Онлайн чтение книги Медные монеты на алтарь предков Copper Coins
Глава 7 - Золотые слитки (3)

Сюэ Сянь волновался, что Святоша слишком туп, чтобы осознать всё значение одного лишь укола, потому, когда дурачок Лю Чун отвернулся, не медля ни секунды, поднял своё бумажное лицо и не мигая уставился на Святошу широко раскрытыми выведенными чернилами глазами.

В конце концов, нарисованные — совсем не такие живые, как настоящие, а рисунок глаз Сюэ Сяня к тому же и неплохим назвать значило бы преувеличить, что говорить о том, что от идеала он был далёк. Эти глаза не отражали и половины интеллекта и одухотворённости реального человека.

После слишком сильного укола Сюаньминь опустил ледяной взгляд, намереваясь предупредить неугомонное злобное отродье, как вдруг совершенно неожиданно столкнулся с этими нарисованными глазами в горловине мешочка.

Выставленный живот, лишённые всякого выражения глаза — точно покойник, затаивший обиду.

Сюаньминь промолчал.

В пути он поймал злых духов, призраков и прочей нечисти не так чтобы очень много, однако же и не мало. Большинство отчаянно сопротивлялись перед поимкой, но после становились покорными и преисполненными уважения, в благоговейном страхе ожидали, когда их отправят в дальнейший путь. Беспокойно, подобно Сюэ Сяню, словно не имея ни малейшего понятия о манерах, то и дело норовя подраться, пойманным не вёл себя прежде никто.

Сюаньминь, однако, отметил, что в каждом жесте этого злобного создания столько выражения и красок, что оно могло бы дать целое представление в одиночку.

Он скользнул взглядом по бумажному наглецу и достал его из поясного мешочка, зажав между двумя пальцами.

Сюэ Сянь молчал, внутренне негодуя: «Я с тобой ещё не закончил!»

Пальцы Сюаньминя совсем не выглядели так, словно он жил на улицах. Идеально прямые, тонкие, опрятные — казалось, они никогда не знали грязи. Не было похоже, что они принадлежат буддийскому монаху, выросшему в храме среди гор, и, конечно, таких не бывало у скитающихся монахов — скорее, у особ благородных кровей, аристократов и принцев.

Впрочем, прямо сейчас Сюэ Сянь ничего такого не заметил — не был настроен замечать подобное.

Сюаньминь поднёс зажатого между пальцами бумажного наглеца на цунь[1] ближе к Лю Чуну.

[1] Цунь — наименьшая единица в традиционной китайской системе измерения расстояний, равен 3,33-3,73 см. Есть также анатомический цунь, если брать простые методы, может определяться длиной второй фаланги среднего пальца в согнутом состоянии либо шириной большого пальца по линии ногтевого ложа.  

Сюэ Сянь: «Только ко мне вернётся власть над громом, я найду тебя и поражу молнией! Отправлю на встречу с предками!»

— С этим? — спросил Сюаньминь Лю Чуна безразлично.

Сюэ Сянь: «Если я не поджарю тебя молниями до угольков, пусть меня зовут четырёхногим червём!»

— Мгм, — Лю Чун с усилием кивнул и глуповато улыбнулся.

Сюэ Сянь: «Ты ещё и смеёшься!»

Как раз когда дурачок протянул руку, чтобы взять бумагу, Сюаньминь всё же покачал головой и с непоколебимым видом сказал:

— Нет.

«А ты всё же знаешь своё место».

Всё это время Сюэ Сянь мысленно метал громы и молнии и теперь разом лишился всяких сил — изначально напряжённо вытянувшийся, он поник в мгновение, обмяк, повиснув меж кончиков пальцев Сюаньминя. От частичного паралича прямиком к полному.

Лю Чун очень серьёзно посмотрел на Сюаньминя и кивнул, пусть и с некоторым сожалением. Он не слишком понимал, как строятся отношения между людьми, и ничего не знал о таких понятиях, как деликатность или скрытность. Сожаление ясно читалось у него на лице.

Отсталому человеку каждое движение даётся медленнее, чем обычному, — ловкости меньше, а сил куда больше. Удерживать взгляд, разговаривать, кивать или качать головой — всё требует значительных усилий.

Неуклюже, но трогает до глубины души.

Сюэ Сянь свисал между пальцев Сюаньминя, как варёная лапша. Он скользнул взглядом по лицу Лю Чуна и дальше, не возвращаясь. Ему казалось, что этот дурачок может быть ядовитым, способным отправлять людей, чтобы они становились такими же глупыми, как он сам. Сюэ Сянь боялся, что если ещё хоть раз посмотрит на него, то прыгнет, как сумасшедший, прямо дурачку в руки.

Вот так смеху было бы!

Впрочем, к его удивлению, Святоша оказался ещё прямолинейнее этого дурачка — он не только полностью проигнорировал сожаление на лице последнего, но и, позабыв о всяких манерах, шагнул к его комнате.

К счастью, прежде чем войти, этот Святоша всё же сумел вспомнить о таких вещах, как этикет и достоинство со стыдом, и кивнул Чуну-дурачку, выражая своё намерение.

Сюэ Сянь молчал, поражаясь про себя: «Ты умрёшь, если скажешь ещё пару слов? Да если этот дурачок поймёт смысл кивка, я возьму твоё родовое имя».

Прежде чем он успел озвучить свою язвительную насмешку, Лю Чун уже зашёл в комнату первым и радостно помахал Сюаньминю:

— Входи! — он выглядел точно как ребёнок, что нашёл, с кем поиграть.

Сюэ Сянь скривил рот, словно от зубной боли, и про себя решил: «Кажется, мне всё-таки лучше притихнуть».

После нескольких попыток вырваться это злобное создание в руках Сюаньминя наконец успокоилось, приняв своё положение.

Лю Чун распахнул полуоткрытую дверь до конца, и теперь комнату можно было рассмотреть беспрепятственно — золотые слитки из масляно-жёлтой бумаги оказались отнюдь не только там, где Сюэ Сянь увидел их раньше, и не только рядом с дверью. Беглого взгляда было достаточно, чтобы заметить — комната заполнена ими настолько, что едва найдётся место постоять.

Советник Лю казался очень расстроенным. Едва увидев, как выглядит комната младшего сына, он, не меняясь в лице, отвернулся. Он явно не намеревался входить и стоял в чжане[2] от двери, заложив руки за спину.

[2] 1 чжан — 3,3 метра.  

Его, вероятно, раздирали сомнения. С одной стороны, он надеялся, что Сюаньминь помог бы привести к гармонии фэншуй дома, с другой — ему хотелось поскорее избавиться от этого буддийского монаха, что ровным счётом ничего не смыслил в мирских делах и человеческих взаимоотношениях.

Любой, кто понимал выразительные взгляды, к этому времени вёл бы себя сдержаннее, чтобы не беспокоить его.

Но этот монах решительно не понимал.

Не только не понимал, он и не удосуживался взглянуть на других!

Советник Лю готов был умереть от злости.

Где бы он ни стоял, Сюаньминю было совершенно всё равно. Он мог встать, как бамбуковый шест, ещё в десяти чжанах отсюда — это не помешало бы Сюаньминю войти.

Комната Лю Чуна была обставлена до крайности просто — совсем не подобающе для старшего молодого господина в поместье советника. На самом деле она не подходила даже для слуг. В общем в ней был только один стол на четырёх человек, два деревянных стула и постель, для Лю Чуна слишком узкая.

Вся комнатка была размером с ладонь, с панцирь улитки — и при этом по середине всё же стояла перегородка, разделяющая постель и стол со стульями, отчего помещение казалось ещё теснее.

Кто знает, сколько лет уже использовалась мебель из этой комнаты — всё было чрезвычайно старым, пропитавшимся пылью, потемневшим от времени. Единственным, что ещё сохранило цвет, оказались, как ни странно, заполнившие всё пространство кучи золотых слитков из масляно-жёлтой бумаги.

Сюаньминь протянул руку и взял один, рассматривая со всех сторон.

Повиснув лицом вверх между пальцев другой руки Сюаньминя, Сюэ Сянь оказался рядом со слитком и мог отчётливо разглядеть нижнюю его часть.

Там было написано всего три слова: отец, сумерки, сумерки.

Что за чушь непроходимая!

Только выругавшись, он понял, что это на самом деле не три иероглифа, написанных вертикально, а один: папа[3]. Просто этот дурачок неловок в письме и линии слишком далеко друг от друга — вот и всё.

[3] Иероглиф «папа» выглядит так: 爹. Последовательно «отец, сумерки, сумерки» — так: 父夕夕  

Увидев этот слиток, он вдруг понял, что у советника Лю есть веская причина смотреть на сына так. Записать имя живого человека на бумажном золотом слитке — всё равно что проклясть. Впрочем, стоило взглянуть на совершенно бестолковый вид Лю Чуна, как становилось ясно, что он сделал это, вероятно, просто для развлечения.

Однако совсем скоро Сюэ Сянь отказался от последней мысли.

Потому что Сюаньминь взял подряд ещё несколько бумажных золотых слитков, и у всех на нижней части, на удивление, оказался написан иероглиф — всё так же по-детски неловко, каждый легко было разделить на несколько символов.

Изнывая от скуки, Сюэ Сянь считал мысленно: «Семь слитков. Два — отец, сумерки, сумерки; три — девушка хорошая; и ещё два — без единой чёрточки».

Что это за пристрастие такое?

Хотя по слиткам, что поднял Сюаньминь, Сюэ Сянь более-менее разобрался, как различать их. Этот Лю Чун был глупцом — и тем не менее умел систематизировать. Груда у двери, вероятно, была полностью отведена под «отец, сумерки, сумерки», то есть под записанного таким образом папу — советника Лю. Груда у стола вся была подписана для матери. Разбросанные по полу, должно быть, все пока оставались незаполненными.

Если так… для кого куча рядом с постелью?

Очевидно, Сюэ Сянь был не единственным, кто подумал об этом. Сюаньминь окинул взглядом груды во внешней комнате, а затем шагнул во внутреннюю, к постели.

Стоило ему войти во внутреннюю комнату, как Сюэ Сянь тут же чихнул, задохнувшись иньской ци, ударившей прямо в лицо.

Лю Чун уставился на ничего не выражающее лицо Сюаньминя, а спустя мгновение бестолково перевёл взгляд на его руку, видимо, не понимая, как чихание могло исходить от пальцев.

Правда, и Сюаньминю, и Сюэ Сяню было не до того, чтобы обращать внимание на действия Лю Чуна. Они оба были ошеломлены тем, насколько тяжёлой здесь оказалась энергия инь, и, не сговариваясь, одновременно посмотрели на кучу бумажных золотых слитков у постели.

Сюаньминь, хмурясь, подошёл ближе и поднял один, чтобы рассмотреть.

В этот раз на нижней части не было написано ни «папа», ни «мать» — там оказалось большое округлое пятно. Похоже, Лю Чун писал что-то более сложное, но в итоге всё слилось.

Сюаньминь взял ещё несколько слитков, но каждый выглядел так же.

И всё-таки на одном надпись оказалась не настолько смазанной, и Сюаньминь, пусть и с трудом, сумел различить большую часть иероглифа «Лю».

Сюаньминь знал о семье советника Лю совсем мало и, глядя этот иероглиф, мог подумать только о самом советнике Лю и о двух его сыновьях, но очертания пятна не походили ни на «Лю Сюй», ни на «Лю Чун» или «Лю Цзинь».

Как раз когда он наклонился, чтобы взять ещё один слиток, нечто выкатилось из его поясного мешочка.

Это нечто воскликнуло «Ауч!», выкатившись прямиком на верхушку кучи бумажных золотых слитков. Приземлившись, оно раздулось, как мешочек из воловьей кожи, внезапно увеличилось ещё — и обернулось живым человеком.

***

Кожа этого человека была бледной, под глазами залегли зеленоватые тени, а сам он выглядел изнурённым, как учёный. Это был никто иной, как Цзян Шинин.

Он, похоже, даже не думал о том, как из бумажного человечка превратился в обычного, и спросил ошеломлённо:

— Почему я оказался внизу?

Видя, что Лю Чун не зарыдал в испуге от появившегося из ниоткуда человека, Сюэ Сянь тоже перестал притворяться и ответил:

— Потому что здесь слишком много энергии инь.

В конце концов, призраки любят инь — именно поэтому Цзян Шинин не может и шелохнуться днём, когда преобладает энергия ян. Но в комнате Лю Чуна иньская ци даже тяжелее, чем среди древних могильных холмов, — настоящее раздолье для Цзян Шинина.

Но как в таком избытке энергии инь безо всяких проблем смог жить Лю Чун? Крайне странно.

— Тогда как ты не выкатился? — спросил Цзян Шинин с сомнением.

Сюэ Сянь сказал раздражённо:

— Я, так уж вышло, не умер, и мы с тобой, уважаемый, не в одной лодке.

— Если не умер, почему тогда так цепляешься за клочок бумаги? — Цзян Шинин подумал, что этот Сюэ, должно быть, не вполне здоров на голову.

Если ты не призрак, у тебя определённо должно быть тело. Если же у тебя есть тело, то как нужно заскучать, чтобы выдернуть из него душу и жить в листе бумаги? Если дело не в проблемах с головой, то в чём ещё?

Сюэ Сянь, свисая с кончиков пальцев Сюаньминя, ответил вяло:

— А тебе всё надо знать? Чем болтать, лучше бы поднялся сразу.

Этот чахоточный учёный, в конце концов, обернулся живым человеком в одно мгновение, и пусть даже он был худым как жердь, а всё же весил не так и мало. Бумажным золотым слиткам не выдержать никого веса, и, когда он выкатился на них, большая часть золотой горы мгновенно сравнялась с землёй.

Оглядевшись и обнаружив, на чём сидит, Цзян Шинин испуганно подпрыгнул и протянул сложенные руки к Лю Чуну в извинении:

— Виноват, виноват.

Пока он возился, пытаясь встать, Лю Чун, ошеломлённо стоявший в стороне, наконец отреагировал. Увидев разбросанные по полу раздавленные бумажные золотые слитки, он вдруг взвыл: «А-а-а!..», не заботясь о манерах, оттолкнул Цзян Шинина и, встав на колени, склонился к самому полу, собирая и складывая заново помятые слитки.

Сил у дурачка было куда больше, чем у обычного человека, и Цзян Шинин, конечно, не мог сопротивляться толчку — он тут же покатился в сторону, пока наконец не ударился о деревянный комод.

Комод сдвинулся на несколько цуней и с грохотом столкнулся со стеной.

Растрёпанный с ног до головы после падения, Цзян Шинин упирался в пол, пытаясь встать, чтобы помочь Лю Чуну складывать слитки в знак сожаления, но едва он напрягся изо всех сил, как тут же зашипел сквозь зубы и резко отдёрнул руку.

Едва он раскрыл ладонь, стало видно, что на ней — дыра. Она заставила поморщиться от боли, но не кровоточила.

Таковым было бумажное тело: оно позволяло блуждающей душе умершего ходить по земле, касаться материальных предметов — действовать почти как живой человек, однако же его было крайне легко повредить.

— Почему гвозди даже под комодом? — заворчал Цзян Шинин расстроенно, а затем, повернувшись к Сюэ Сяню, буркнул: — В следующий раз… если следующий раз будет, не мог бы ты использовать не бумагу, а воловью кожу?

— Тогда, может, сразу человеческую? — спросил Сюэ Сянь.

Цзян Шинин не ответил.

Лицо Сюаньминя по-прежнему не выражало ни единой эмоции, но пальцы слегка сдвинулись, прижавшись аккурат ко рту именуемого Сюэ, чтобы это беспокойное злобное создание прекратило болтать без умолку.

— М? Странно, под этим гвоздём лист бумаги, — поднимаясь, Цзян Шинин бросил взгляд туда, где повредил руку, и краем глаза заметил что-то странное.

Услышав его, Сюаньминь нахмурил брови и, приподняв край монашеских одежд, присел на корточки.

Комод, сдвинувшись от толчка, обнажил небольшой участок пола, из которого торчал острый угол. Сюаньминь просто оторвал край подола монашеских одежд и несколько раз протёр белоснежной холстиной верхушку угла. Когда слой грязи был убран, острый кончик стал виден отчётливо…

Гвоздь, судя по маслянисто-жёлтому цвету, был медным и по бокам имел три вертикальных выступа.

Если скопился такой слой грязи, этот медный гвоздь пробыл здесь по меньшей мере два-три года, однако же на нём не было и следа ржавчины — он сиял, как новый. Очевидно, он не был обычным.

Что ещё важнее, он удерживал необычный лист бумаги.

Сюаньминь нахмурился и, опустив взгляд, белоснежной холстиной вытер с листа толстый слой пыли…

Как и ожидалось, бумага оказалась жёлтой, а на ней киноварью был выведен замысловатый рисунок.

Даже не понимая содержания, можно было догадаться, что это. Цзян Шинин сначала оцепенел, но затем подвинул комод в сторону, открывая больше пола.

На участке, что прежде закрывал комод, всего было три медных гвоздя с жёлтыми талисманами. Каждый указывал в определённом направлении: юго-запад, северо-восток и северо-запад.

— Это… Что это за талисманы? Для долгой жизни и крепкого здоровья? — Цзян Шинин уставился на них на мгновение и почувствовал, как его тело необъяснимым образом становится теплее.

Это было странно. Всё же с тех пор, как жизнь его окончилась и он стал лишь блуждающим призраком, он больше не чувствовал тепла. В любое время года с головы до ног его окутывал холод, какой бывает во время снегопада, и он успел привыкнуть к этому. От внезапного жара ему вмиг стало неуютно.

Так что он неуверенно отступил на несколько шагов в сторону.

Сюэ Сянь всегда любил подшучивать над ним, но сейчас его рот был зажат и он не смог бы открыть его при всём желании.

В итоге, когда Цзян Шинин задал вопрос, ему долго никто не отвечал. Весьма смущающе.

Лишь закончив изучать содержимое всех трёх талисманов, Сюаньминь ответил тихо и коротко:

— Построение фэншуй.

Сюэ Сянь: «Да неужели».

Услышав повторяющийся шум в комнате, советник Лю уже не мог просто ждать. Он заглянул через дверь, а затем не удержался и всё же подошёл к ней ближе.

— Учитель, только что кто-то с чем-то столкнулся? Это, конечно, мой глупый сын создаёт проблемы?

Он, похоже, крайне не любил эту комнату и выглядел так, точно не шагнёт внутрь ни за что на свете. Стоя у двери, он с глубоким отвращением взглянул на кучи золотых слитков.

Сюаньминь, услышав его, поднялся, переступил порог, наконец выходя во внешнюю комнату, и спросил советника Лю:

— Кто живёт в северо-западной комнате?

Советник Лю озадаченно взглянул на северо-восточный угол:

— Конечно, в той комнате живу я.

Сюаньминь окинул его взглядом и заговорил снова:

— Северо-восток.

— Что? Северо-восток? В северо-восточной комнате живёт мой сын Лю Цзинь. Этим утром по неосторожности именно он упал в колодец, мой младший сын. учитель, почему ты спросил? Неужели с этими двумя комнатами что-то не так?

Сюаньминь ответил не сразу. Он немного помолчал, прежде чем сказать:

— Ты когда-нибудь слышал о построении «Привести реку в море»?

По его лицу было не понять, доволен ли он или зол. Оно было таким же застывшим, лишённым и тени эмоций, как и прежде, будто он спрашивал о чём-то столь же обыденном, как еда или питьё. Лицо советника Лю между тем уже побелело.

Он застыл за дверью с напряжённой шеей и растерянным видом, а когда к нему наконец вернулась способность двигать глазами, бросил взгляд на комод во внутренней комнате. Увидев, что его уже сдвинули, он снова скривился:

— Это, это… Не стану скрывать от вас, учитель, последние несколько лет моё тело, моё здоровье было не лучшим, поэтому, поэтому…

Когда советник Лю мямлил за дверью, Цзян Шинин уже ушёл с места, где был изначально. Пока советник Лю заглядывал, он отошёл на несколько шагов вглубь, так что как раз оказался вне поля его зрения. Во-первых, появление давно мёртвого человека перед тем, кто может узнать его, чревато неприятностями, во-вторых… от одного взгляда на советника Лю в нём вскипало негодование, заполняя его целиком.

Он вспоминал о страданиях, которые претерпели его родители при жизни, и не мог не стискивать зубы.

Пока он, стоя у стены, всё ещё пытался справиться с негодованием, Лю Чун, что приводил в порядок бумажные золотые слитки, наконец заметил талисманы на полу.

Внимание дурачка отвлечь крайне легко: на мгновение он уставился на жёлтые талисманы, затем выпустил из рук слиток, подошёл на несколько шагов и присел на корточки перед талисманом.

Дети, сталкиваясь с чем-то новым, будь оно чистым или грязным, безобидным или опасным, всегда хотят тут же потрогать это руками. Дурачок Лю Чун застыл в этом бестолковом возрасте. Мгновение он пристально рассматривал три медных гвоздя, затем, не удержавшись, вытянул руку потрогать один.

Поблёскивающий медный кончик был по-прежнему невероятно остёр — как будто его заточили только что. Он с лёгкостью рассёк бы волос, принесённый порывом ветра, что говорить о тонкой коже Лю Чуна.

Этот дурачок сам пустил себе кровь.

— Эй!.. Не трогай! — когда Цзян Шинин среагировал и попытался остановить его, было уже поздно.

Капля крови проскользила по медному гвоздю вниз и впиталась в жёлтую бумагу.

Растерявшись из-за восклицания, Лю Чун озадаченно поднял голову.

На долю секунды Цзян Шинину показалось, что вся комната погрузилась в несколько пугающую тишину и даже беспрестанно ударяющий в стену холодный ветер будто бы затих вдруг.

Блуждающие призраки, вероятно, были немного чувствительнее живых людей. Он ощутил, что вокруг нет и следа дыхания и до странного тихо.

Советник Лю и Сюаньминь, что оба стояли у двери, обменялись взглядами и, нахмурившись, посмотрели на небо.

Ветер не тревожил облака, расстилалось безмолвие.

Всё поместье Лю разом укрыла тишина…

Но это необыкновенное затишье не продлилось долго: всего несколько мгновений ока — и вдруг снова поднялся ветер, только теперь он звучал иначе — точно всхлипывание, в котором ощущалась невыразимая затаённая обида.

Порыв за порывом, всхлипывание нарастало всё больше и больше. В первое мгновение могло показаться — это неупокоенные призраки рыдают со всех сторон. От звука кровь стыла в жилах.

Посреди этих леденящих душу завываний ветра послышалось, как что-то издало короткий звон.

Подобный отзвуку от столкновения золотых сосудов и всё же немного иной.

Повисший в пальцах Сюаньминя, Сюэ Сянь тут же вытянулся. Другим, возможно, было трудно различить этот звук, однако он слышал его совершенно ясно.

Ведь этот звон был в точности как звук того, что он так искал.

Северо-восток!

С трудом подняв голову, Сюэ Сянь посмотрел в нужном направлении.

Только что этот Святоша спрашивал, кто живёт в северо-восточной комнате?

Сюэ Сянь раздумывал об этом, когда тот странный звук слился воедино с воем ветра, что внезапно стал ещё сильнее. В тот же миг каждый почувствовал, будто на затылок ему обрушился удар палкой, в ушах зазвенело, а перед глазами разом потемнело. Они потеряли сознание.