого свои причины и свои суждения. Каждое из них по-своему справедливо, но почему-то, собранные вместе, они уже не сходились. Без Осени эти острова уже не смогут поддерживать себя, их ждёт опустошение и вымирание. Никому не придётся страдать после этого. Может, это и есть спасение само по себе.

- Мои переговоры, столь не понравившиеся тебе, поддержат острова на короткое время. Умные люди уйдут. А это всё для тех, кто не сумеет.

А может, подумал Коул, Осень, наконец, нашёл способ переселить островитян с этой земли путём сделки по продаже рабов. Коул полагал, что даже в далёкой стране, в разлуке со своими семьями, они будут куда благополучнее, чем оставшись здесь. Он не думал, что это так уж безрассудно. Он и сам пытался сделать это с Райхером.

- Без меня они не смогут вести переговоры. Тогда всё будет в пользу твоего Уинфилда, - но он почему-то не казался слишком счастливым. - Если бы только золото появилось на самом острове... Это решило бы всё.

Он знал, что такого подходящего чуда никогда не случится. Был уровень, до которого могла являть чудеса сама Чёрная Мать. Воплощения жили намного дольше людей и по сравнению со смертными они, казалось, обладали непревзойдённой силой. Но существовало слишком много того, что превосходило эту силу.

Хоро, мама Миюри, также предупреждала её об этом - не слишком полагайся на свои клыки и когти, ими можно решить лишь какую-то часть проблем. Осень использовал свои силы, учитывая законы человеческого мира, поэтому всё здесь держалось устойчиво. В этом смысле он поддерживал эти земли хорошо. И в итоге никого не спас. Ни намёка на какое-то улучшение. Какой ужасный конец.

Осень вышел, но через мгновенье он просунул голову внутрь.

- А, да, - он отодвинул акулью шкуру на входе и вошёл. - Я возьму одну с собой. Даже если я забуду всё это, я могу вспомнить самое важное, посмотрев на неё.

Он поднял изваяние Чёрной Матери, затем склонил голову.

- Странное дело. Здесь это дороже золота.

И воплощение кита ушло, а чёрный дым вздулся над разыгравшимся пламенем, будто провожая хозяина монастыря. Одежда Коула просохла, тепло понемногу возвращалось и в тело Миюри.

В словах Осени была глубина.

В данный момент, не приходилось сомневаться, что гагат был гораздо дороже золота для Коула. Он спасал жизнь Миюри. Коул хотел бы рассказать о случившемся, как о чуде Чёрной Матери - и это действительно произошло! Кого заботило, что это останки сгоревшего когда-то воплощения кита? Вряд ли стоило задумываться, кит или не кит был тем, кто мог войти в написанное людьми священное Писание. Было важно, чтобы люди узнали и поверили, что с ними действительно произошло чудо. Самое важное, чтобы они были спасены.

- Тогда?

Он смотрел на изваяние Чёрной Матери в своей руке. Колышущийся огонь освещал нежное выражение её лица. Освещённая таким сильным светом, она сверкнула, будто действительно стала золотой. Нет, что же это...

«Она в самом стала золотом в его руках!»

Когда ему пришло в голову, что может найтись способ спасти жителей островов, он забылся и попытался встать, чуть не уронив голову Миюри. Это заставило вернуться к действительности, он ощутил горечь во рту.

Он был человеком без особой глубины, прочёл какие-то книги, был одержим богословием в своей маленькой деревне горячих источников Ньоххире, а затем решил, что знает всё необходимое в вопросах веры. Все действия, которые он так старательно обдумывал и предпринимал, обернулись невежественными, бесплодными усилиями. И когда ему открылась ошибочность и иллюзорность осознания действительности, он испугался и остановился.

Эти места как-то направлялись к развитию благодаря такой личности, как Осень, благодаря его управлению. И было достаточно странно думать, что идеи чужаков решат, куда двигаться жителям этой земли. Коулу хотелось сделать вид, что он ничего не знает, и просто согреть Миюри. Затем, когда она проснётся, он сможет радоваться, что ей лучше, принимая это как своё достижение.

- Но... - пробормотал он и посмотрел на Миюри.

На самом краю своей жизни она явила ему чудо. Девушка, которая хотела произвести на него впечатление, а он был глупцом, лишь становившимся старше и старше. Если он не сможет проявить хоть немного отваги для неё сейчас, ему будет слишком стыдно встретиться с ней глазами, когда она очнётся. Даже если она не заметит, он сам не сможет простить себя, он сделает её прыжок к нему в холодное, мрачное море бессмысленным.

Должно было найтись что-то, что мог сделать даже её бесполезный старший брат. Должен найтись способ жить так, чтобы она не смеялась над ним. Как бы глупо это ни было, он обязан сохранить веру, что мир может стать лучше. Коул погладил её по голове, провёл пальцами по её волосам и мягко положил её на пол.

- Я скоро вернусь.

Он поднялся и вышел в другую комнату. Затем перешагнул через статуэтки Святой Матери, разбросанные по полу, и отодвинул акулью шкуру. Ветер и снег тут же ворвались в щель, мороз немедленно ударил в его лицо.

Коул прикрыл глаза и решительно направился к причалу.

- Владыка Осень! - изо всех сил прокричал он, подойдя к воде.

Ветер заглушал все звуки, тьма властвовала над морем.

- Есть что-то, что тебе нужно?

Это была уже не тьма. Коул не мог сказать, откуда донёсся голос. Он посмотрел налево, направо, вверх и не сумел различить, где начиналось и заканчивалось массивное тело. Пока он боролся с потрясением, тьма заговорила:

- Если тебе не нужно чего-то, я исчезну.

- П-прошу, подожди! - крикнул он и отчаянным усилием привёл мысли в порядок. - Золото пойдёт с островов.

- Что?

- Золото пойдёт с островов. Нет... - он поднял руку, в которой сжимал изваяние Чёрной Матери. - Мы обратим это в золото.

Такое возможно, если произойдёт чудо. Да.

«Им просто необходимо чудо, чтобы это произошло.»

Но правдой оставалось, что одного чуда будет мало. Легко создавать то, что можно было назвать чудом, если одолжить силу не-человека, но это было бы не более чем временной мерой, если не предусмотреть всё заранее. Большие клыки и когти нечеловеческого происхождения, в конце концов, были силой, скорее, для древних легенд. Было лишь что-то, чего они могли достичь в этом новом человеческом мире. Чтобы спасти людей целой земли, необходимо было всё организовывать по законам человеческого мира.

Задача состояла в том, чтобы использовать чудо Осени для разрешения проблем островитян. Бесспорно, это было лучшее решение, к которому он пришёл, раздумывая на свой лад. Коул думал, что это действительно сработает. Но, исходя из своей собственной веры, Коул думал, что если чудеса будут тем, что даст тот или иной повод улыбаться, они дадут гораздо больше возможностей для деятельности в мире людей. Он вывел это из своего путешествия с хозяином-торговцем Лоуренсом и из бесед с богословами, собравшими много выводов из слов Священного Писания.

Он должен суметь создать новый свет, сложив всё, что у него было в руках.

- С твоей силой это возможно, - Коул уловил молчаливое удивление со стороны тьмы. - Мы должны суметь вернуть улыбки этой земле, используя силу каждого, кто связан с этими островами.

Осень помолчал, затем медленно переспросил:

- Правда?

Коул не мог быть уверен, что все пойдёт хорошо, он собирался не вполне чистым способом воспользоваться настоящим чудом ради создания устойчивого положения дел. Какие бы оправдания он ни нашёл, задуманное противоречило тому, как должен действовать добросовестный последователь Священного Писания.

Но он уже думал об этом в этой святыне из лавы. Вера не была праведной или ложной. Важно, будет ли верен результат, и тут он мог уверенно сказать, что возвращение людей, проданных в рабство, их семьям не могло быть неправильным. А потом, даже если бы его стали презирать все священнослужители мира, Миюри, по крайней мере, ему улыбнётся.

- Правда.

Если не удастся, думал он, Осень может съесть его или утащить на дно океана. Но Коул уже один раз умер и не боялся больше.

- Правда, - повторил он, и сразу нахлынула невероятно большая волна, а когда она опала, на краю пристани стоял Осень.

Он яростно посмотрел на Коула, в его глазах открыто бушевали чувства.

- Я верю тебе.

Подходящие слова для монаха.