Онлайн чтение книги Медные монеты на алтарь предков Copper Coins
Глава 56 - Арка 4: Неизменно. Глава 56: Нить, протянувшаяся через кости (1)

Нынешний дом Фан полнился людьми — всего их было одиннадцать-двенадцать…

Старый господин и его жена скончались друг за другом, и теперь хозяевами были супруги Фан Чэн и Цзян Шицзин.

Дядю Чэня можно было назвать управляющим домом, тётушку Чэнь — и управляющей делами, и поварихой. Двое дали жизнь братьям-близнецам, что заведовали обращённым к улице торговым помещением аптеки, они отвечали за приготовление лекарств по рецепту и счетоводство, но приходно-расходную книгу на ночь всегда отдавали Фан Чэну, чтобы тот просмотрел.

Синцзы сызмала осталась без родителей, и её забрали почившие господин и госпожа дома Фан. С тех пор как Цзян Шицзин вошла в семью, Синцзы всегда сопровождала её, и хотя она считалась служанкой, в действительности, следуя за Цзян Шицзин, крошка за крошкой немало узнала об аптечном деле и медицине, так что в ключевой момент становилась и помощницей.

Остальные были работниками, что помогали с уборкой и мелкими поручениями, сбором лекарственных растений и их сушкой. Было ещё несколько младших — учеников, присланных другими семьями.

Но работники оставались в доме отнюдь не постоянно — иногда они на много дней отправлялись в дальние края за лекарственными травами. И маленькие ученики тоже приходили не каждый день, большинство из них были детьми из бедных семей, они не только обучались мастерству, но и неизбежно должны были работать дома.

Поэтому вся оживлённость в аптеке семьи Фан неизменно приходилась на переднее торговое помещение, во внутренней части же людей на самом деле было совсем немного.

Этот вечер на заднем дворе аптеки семьи Фан, пожалуй, можно было считать самым оживлённым: нищие, которых привели Фан Чэн и Цзян Шицзин, как следует вымылись и переоделись в длинное верхнее платье с хлопковой набивкой, что нашли для них дядя Чэнь и тётушка Чэнь. Одежды были пусть и не новыми, зато опрятными и чистыми, а самое важное — без дыр и выпадающих волокон.

Видимо, семьи Фан и Цзян долгие годы дружили и даже породнились не без причины: самое меньшее, люди в обеих семьях были одинаково великодушны и заботливы.

Тётушка Чэнь осмотрела полопавшуюся от обморожения кожу и поражённую плоть на руках и ногах нищих, не переставая цокать языком, затем, не сказав и двух слов, нашла заготовленные про запас грелки для рук, наполнила их горящими углями и одну за другой сунула нищим в руки:

— Вот… согревайтесь. Поглядите на эти обморожения, ай… Э? Не чешите! Хоть зудит, нельзя чесать. Обморожения все такие: только приложил тёплое — уже зудят. Побудьте здесь и подержите печки немного, я схожу сделаю вам кое-какое лекарство.

Эти нищие не были лентяями по своей сути — в их родных краях свирепствовал голод, к тому же тела их были увечны, можно сказать, им ничего не оставалось, кроме как опуститься до подобного; но так или иначе, а это не оправдывало учинённого прежде похищения. Будь это обычные люди, не поднимать шум с их стороны было бы уже великодушно; никто бы никогда и не подумал, не допустил, что эта семья Фан не только не станет препираться, но и согласится помочь им излечить болезнь и спасти больных, да к тому же примет их совсем как гостей. Буквально воздали добром за обиду.

После того как тётушка Чэнь устроила их, нищим стало стыдно и неспокойно, прежняя грубость, с которой они вели себя за городом, рассеялась как дым, и каждый уподобился неловкой в разговорах перепёлке, они запинались и сбивались:

— Не-не к чему хлопотать! Мы-мы давно привыкли мёрзнуть, да и эти обморожения появились не только что, пусть уж.

Видимо, в собственном доме и моральный дух возрастал. Тётушка Чэнь тут же сверкнула глазами и принялась поучать:

— Ты ранен или я ранена? Ты разбираешься в лекарствах или я разбираюсь в лекарствах? Держи грелку! И не выпускай, я приду чуть позже.

Как раз проходившие у двери братья-близнецы только услышали матушкин тон — сразу вспомнили, как она наставляла их самих в детстве. Вжав шею в плечи, они хотели улизнуть, но в итоге не успели и развернуться, как тётушка Чэнь окликнула их:

— Вы двое зачем убегаете? За вами призраки гонятся, чтоб покусать? Подойдите-ка.

Сюпин и Сюань[1], двое братьев, пристыженно обернулись и с деланными улыбками заговорили в один голос:

— Матушка, в чём дело? Мы только закрыли лавку, ещё нужно отдать молодому господину Фану приходно-расходную книгу.

[1] Сюпин (修平) — умиротворять, Сюань (修安) — успокаивать.  

— Насколько велика приходно-расходная книга? Обязательно нужны двое, чтобы донести её? — тётушка Чэнь в раздражении указала на кого пришлось: — Ты — иди приготовь чашку вина покрепче, затем найди немного льняной ткани.

— Вина покрепче? Зачем тебе крепкое вино? Тебя огорчил отец? — с сомнением спросил Сюань — получивший указания младший брат; тот, что был старшим, уже спешно убежал с приходно-расходной книгой.

— У твоего отца достанет храбрости? — тётушка Чэнь указала на нищих в помещении и занудела: — У всех в комнате обморожения, нужно согреть их.

Едва услышав «обморожения», младший брат чуть позеленел лицом.

В детстве он был крайне озорным и постоянно затевал драки с Сюпином. Одним особенно снежным днём братья выбежали поиграть со снегом, в итоге они играли-играли — и поссорились, да так, что снег был по всей голове и по всему лицу; в конце концов он с неистовством презревшего смерть зарыл старшего брата по самую шею. Руки его, замёрзнув, раскраснелись так, что и не сказать, ещё и матушка отхлестала — зад вспух на три чи, и старший брат месяц насмехался над ним из-за этого.

К сожалению, вскоре после того, как минул месяц, два брата уже не могли радоваться: они вдвоём слишком долго безобразничали в снегу, а когда вернулись в дом, безрассудно замочили окоченевшие от холода руки и ноги прямо в горячей воде. Из-за резкой смены холодного на горячее пальцы и пятки, все покрывшиеся обморожениями, опухли, как редька, и от тепла чесались совершенно нестерпимо; вот уж точно — жизнь хуже смерти.

Тётушка Чэнь мелко нарезала имбиря, потолкла, выдавив из него сок, смешала с крепким вином и натёрла обморожения братьев. Сюпину ещё повезло — у него только опухло, у Сюаня же кожа в нескольких местах полопалась, и от жжения он, взывая к отцу с матушкой, рыдал так, что даже сопли пузырились; старший брат смеялся над ним ещё месяц.

Ощущение это было чрезмерным, из тех, что и за всю жизнь не забудешь. Даже услышав об этом способе теперь, Сюань не мог не скривить рот.

Пользуясь тем, что тётушка Чэнь не следит, он прожестикулировал нищим:

— Надейтесь только на себя.

Нищие молчали.

Зимой Цинпин был холодным и влажным, и у многих появлялись обморожения. Кто-то сам придумывал дома, как снять припухлость, другие приходили в аптеку спросить какой-нибудь рецепт; тётушка Чэнь имела с этим дело постоянно, так что давно уже стала настоящим мастером. Она ловко нарезала плошку имбиря, растолкла, выпуская сок, залила крепким вином, что принёс Сюань, и, смочив тонкую льняную ткань, чуть вытерла обморожения нищих.

— Вот и хорошо, кожа лопнула, поболит немного, но и подействует быстро, — так говорила тётушка Чэнь, однако у нищих от жжения уже полились слёзы.

Таким образом эта шайка грубиянов, едва войдя в дом Фан и не проведя там даже ночи, стараниями тётушки Чэнь стала кроткой и послушной. Свешивая руки, смоченные имбирным вином, они один за другим спрашивали у тётушки Чэнь, нет ли чего-нибудь, с чем они могли бы помочь; сидеть попусту было в самом деле совестно.

Пока здесь трудились, Фан Чэну и Цзян Шицзин тоже некогда было отдыхать, и во всём заднем дворе лишь из одной комнаты с плотно закрытой дверью не доносилось ни малейшего звука.

Это была как раз та комната, в которой остановились Сюаньминь и Сюэ Сянь.

Хотя дом семьи Фан было не назвать маленьким, однако и в нём место было ограниченным. Нищих разделили по двум боковым комнатам, больные заняли ещё одну, и свободных осталось всего две; в одной из них расположились Каменный Чжан, Лу Няньци и вдобавок Цзян Шинин, не нуждавшийся во сне, а двое старейших только и могли, что поселиться вместе в другой.

Так или иначе, им не то чтобы не приходилось оставаться вместе прежде, к тому же они двое совершенно не заботились, будут ли спать или нет, так что никаких возражений не возникло.

Конечно… Сюэ Сянь, прихлопнутый талисманом и поставленный в угол, хотел было малость возмутиться, но из-за несколько трудно выразимой мысли проглотил возражения обратно.

Вероятно, потому, что его чрезмерно контролировали, у него выработалась лёгкая привычка, и если целый день некому было сдерживать его, становилось странным образом не по себе…

С тех пор как вечером освободил души супругов Цзян, Сюаньминь, закрыв дверь, сидел на краю кровати.

С первого дня, что Сюэ Сянь знал его, он ни разу не ложился спать по-настоящему; ночами он если не отдыхал с закрытыми глазами, сидя за столом, то, скрестив ноги, медитировал на краю постели, от начала и до конца сохраняя морозное, словно покрытое вечным инеем, выражение человека, неподвластного восьми ветрам. Даже с закрытыми глазами он вызывал у других ощущение, точно с ним невозможно сблизиться.

Однако Сюэ Сянь и сам взращивал позвоночник, пользуясь медными монетами, и ему некогда было придираться к Сюаньминю и мешать ему, так что вся комната была объята тишиной, и никто из семьи Фан особенно не осмеливался потревожить этот покой.

Прежде Фан Чэн и Цзян Шицзин приходили пригласить их на ужин, но в итоге на стук так и не послышалось ответа; ещё немного, и они решили бы, что с двумя в комнате что-то случилось. В конечном счёте Цзян Шинин, пользуясь преимуществами бумажного тела, просунул голову через дверную щель, огляделся по сторонам и, вынырнув обратно, махнул старшей сестре и её мужу рукой:

— Пока не стучите, если они проголодаются, выйдут сами.

Он не вполне понимал, что именно восстанавливали Сюаньминь и Сюэ Сянь, но выглядели они так, словно действия их неизмеримо глубоки и прерывать их не следует. К тому же тела этих старейших отличались от тел обычных людей, им было и вовсе не важно, поедят они разом больше или разом меньше.

Семья Фан всё-таки не была близко знакома с Сюэ Сянем и Сюаньминем, они знали только, что эти двое — люди выдающиеся, а большинство выдающихся людей в этом мире имели странный нрав и странные же привычки. Чтобы не задеть их, они, разумеется, поступили, как сказал Цзян Шинин.

Обычно семья Фан отправлялась отдыхать не позднее часа Собаки[2], но сегодня было много людей, так что все ушли спать один за другим только в час Свиньи[3]. В каждой комнате во дворе лампа за лампой погасли все огни, мало-помалу смолкли негромкие беседы, и наконец весь двор стал тих.

[2] С семи до девяти вечера.

[3] С девяти до одиннадцати ночи.

[4] С одиннадцати до часу ночи.

Когда Сюэ Сянь раскрыл глаза, уже отзвучала колотушка третьей ночной стражи[4], в каждой комнате в доме все были погружены в мир сновидений и можно было услышать разве только смутные похрапывания. Большая часть масла для лампы в комнате прогорела, фитиль очень долго не поправляли, и огонёк казался тусклым.

Однако он открыл глаза вовсе не потому, что храп был раздражающе громким или масляная лампа почти опустела, а потому, что приклеенный к его лбу бумажный талисман стал неописуемо обжигающим.

Из-за слияния с костью дракона Сюэ Сянь и сам уже немного горел, но по сравнению с ним талисман на лбу накалился ещё сильнее, он разогрелся настолько, что даже Сюэ Сяню казался обжигающим. Он с шипением тихо втянул воздух, взглянул на Сюаньминя, нахмурив брови, и окликнул негромко:

— Святоша?

Сюаньминь не отозвался.

— Святоша? Сними эту дрянную бумажку, среди ночи и я не смогу безобразничать, — сказал Сюэ Сянь, снося испепеляющее ощущение на лбу.

Однако ему всё так же никто не ответил.

— Святоша? — Сюэ Сянь почувствовал, что что-то не так, и после того, как позвал несколько раз, изменил подход: — Сюаньминь! Не прикидывайся мёртвым, я знаю, ты не засыпал.

В тусклом свете вглядываясь в медитирующего на краю кровати человека, он подождал немного, однако по-прежнему не увидел, чтобы Сюаньминь пошевелился хоть сколько-нибудь.

— С тобой всё в… — ещё не договорив, Сюэ Сянь ощутил, как обжигающий талисман на лбу резко отпустил и, вопреки всяким ожиданиям, невесомо спланировал перед его носом и опустился на пол.

Как только талисман упал, Сюэ Сянь смог двигаться. Не обращая внимания на всё прочее, он тотчас же направил двухколёсную повозку, поспешно передвинул её к постели и попытался коснуться руки Сюаньминя, лежащей на колене.

В итоге едва он взял пальцы Сюаньминя — тут же оказался поражён тем, насколько они горячие.

Ведь точно, тот бумажный талисман был сделан Сюаньминем, и если с ним возникали странности, разумеется, Сюаньминь не мог не иметь к этому отношения.

— Эй, Святоша? — Сюэ Сянь прощупал пульс Сюаньминя и обнаружил, что характер его — быстрый и сильный; это невыразимо пробуждало томительное беспокойство и тревогу.

Неужели опять проблемы из-за той родинки?

Так как он несколько раз уже видел странное состояние Сюаньминя, Сюэ Сянь почти бессознательно захотел взглянуть на маленькую родинку на боковой части шеи. Однако огонь лампы в комнате был чересчур слабым, и рассмотреть, что произошло с родинкой, было действительно сложно. Сюэ Сяню ничего не оставалось, кроме как немного придвинуться.

Оказалось, крохотная родинка не выпустила никаких кровяных нитей, однако же Сюэ Сяню было несколько не по себе…

Температура тела Сюаньминя в самом деле была слишком высокой, потому стоило приблизиться, и жар, поднимавшийся от его кожи на выемке между ключицами, неизбежно опалил Сюэ Сяня. Чуть влажный от пота, он заставил Сюэ Сяня, что уже был объят не утихающим сухим жаром, гореть ещё сильнее, и устремился прямо в мозг, пропарив его так, что в голове стало неописуемо пусто.

Настолько, что он — не то по внушению демона, не то по велению божества — перевёл взгляд: сам того не сознавая, вместо родинки на боковой части шеи Сюаньминя теперь он всмотрелся в его профиль.

Пожалуй, было слишком горячо, отчего легко одолевала вялость, и место, куда падал его взгляд, казалось несколько нереальным — не разобрать, опускался ли он на брови и глаза Сюаньминя, или на нос, или же…

Однако возвышенный буддийский монах именно возвышенный буддийский монах и есть: пусть даже всё его тело стало таким горячим, а в лице было не разглядеть ни малейшего намёка на это.

Выражение Сюаньминя не изменилось, оставшись точь-в-точь таким, каким было вечером, когда он закрыл глаза. Если бы Сюэ Сянь не ощущал под пальцами его частый, как барабанный бой, пульс, не чувствовал непрерывно исходящий от него жар, вполне возможно, он обманулся бы его совершенно спокойным невозмутимым обликом.

Не понять, повлияло ли так тепло от тела Сюэ Сяня или что-то ещё, но пульс Сюаньминя становился всё сильнее и сильнее, а от ямочки между ключицами исходило всё больше и больше жара. Сюэ Сянь, разомлев, смотрел на спокойные закрытые глаза Сюаньминя; кто знает, что за наваждение им овладело, но он вдруг не хотел двигаться.

Как раз пока его мозг был одурманен жаром, он неосознанно пошевелил пальцами, которыми прощупывал пульс на запястье Сюаньминя.

Пульс Сюаньминя вновь подскочил, словно тревожный бой в барабаны, Сюаньминь полуоткрыл глаза и, наклонив голову, посмотрел на Сюэ Сяня.

На мгновение дыхания двоих почти слились, внезапно создав обманчивое ощущение необычайной близости…