Онлайн чтение книги Мой возлюбленный угнетатель My Beloved Oppressor
1 - 39

Энн подпалила дрова. Вскоре раздался треск и на поверхности стали возникать красные искры.

Деон говорил, глядя на карту, на которой он разместил компас.

— Отсюда всего 47 километров.

— Почему это «всего»?

— Подумай о расстоянии, которое мы проделали до сих пор, братан.

— Ха… кажется, я не чувствую ног.

— А я уже почти свихнулся с вами.

— Боже мой, слышите ветер? Мы прошли через это.

В спокойной обстановке группа обменивалась банальными фразами. Негромкие голоса звучали сильнее в сводах пещеры.

Хайнер молча помешивал тушеное мясо в консервной банке.

Изначально ему и его коллегам запрещалось узнавать друг друга сверх определённой степени. Личные чувства помешали бы операции. Члены команды также боялись заводить дружеские отношения между собой.

Поскольку выживаемость при операциях обычно была не очень высока, проявлять привязанность к тем, кого вскоре предстояло потерять, было неразумно.

Однако, на этот раз в группе собрались люди, что вместе перешагнули порог жизни и смерти на предыдущем долгосрочном задании. Независимо от намерений или причин, у них не было другого выбора, кроме как сблизиться в какой-то степени.

— Почему Хайнер выглядит таким серьёзным?

— У него всегда такое лицо.

— Он подсыпал наркотики в нашу еду? На самом деле он шпион Франции! — ответила Энн, усмехнувшись.

— Ну, мы на редкость устойчивы к препаратам.

— У нас есть преимущества, раз на сборах нам ставили много уколов?

— Вроде, они подавляют эмоции? Но правда ли это работает?

— Во всяком случае, я думаю, они могли повлиять на Хайнера.

— Думаешь, на тебя влияют наркотики, а, Хайнер?

— Не знаю, как вы, но я чувствую, что моя лояльность немного возросла.

Хайнер вместо ответа пожал плечами. Если бы наркотики действительно подавляли его эмоции, он бы никогда не оказался в той ситуации, в которой находился сейчас.

— Да, я согласен. По-моему, они не работают. У меня, кстати, есть девушка.

— Зачем тебе встречаться, если ты даже не можешь жениться?

— Что особенного в браке? Всё, что нужно, – любить здесь и сейчас.

— Что бы ты сделал, если бы твою возлюбленную взяли в заложники во время операции?

— Тогда… я ничего не могу с собой поделать.

— Ты бы бросил свою возлюбленную?

— Если я сам не сдамся, что мне делать!

— В тебе ещё осталась капля разума.

Энн и Джексон тоже продолжали ссориться. Хайнер разделил тушёное мясо на отдельные тарелки без каких-либо изменений в выражении лица.

Казалось бы, лёгкий тон разговора звучал как повседневная болтовня, но реальная ситуация таковой не являлась. Если кто-нибудь скажет что-то, выказывающее признаки неподчинения, об этом немедленно сообщат маркизу. Затем их будут допрашивать и пытать.

Получив своё рагу, Джексон сделал глоток и сказал:

— Будь я инструктором Сазерлейна, я бы никогда никогда не позволил вам сделать что-то настолько важное. Это может стать слабостью.

— Я слышала, как такие вещи говорили дети, у которых нет в этой жизни ничего важного.

— Есть!

— Моя страна.

— Моя собака.

— Если у вас нет чего-то важного, обязательно приводить животное в пример?

— Все любители животных в мире могут убить ради своих питомцев.

— Эй, эй, будьте благодарны, что у вас хотя бы есть что-то важное. Я вот ничего не могу придумать. — коротко сказал Деон, складывая карту в комок. — Я очень ценю по-настоящему драгоценные вещи. У нас так редко бывает такое в жизни. Так что, ребята, держитесь. Не позволяйте им забрать ваши ценности.

— Ты констатируешь очевидное! Хайнер, чем ты дорожишь? Тайной любовницей? — спросила Энн, хлопнув Деона по руке.

— Эй, у такого "камня", как он, есть любовница?

— Есть удивительное количество женщин, которым нравится такой тип «деревянного» и «каменного» истукана. В любом случае, у тебя есть что-нибудь ценное? Что бы ты сделал, если бы мог? Ты бы позаботился о своей драгоценности? Желал бы сберечь?

Хайнер коротко ответил на шквал вопросов Энн.

— Даже если я попытаюсь сберечь, это бесполезно.

— Как ты можешь говорить, что это бесполезно?

— То, что важно для меня, важно и для других…Есть люди лучше нас. Они всё равно заберут её.

— Это заявление вызывает у меня тоску, учитывая, что я жила в лишениях всю свою жизнь. Так что ты собираешься делать? Будешь просто смотреть, как перед тобой легко забирают твою драгоценность?

— Если я не могу удержать свой идеал…я мог бы также сломать её, чтобы она перестала быть ценной для других. — пробормотал Хайнер, глядя на тушёное мясо.

— Какого чёрта, тогда и для тебя твой идеал перестанет иметь ценность.

— Хорошо…

— ...Мда, спасибо за твой психопатический ответ.

Хайнер сухо улыбнулся, держа свою тарелку.

В детстве он хранил сломанную музыкальную шкатулку. Никто больше не хотел забрать его сломанную вещь, но она по-прежнему была дорога ему.

Возможно, он сам был сломан. Все курсанты на острове Сазерлейн жили с искалеченными душами, но, возможно, он был сломлен больше, чем они. Настолько, что он не мог ценить драгоценные вещи.

Его чувства к девушке, вероятно, тоже не были нормальными. Чем больше он думал о своём желанном драгоценном предмете, тем более несчастным он становился, вероятно, потому, что желание его было уродливым от начала и до конца.

Хайнер поставил тушёное мясо и вынул сигару. Он приложил конец сигары к дровам, закурил и сунул между губ. Белый дым распространился вместе с древесным запахом. Он прислонился спиной к стене и закрыл глаза.

Бесконечные, разрушающие его изнутри мысли поднимались, как дымка. Она всегда была причиной и следствием.

«Я знаю тебя, но ты не знаешь меня. Я смотрю на тебя, но ты меня не видишь. Я думаю о тебе, но ты не думаешь обо мне…»

Сердце, изуродованное с самого детства, становилось всё более искажённым и грубым с его взрослением. Образ юноши, искренне любившего выступления девушки и трепетавшего перед нежным очарованием, давно померк.

Хайнер медленно выдохнул дым, который так долго сдерживал. Горько-сладкий привкус скользнул по его языку. Он стряхнул пепел.

Драгоценные вещи всегда делали его несчастным. Как сломанная музыкальная шкатулка. И как она, что была так далека и недосягаема.

«Если такая эмоция для меня важна, лучше бы я вообще ничего не чувствовал», – мысли его были горькими.

***

Операция почти провалилась.

Кто-то сообщил оперативникам, что за ними ведётся слежка, и вся группа, кроме Джексона, была схвачена членами Лейбористской партии Франции.

Хайнера бросили в тёмную сырую камеру. Это было место, с которым он был хорошо знаком. Единственная разница заключалась в том, что крики и стоны других, доносившиеся из камеры пыток, можно было слышать громко и отчётливо.

Временами Хайнер узнавал голоса своих товарищей. Это был рёв, похожий на стоны зверя, нежели на человеческий крик, но он мог ясно различить, кому принадлежал тот или иной голос.

Хайнер старался сохранять спокойствие. Пытка сама по себе была лёгким способом сломить человека, но создать чувство страха в ситуации, когда не знаешь, когда тебя начнут пытать, было ещё одним способом свести человека с ума. Здесь, где отчетливо слышались крики товарищей, это было более эффективно.

Неизвестное количество времени прошло в темноте. В какой-то момент дверь камеры открылась со старческим скрипом.

Перед дверью стояло трое. Они не были ни офицерами, ни следователями. Это были охранники в коричневой форме и с дубинками. Они встали перед ним так, что их ноги скрестились, закрывая вид из камеры. Хайнер смотрел вперёд, не меняя выражения лица.

Его не повели в комнату для допросов и не потащили на холодный пыточный стул. Они просто начали избивать его, ничего не сказав.

Тело Хайнера согнулось пополам. Из его горла вырвался рычащий звук. Охранники снова ударили под дых. В  результате серии ударов он рухнул на пол. Кулаки, ноги, дубинки, ладони и даже предметы с размаху колотили его израненное тело.

Хайнер не мог сдержать приглушённые стоны и крики, пригибаясь, как умирающее животное. Всё его тело словно разрывали на куски. Он бы очень хотел потерять сознание, но, с каждым ударом, его разум лишь прояснялся.

Он трясся в конвульсиях, как сумасшедший. Тело дёргалось, как будто что-то сломалось. Его вырвало на землю, но не едой, а только желудочным соком.

После продолжительного избиения охранники плюнули на него и вышли из камеры. Хайнера швырнули, как мешок, на холодный пол, его тело продолжало сильно трястись на плитах.

Дверь захлопнулась.

Сознание покидало его и возвращалось снова. Веки Хайнера задрожали, как в припадке. Он закрыл глаза, задыхаясь. Хайнер несколько раз терял сознание и приходил в себя. Когда он, наконец, почти оклемался, охранники вошли в камеру.

Его снова начали избивать. Ещё невосстановленное тело кричало от невыносимой агонии. Совершенно незнакомая боль пронзила его мозг.

Каменный пол стал влажным от крови и жидкости. Хайнер вновь был избит, потерял сознание, а затем медленно пришёл в себя, корчась от боли…а затем всё снова повторилось.

Слова мольбы о помощи застряли у него в горле. Они так и не вырвались наружу. Хайнер знал, что, как только он произнесёт эти слова, для него всё будет кончено.

В какой-то момент охранники выволокли его из камеры. Его заставили сесть на стул из холодной стали в комнате для допросов.

Хайнер был слишком ошеломлён, чтобы правильно оценить ситуацию. Следователь в очках без оправы, скрестив руки на груди, сказал:

— А теперь давайте немного поговорим.