Онлайн чтение книги Жозеф Бальзамо
20. ЖИЛЬБЕР ПЕРЕСТАЕТ СОЖАЛЕТЬ О ПОТЕРЯННОМ ЭКЮ

Когда через несколько минут Жильбер пришел в себя, он изрядно удивился, обнаружив, что, так сказать, распростерт в ногах женщины, которая пристально смотрит на него.

То была молодая особа лет двадцати четырех — двадцати пяти с большими серыми глазами и вздернутым носиком; щеки ее загорели под южным солнцем, изящно и прихотливо очерченный рот придавал открытому и жизнерадостному лицу выражение лукавства и настороженности. У нее были красивейшие в мире руки, и красота их еще подчеркивалась лиловым бархатом рукавов, украшенных золотыми пуговицами. Струистые складки юбки из серого шелка с крупными узорами заполняли чуть ли не всю карету. Надо сказать, Жильбер еще больше удивился, когда понял, что лежит в карете, которую несут галопом три почтовые лошади.

Поскольку дама сочувственно улыбалась, Жильбер смотрел на нее, пока не убедился, что она ему не снится.

— Ну как, мой мальчик, вам лучше? — прервала молчание дама.

— Где я? — спросил Жильбер, очень кстати вспомнив фразу, которую он вычитал из романов и которую произносят только в романах.

— Теперь, мой друг, в безопасности, — ответила дама с явным южным выговором. — А вот совсем недавно вам угрожало быть раздавленным колесами моей кареты. Что с вами случилось? Почему вы упали прямо на дороге?

— Я почувствовал слабость, сударыня.

— Вот как! Слабость? А что же стало причиной этой слабости?

— Я слишком долго шел.

— И как долго вы были в пути?

— Я вышел вчера в четыре пополудни.

— И сколько же вы прошли с четырех пополудни?

— Думаю, лье шестнадцать, если не восемнадцать.

— За двенадцать, нет, за четырнадцать часов?

— Да, но я ведь все время бежал.

— Куда же вы направляетесь?

— В Версаль, сударыня.

— А идете?

— Из Таверне.

— А где это, Таверне?

— Это замок, находящийся между Пьерфитом и Бар-ле-Дюком.

— Но у вас, наверное, не было даже времени как следует поесть?

— Не только времени, сударыня, но и средств.

— Как так?

— По дороге я потерял деньги.

— Значит, со вчерашнего дня вы ничего не ели?

— Кроме маленького кусочка хлеба, который я взял с собой.

— Бедняжка! Но почему же вы не попросили, чтобы вам дали что-нибудь поесть?

Жильбер высокомерно улыбнулся.

— Потому, сударыня, что я горд.

— Горд? Гордость — прекрасное чувство, но не тогда, когда умираешь от голода.

— Лучше умереть, чем покрыть себя бесчестьем.

Дама прямо-таки с восторгом взглянула на своего собеседника, изрекавшего такие сентенции.

— Но кто вы такой, мой друг, чтобы так говорить? — осведомилась она.

— Я — сирота.

— И как вас зовут?

— Жильбер.

— Жильбер? А дальше?

— Все.

— А-а, — протянула дама, изумляясь все больше и больше.

Жильбер увидел, что произвел впечатление, и порадовался тому, что представляя себя, сыграл немножко под Жана Жака Руссо.

— А не слишком ли вы молоды, мой друг, чтобы бегать по дорогам? — продолжала расспросы дама.

— Я был оставлен один в старом замке, который покинули хозяева. Я последовал их примеру и тоже покинул его.

— Не имея определенной цели?

— Земля велика, и под солнцем каждому найдется место, — изрек Жильбер.

— Видно, это незаконный сын какого-нибудь помещика, удравший из усадьбы, — пробормотала себе под нос дама, а вслух спросила: — Так вы говорили, что потеряли кошелек?

— Да.

— И сколько же в нем было?

— Всего один экю, то есть шесть ливров, — отвечал Жильбер, раздираемый противоречивыми чувствами: во-первых, стыдясь признаться в бедности, а во-вторых, опасаясь похвастаться слишком крупной суммой, поскольку могли возникнуть подозрения, что она добыта нечестным путем, — но мне этого было вполне достаточно.

— Шесть ливров на такую дальнюю дорогу? Но вам бы их едва хватило, чтобы купить на два дня хлеба! А расстояние-то какое, Боже мой! Вы сказали, что идете из Бар-ле-Дюка в Париж?

— Да.

— Полагаю, это лье шестьдесят, если не все шестьдесят пять?

— Я не считал, сколько лье, сударыня. Я просто сказал, что приду туда, и все.

— Сказали — и пошли? Безумец!

— У меня крепкие ноги.

— Ноги, какими бы крепкими они ни были, отказывают, и вы в этом убедились.

— О нет, меня подвели не ноги — у меня пропала надежда.

— Да, как мне показалось, вид у вас был такой, словно вы в совершенном отчаянии.

Жильбер горько улыбнулся.

— У вас что, помутилось сознание? Вы били себя по голове, рвали волосы.

— Вы уверены, сударыня? — спросил он, изрядно сконфуженный.

— Совершенно. И оттого что вы были в отчаянии, вы не услышали подъезжавшей кареты.

Жильбер подумал, что будет неплохо еще возвысить себя, рассказав всю правду. Инстинкт подсказывал ему, что его история может представить интерес, особенно для женщины.

— Я и вправду был в отчаянии, — признался он.

— Из-за чего же?

— Из-за того, что не мог больше следовать за экипажем, который догонял.

— Неужели? — улыбнулась дама. — Но это же прямо-таки приключение. И за этим, конечно, кроется любовь?

Жильбер еще не научился владеть собой и потому покраснел.

— А что же это был за экипаж, мой юный Катон?

— Карета из свиты дофины.

— Что? Что вы сказали? — воскликнула дама. — Значит, дофина впереди нас?

— Конечно.

— А я-то думала, позади, где-нибудь в Нанси. Разве по дороге ей не устраивают торжественные встречи?

— Да нет, ее встречают, но, похоже, ее высочество торопится.

— Дофина торопится? Кто вам это сказал?

— Я так предполагаю.

— Предполагаете?

— Да.

— И на чем же основаны ваши предположения?

— На том, что сперва она сказала, будто намерена часа три отдохнуть в Таверне…

— И?

— И провела там дай Бог три четверти часа.

— Скажите, а не получала ли она какого-нибудь письма из Парижа?

— Да, прибыл господин в расшитом кафтане, и у него было письмо.

— А вы не знаете, как имя этого господина?

— Нет. Знаю только, что он губернатор Страсбурга.

— Господин де Стенвиль, родственник господина де Шуазеля. Ай-ай-ай! Кучер, гони! Быстрей!

В ответ на приказ громко щелкнул кнут, и Жильбер почувствовал, что карета прибавила ходу, хоть кони и до того шли галопом.

— Значит, дофина впереди нас? — переспросила дама.

— Да, сударыня.

— Ей придется остановиться позавтракать, — сказала дама, как бы рассуждая сама с собой, — и тогда мы обгоним ее, если только этой ночью… Ночью она останавливалась?

— Да, в Сен-Дизье.

— В котором часу?

— Примерно около одиннадцати.

— Значит, на ужин. Ей придется остановиться позавтракать. Кучер, какой первый приличный городишко у нас по пути?

— Витри, сударыня.

— И сколько до него?

— Три лье.

— А где у нас смена лошадей?

— В Воклере.

— Хорошо. Гони и, если увидишь вереницу карет, сообщи мне.

Пока дама переговаривалась с форейтором, Жильбер чуть опять не потерял сознание. Когда она снова уселась, то обратила внимание, что он сидит бледный, с закрытыми глазами.

— Бедняжка! — воскликнула она. — Вам опять дурно! Это моя вина. Человек умирает от голода и жажды, а я, вместо того чтобы напоить и накормить, мучаю его разговорами.

И чтобы исправить допущенную ошибку, дама первым делом достала из кармана в обивке кареты украшенную чеканкой фляжку, на горлышке которой висел на золотой цепочке позолоченный стаканчик.

— Выпейте сперва капельку этого вина, — сказала она и, наполнив стаканчик, подала его Жильберу.

На сей раз Жильбер не заставил себя упрашивать. То ли красивая ручка, протягивавшая стаканчик, была причиной тому, то ли жажда томила его сильнее, чем в Сен-Дизье.

— Вот, — продолжала дама, — а теперь съешьте бисквит. Через часок-другой вы позавтракаете уже основательней.

— Благодарю, сударыня, — ответил Жильбер, не отказавшись и от бисквита.

— А теперь, когда вы немножко подкрепились, — промолвила дама, — расскажите мне, если только вы не против выбрать меня в наперсницы, что заставило вас следовать за тем экипажем, который, как вы мне сказали, едет в свите дофины?

— Вот вам, сударыня, в нескольких словах вся правда, — начал Жильбер. — Я жил у господина барона де Таверне, когда туда прибыла ее королевское высочество, которая приказала господину де Таверне следовать с нею в Париж. Он подчинился. А я сирота, и обо мне никто не вспомнил. Меня бросили без денег, без пропитания. И тогда я поклялся, что раз все поехали в Версаль в красивых каретах, запряженных прекрасными лошадьми, я тоже отправлюсь в Версаль, но пешком, и на своих молодых ногах дойду до туда столь же быстро, как они в каретах и на лошадях. К несчастью, мне изменили силы, или, вернее, против меня ополчилась судьба. Если б я не потерял деньги, я мог бы поесть, а если бы поел, то сумел бы сегодня утром догнать лошадей.

— Браво! Вот это мужество! — воскликнула дама. — Поздравляю вас. Но мне кажется, вам неизвестно одно обстоятельство…

— Какое же?

— В Версале мужеством не проживешь.

— Я иду в Париж.

— В этом смысле Париж мало отличается от Версаля.

— Если нельзя прожить мужеством, можно прожить трудом.

— Прекрасный ответ, мой мальчик. Только каким трудом? Ваши руки не похожи на руки поденщика или носильщика.

— Я буду учиться, сударыня.

— Мне кажется, вы и без того обладаете изрядной ученостью.

— Да, ибо я знаю, что ничего не знаю, — сентенциозно ответил Жильбер, вспомнив изречение Сократа.

— А не будет нескромным, ежели я спрошу вас, мой юный друг, какую науку вы намерены изучать?

— Я считаю, сударыня, что самая достойная наука — это та, что дает человеку возможность приносить пользу себе подобным.

С другой же стороны, человек настолько ничтожен, что просто обязан постичь тайну своей слабости, дабы тем самым постичь тайну своего могущества. Я хочу когда-нибудь узнать, почему мой желудок не дал сегодня утром моим ногам идти; наконец, я хочу также узнать, не эта ли слабость желудка произвела у меня в мозгу тот гнев, ту горячку, тот припадок черной меланхолии, что сразил меня.

— О, вы станете превосходным врачом, и мне кажется, что уже сейчас вы изъясняетесь, как врач. Через десять лет я предложу вам пользовать меня.

— Постараюсь заслужить эту честь, сударыня, — ответил Жильбер.

Форейтор остановил лошадей. На почтовой станции не было ни одной кареты.

Дама принялась расспрашивать и узнала, что дофина проследовала здесь минут пятнадцать назад; в Витри она должна сделать остановку, чтобы сменить лошадей и позавтракать.

В седло сел новый форейтор.

Дама позволила проехать через деревню шагом, но, чуть только последний дом остался позади, обратилась к форейтору:

— Не сможете ли вы догнать поезд дофины?

— Смогу.

— До того как он прибудет в Витри?

— Они едут рысью.

— Но если мы поедем галопом…

Форейтор глянул на даму.

— Тройные прогоны! — крикнула она.

— С этого надо было начинать, — ответил форейтор. — Мы уже были бы в четверти лье отсюда.

— Вот тебе в задаток экю, чтобы наверстал упущенное.

Форейтор отклонился назад, дама наклонилась вперед, их руки встретились, и монета из ладони путешественницы перешла в ладонь возницы.

Лошади тут же пошли вскачь. Карета понеслась как на крыльях.

Пока перепрягали лошадей, Жильбер вышел, вымыл в водоеме руки и лицо, которые весьма выиграли от этого, пригладил свои великолепные волосы.

«По правде сказать, он недостаточно уродлив, чтобы стать лекарем», — подумала дама, с улыбкой глядя на Жильбера.

Он же мгновенно залился краской, словно догадавшись о мыслях, сопутствовавших этой улыбке.

Завершив переговоры с возницей, путешественница вернулась к беседе с Жильбером, чьи парадоксы, неожиданные высказывания и сентенции весьма забавляли ее.

Она от души хохотала над иными его ответами, от которых на версту несло философическим суемудрием, и лишь иногда прерывала разговор, чтобы взглянуть на дорогу. При этом нередко случалось, что ее рука касалась лба Жильбера либо круглое колено прижималось к его ноге, и тогда путешественница искренне наслаждалась, наблюдая, как вспыхивают щеки будущего врача, что составляло полный контраст его потупленному взору.

Так проехали примерно лье. Вдруг дама радостно вскрикнула и ринулась на первое сиденье, не соблюдая на сей раз никаких предосторожностей, в результате чего упала всем телом на Жильбера. Она увидела последние экипажи поезда дофины, возглавляемого двумя десятками карет, которые медленно поднимались по длинному склону, почти все пассажиры вышли из экипажей.

Жильбер высвободился из складок цветастого платья, просунул голову даме под руку, встал коленями на переднее сиденье и принялся высматривать среди бредущих вверх маленьких фигурок м-ль де Таверне.

Ему показалось, что он узнает чепец Николь.

— Сударыня, мы догнали, а что дальше? — осведомился возница.

— Теперь обгони их.

— Обогнать их невозможно, сударыня. Дофину не обгоняют.

— Почему?

— Потому что это запрещено. Черт возьми, перегнать королевских лошадей! Да меня на галеры сошлют.

— Послушай, дружок, делай, как знаешь, но их надо перегнать.

— Так вы, значит, не из свиты? — спросил Жильбер, до сих пор считавший, что его спутница просто-напросто отстала, и видевший причину спешки в желании как можно скорее присоединиться к дофине.

— Любознательность похвальна, но нескромность достойна порицания, — ответила ему дама.

— Простите, сударыня, — покраснев, извинился Жильбер.

— Так что будем делать? — поинтересовалась дама у форейтора.

— Поедем за ними до Витри, а там, если ее высочество сделает остановку, попросим позволения проехать.

— Да, но тогда они спросят, кто я, и узнают… Нет, так не пойдет. Поищем другой способ.

— Сударыня, — обратился к ней Жильбер, — если вы позволите мне высказать предложение…

— Высказывайте, друг мой, высказывайте. Если оно удачно, я ему последую.

— Надо поехать какой-нибудь окольной дорогой, которая обходит Витри, и таким образом мы окажемся впереди дофины, не выказывая ей непочтения.

— Мальчик говорит дело! — воскликнула молодая дама. — Кучер, есть тут какая-нибудь окольная дорога?

— А куда надо ехать?

— Да куда угодно, лишь бы обойти дофину.

— А, понятно, — отвечал кучер. — Тут сейчас направо будет дорога из Маролля, которая минует Витри и выходит к тракту в Ла-Шоссе.

— Браво! — вскричала дама. — Это то, что нам нужно!

— А известно ли вам, сударыня, что, поехав в объезд, я сделаю двойной перегон? — поинтересовался форейтор.

— Если мы будем в Ла-Шоссе прежде дофины, получишь два луидора.

— Сударыня, а вы не боитесь сломать карету?

— Не боюсь. Если карета сломается, я поскачу верхом.

И вот, свернув направо, берлина съехала с тракта на ухабистый проселок и покатила вдоль белесой речушки, впадающей в Марну между Ла-Шоссе и Мютиньи.

Форейтор сдержал слово: он сделал все, что было в человеческих силах, не только для того, чтобы разбить карету, но и для того, чтобы она доехала до места.

Раз двадцать Жильбер сваливался на свою спутницу, да и она не меньше падала в его объятия.

Правда, теперь Жильбер сумел быть учтивым до такой степени, что не выказывал смущения. Он уже так владел собой, что рот его не расплывался всякий раз в улыбке, хотя глаза и говорили молодой женщине, что она прекрасна.

Из тряски и уединения очень скоро родилась душевная близость; и к концу второго часа езды по проселку Жильберу уже казалось, будто он знаком со своей спутницей по меньшей мере лет десять, да и она могла бы поклясться, что знает Жильбера со дня его рождения.

Около одиннадцати карета выехала на тракт, ведущий из Витри в Шалон. Дама расспросила нагнавшего их нарочного, и тот сообщил, что дофина не только позавтракала в Витри, но и решила там отдохнуть часа два, поскольку крайне устала.

Еще он сказал, что послан на следующую почтовую станцию известить должностных лиц, ведающих сменными лошадьми, чтобы все было готово часам к трем-четырем пополудни.

Услышав это известие, путешественница возликовала.

Она вручила форейтору обещанные два луидора и, поворотясь к Жильберу, сказала:

— Ей-богу, на ближайшей станции мы тоже пообедаем.

Но все получилось так, что и на ближайшей станции Жильберу не суждено было пообедать.