Онлайн чтение книги Медные монеты на алтарь предков Copper Coins
Глава 89 - Река крови (3)

Свежая кровь капля за каплей утекала из его тела, точно забирая с собой и его жар. Он начал чувствовать озноб, перед глазами поплыло, разум затуманился, и шея становилась всё бессильней, не в состоянии удерживать голову поднятой.

Среди граничащего с остолбенением ужаса он вдруг вспомнил очень, очень многие вещи, разрозненные мелочи и обрывки.

Он вспомнил о людях, что выросли вместе с ним в горах и сейчас, как и он, все упали в это кровавое полотно.

Вспомнил обстоятельства, когда впервые лично увидел гоши; в то время он был ещё мал, не понимал сути вещей и уж тем более не имел никакой связи с гоши, лишь бросил на него взгляд, когда в тайне он Сунъюня улизнул с горы подсмотреть на проходящий через город строй жертвоприношения Небесам. Людей тогда было поистине много, однако никто не осмеливался подступить слишком близко. Он проталкивался среди толпы туда и обратно, надеясь подобрать место с более ясным обзором, однако по неосторожности попал под удар чьего-то локтя и споткнулся, почти бросившись в строй жертвоприношения Небесам. За миг до того, как упал бы, он ощутил, как снежное облако пронеслось у него перед глазами, и тут же взметнулся мимолётно порыв ветра, аккурат помогая ему встать прямо.

Юный, он даже не сообразил, что, в конце концов, произошло, лишь каким-то образом, очнувшись, уже твёрдо стоял на обочине; когда же он поднял голову в изумлении, строй уже прошёл на отрезок пути вперёд, но всё равно он с первого взгляда заметил буддийского монаха в белом, едущего верхом на высокой крупной лошади…

Воспоминание это было слишком далёким, настолько далёким, что и сам он полагал, будто давно забыл, — однако в это мгновение вспомнил снова.

Оказывается, в столь юном возрасте он вовсе не боялся гоши так, как сейчас, даже почитал его, так с каких же пор при виде гоши у него остались лишь страх и беспокойство?..

Он повиновался приказам Сунъюня, равно как и его собратья, он годы носился с поручениями во мраке; в конечном счёте, он уже и не помнил точно, сколько всего совершил. Вначале, глядя на то, как человеческие жизни проходят сквозь его руки, он ещё был переполнен виной и безмерным страхом и расспрашивал Сунъюня, доискиваясь до корня и исследуя истоки.

Сунъюнь говорил, всё, что они делают, — всё это ради ещё большего количества простого народа. Все эти ничтожные приготовления составляют огромное построение, именуемое «Средь рек и гор погребённые кости»; если успешно расположить его, оно сможет не только оградить их от предсказанного большого бедствия, но и обеспечить сто лет мира среди рек и гор.

Сунъюнь никогда не обучал его таким чрезмерно высоким и глубоким вещам, и он ничего не знал о том, как, в конце концов, следует управлять этим необъятным построением. Лишь помнил слова, что с детства слышал от Сунъюня бесчисленное множество раз: «Некоторые великие дела неизбежно требуют небольших жертв».

Слова эти были ему понятны, и потому он накрепко запомнил их на многие годы.

И только сейчас, только когда наблюдал в бессилии, как разливается потоками кровь, когда между жизнью и смертью, казалось, стояло лишь мгновение, с нависшей над головой громадной пеленой ужаса, сердце его вдруг исполнилось смятения.

Внезапно он ощутил, что те слова неверны, что многое всё ещё упущено, по меньшей мере… по меньшей мере, следовало спросить, желают ли те люди быть принесёнными в жертву.

После ещё одной волны безнадёжного отчаянного сопротивления в тумане замешательства он вновь подумал, что слова-то верны, только…

Он вдруг был несколько неуверен: столь бесстрастный, действительно ли гоши делал это для народа не по своей воле? Две сотни человек, лежащих здесь, подавленные на дне реки останки и ещё больше других вовлечённых — действительно ли смерть их стоила того, действительно ли была неизбежна?..

Но у него уже не было сил заговорить и задать эти вопросы, он не мог даже взглянуть ещё раз на выражение глаз гоши, способный лишь мало-помалу уснуть среди сгущающейся всё сильнее глубокой тьмы, а после… вероятно, никогда больше не проснуться вновь…

Кровь, вытекающая из пальцев этих более чем ста человек, наконец окрасила через трон лотоса всю статую в тёмно-красный, и даже силуэт со спины не выглядел больше принадлежащим ушедшему от мирской суеты, а источал поток плотной порочной ци.

Будто начался наконец ужасающий обряд, вся гора Цзянсун вместе с чёрным каменным берегом, где стоял гоши, внезапно пришли в движение, на реке поднялись до небес громадные волны, что накатывали, били непрестанно — но прямо за спиной гоши останавливались и отступали в поражении.

На первый взгляд похоже, точно две силы сошлись в безумном противостоянии.

Гоши сел здесь же, сложил ладони и принялся шёпотом читать писания. Сразу казалось, будто он упокаивает душу умершего, однако к старинной простоте этих писаний примешивалась странная мелодика, от которой услышавшему становилось крайне не по себе.

Позади него обрушивались чёрные камни, перед ним бурлили огромные волны — но всё это удивительным образом смыкалось аркой у него над головой, неспособное навредить ему хоть немного.

Поначалу никаких изменений не происходило, когда же он закончил читать отрывок из писаний, на кончиках пальцев обеих рук, сложенных вместе, возникли внезапно густо рассыпанные пятна крови; выглядело это жутко и странно, и кровавых пятен появилась по меньшей мере сотня.

Он всё так же продолжал читать священные тексты, будто не заметил этих капель крови вовсе.

Пятна крови же точно ожили, под густой звук писаний они продвигались понемногу к тыльной стороне руки, только каждый рывок казался исключительно трудным.

Гоши носил маску и не обнажал лица, однако там, где края маски прижимались к вискам, в мгновение ока уже выступила лёгкая испарина; видимо, пускай голос его и не колебался, в действительности он всё же прилагал огромные усилия.

По тыльной стороне рук кровавые пятна постепенно взобрались на предплечья и скрылись в широких рукавах.

Волны и ветер меж небом и землёй стали ещё более ужасающими, полные мощи, способной захватить небеса и поглотить землю; домик на берегу реки вдали непрестанно сотрясался под ударами яростных волн и в итоге так и не сумел выстоять долго: когда накатила очередная громадная волна, что сопровождалась шумом от бесчисленных трещин, он обрушился окончательно и упал в реку.

В то же время сияющая золотая нить, будто зарница, блуждала далеко-далеко на другом конце берега, быстрая, что бьющие в землю буря с молниями; прежде чем кто-то успел бы среагировать, она скрылась на северо-востоке, а после того как миновала некое место в реке, раздался взрыв; затем она снова унеслась на юго-запад и наконец устремилась сюда.

Когда через озеро Дунтин и гору Ваньши она в конце концов примчалась к храму Дацзэ, вокруг гоши начала смутно возникать струйка золотого света. Полотно кровавых пятен же уже взобралось по рукам к шее и очутилось на самой шее.

Картина эта была поистине ужасающей без меры: буддийский монах, казалось бы, далёкий от мирской суеты, шея его — вся покрыта каплями крови, и капли крови эти к тому же, побуждаемые его священным текстом, изо всех сил поднимаются к лицу.

В миг, когда пятна крови разлились по подбородку, на берегу из чёрного камня внезапно прибавился кровавый круг.

Внутри круга мелькнула кровавая вспышка — и возникли вдруг два человека.

Один из них был одет в белые конопляные одеяния буддийского монаха, явно ушедший от мира, чрезвычайно красивый — но столь же чрезвычайно холодный. Холодный настолько, что попросту заставлял человеческие сердца трепетать в страхе; будто под вековыми льдами и снегами зияла глубочайшая бездна. Рукой же он, ничуть не церемонясь, держал за воротник другого человека.

Человек этот был в крови с головы до ног, его изначально пепельно-синий чанпао — целиком выкатан в грязи и весь изорван; обнажившиеся руки от плеч, шею и даже лицо — всё укрывали разнообразные следы от расчёсывания, будто он испытал на себе, как десятки тысяч муравьёв пожирают сердце, и из-за безумного зуда сам и обернул себя окровавленным.

Человек этот был не кто иной, как оказавшийся окружённым в горной долине даос Сунъюнь.

Удерживающим же его за ворот был Сюаньминь.

Лицо его оставалось по-прежнему ледяным, только в чёрных как смоль глазах добавилось смутно нечто ещё — нечто подобное надвигающейся буре, что невыразимо порождало во взглянувшем страх.

Едва даос Сунъюнь упал на землю, как сразу же увидел сложившего вместе ладони гоши; выражение его тотчас стало недоумённым, а после — он вмиг испугался.

— Ты не, ты… — Сунъюнь подскочил вдруг, непроизвольно желая вырваться из хватки Сюаньминя, однако Сюаньминь без единой эмоции в лице пошевелил рукой, и пальцы, изначально державшие за воротник, сомкнулись прямиком на его шее.

— Ты… — Сунъюнь уже пострадал в Пещере сотни насекомых, а иначе более или менее смог бы побороться немного и никак не встретил бы столь жалкий конец. Со стиснутой Сюаньминем шеей речь его была невнятной и давалась с трудом: — Ты другой… А…

Он не договорил ещё, как рука Сюаньминя сжалась вновь, однако вовсе не из-за его слов, а потому, что Сюаньминь увидел ясно круглое построение на чёрном каменном берегу и пятна крови на шее гоши, читающего священные тексты.

Прежде в горной долине разбилась печать на четвёртой медной монете, а вместе с тем и восстановилась часть памяти Сюаньминя. Все эти обрывки и осколки воспоминаний были слишком беспорядочными, как будто из другой жизни; совсем не то, что обычный человек может сразу же усвоить полностью.

Ещё прежде чем восстановились эти воспоминания, у Сюаньминя на самом деле уже было смутное ощущение, что его связь с Сюэ Сянем отнюдь не проста, он чувствовал даже, что человек, которого он искал непрестанно, похоже, и есть Сюэ Сянь.

Однако интуиция — это в конце конов всего лишь интуиция, и она всегда позволяет всё ещё лелеять надежду на счастливый случай.

Но в миг, когда он действительно увидел в воспоминаниях, как сам рассчитывает время небесной кары истинного дракона, всё тело его точно упало прямиком в пропасть — бездонную, лишённую света.

Где пролегает ненависть за вырванные кости, куда уж заслужить прощения словами. Поэтому Сюэ Сянь улетел, не оглядываясь, и он не мог устремиться следом — лишь поднять глаза и смотреть, как длинная тень в единое мгновение скрывается средь плотных туч, а после исчезает без следа — и её не увидеть вновь.

Вероятно, в этой жизни не увидеть уже никогда.

Но неважно, желал ли ещё Сюэ Сянь видеть его снова или нет, он уплатит долг. Поэтому он поймал даоса Сунъюня, сразу же начертил на земле построение и прибыл в место, где закопана кость дракона. Какими бы ни были его изначальные намерения, он возвратит долг в полной мере.

За кость — костью.

Если вызвал бедствие — он остановит его, если вовлёк человеческие жизни — он отплатит.

Однако когда в самом деле очутился на берегу из чёрного камня, он обнаружил, что увиденное очень сильно отличается от его ожиданий. Монаха перед ним, что носил серебряную маску и держал ладони сложенными вместе, он встречал в воспоминаниях.

Во времена его детства этот монах наказывал его, велев переписывать каноны и читать сутры среди застилавшего небеса снегопада, и этот же монах заводил его в комнату и тщательно согревал постель медной жаровней, наставлял его много, смотрел, как он забирается в постель, и плотно закрывал за него дверь, когда уходил.

Очень и очень давно он называл этого монаха «наставник», но уже несколько десятков лет как не использовал больше это обращение.

Во всем этом по-прежнему оставались пропуски, воспоминания были неотчётливыми, он помнил лишь, как много-много лет назад, когда он впервые назвал этого монаха наставником, тот остолбенел надолго, а после небрежно взмахнул рукой: «Свиделись старые друзья, я не смею называться наставником».

Очень многие годы он не понимал, что значат эти слова, а позднее и не задумывался больше.

Сейчас он вспомнил в самом деле немало всего, однако очень немногое касалось человека перед ним. Более того, в миг, когда увидел его, в сердце прежде всего заклокотало крайне смешанное чувство — не сказать точно, откуда оно произошло, только чувство это было решительно не то, что надлежит испытывать ученику, встретив наставника.

Он наморщил брови на миг, однако уже через мгновение вдруг понял отчасти:

потому что этот «наставник», одетый совершенно так же, как он сам, как раз запускал сверкающее крупное построение — вовсе не ради спасения людей и мира, но чтобы в обмен на жизни заполучить благополучие и добродетель.