Онлайн чтение книги Остатки грязи Remnants of Filth
Глава 1 - Пятна

К вечеру, на границе Чжунхуа выпал мелкий снег, который, постепенно скапливаясь, оставил на земле покров абсолютно белого цвета. Колеса повозки минули случайных путников, оставляя ряд глубоких следов на снегу.

Рыночный торговец Ван Эрмацзы, продающий паровые лепешки, кричал во весь голос, отчего белый воздух пара выходил из его рта:

«Подходите! Паровые лепешки из печи!»

Дважды ударив по одной из сторон гонга*, висевшего у печки, он продолжал зазывать покупателей на дороге:

 «В этом мире нет ничего толще, чем наши лепешки! Разве что лицо* Гу Мана! Подходите и покупайте! Подходите и покупайте!»

Прохожие прислушивались и тайком посмеивались.

Этот ларек с лепешками стоял вот уже 10 лет. Первые несколько лет у Ван Эрмацзы были другие выражения слов, которые он выкрикивал:

«Взгляните-посмотрите! Любимая еда генерала Гу – лепешка на пару! После неё станешь неотразим, как генерал Гу, и поднимешься на вершину!»

В самой гуще метели, не спеша, шел ряд военных в полной военной выправке. Подойдя, можно было увидеть того, кто их возглавлял. Это был молодой юноша, приблизительно 17-18 лет, в роскошно-расшитой меховой шапке из соболя. Его прелестное, нежное лицо было слегка скрыто толстым слоем мехового воротника, выглядя крайне лениво.

Этого молодого человека звали Юэ Чэньцин. Он служил в пограничной армии и был помощником генерала.

Этот человек обладал двумя способностями, недоступными для других. Он держался благопристойно, при этом, как бы говоря: «Даже если другие будут сердиться, я не буду, ведь если я заболею, кому от этого польза? К тому же, это тратит силы и портит душевное состояние». Юэ Чэньцин настолько глубоко разбирался в этом, что почти никогда еще не сердился по-настоящему. У него был самый дурной нрав среди высокопоставленных людей.

Однако второй его способностью было – создать для себя собственное удобство, крайне возможный комфорт, отчего он никогда не сидел, когда можно было лечь. Любимой фразой Юэ Чэньцина была: «Если сегодня есть вино, нужно немедленно его выпить. Но если завтра не будет еды, можно задарма поесть с братом». Поэтому этот  человек никогда не оставлял что-то хорошее на ночь. В тот же день допивал вино, и спал с женщиной прежде, чем  поговорить.

Относительно патруля… Главное развлечься, затем можно и приступить к обязанностям.

На северной границе было много рынков, где по большей части продавались шкуры животных, лекарственные травы, духовные камни и рабы, которые не очень-то занятны, однако тоже были неплохи для того, чтобы скоротать время армии в это холодное время года.

«Я заберу эту циветту!»*

«Сходи и купи моей тете перо с хвоста птицы».

«Продаваемый там рогач* отличного сорта, из него несомненно можно сделать хорошие лекарства, принеси 10 корзин!»

Он всю дорогу шел, раздавая указания своим сопровождающим купить крупные или мелкие товары, таким образом, совершенно забыв о своих обязанностях. Солдаты в смятении и тревоге посматривали на него, но ничего не смели сказать заместителю генерала.

Прогуливаясь, Юэ Чэньцин почувствовал голод и искал вокруг что-то съедобное, как вдруг услышал доносившийся издалека, сквозь ветер и снег, крик Ван Эрмацзы и глухой звук гонга.

«Продаются паровые лепешки! Лепешки, такие же толстые, как лицо Гу Мана! Подходите и посмотрите!»

Когда Юэ Чэньцин услышал этот способ продажи, уголки его рта дернулись, и он сказал:

«Ай-яй-яй! Этот человек так спокойно использует имя Гу Мана! Это просто невозможно! Это навлечет на тебя неприятности!»

Не в состоянии забыть об этом, он немедленно дал волю коню устремиться вперед, собираясь решительно сделать выговор. Но в этот момент до его носа донесся запах обгоревшей лепешки, в результате чего, Юэ Чэньцин проглотил вырвавшуюся брань вместе со своими слюнями.

Выговор сменился на другую фразу:

«Дайте одну лепешку».

«С удовольствием! Ван Эрмацзы отточенными движениями, щипцами вытащил из печки обгоревшую, желтую лепешку, упаковал в бумажный пакет и вручил гостю. «Вот, будьте осторожны, не обожгитесь. Эту лепешку обязательно нужно есть горячей!»

Юэ Чэньцин взял лепешку и вцепился в нее зубами. Золотая, хрустящая корочка брызнула маслом, пока юноша продолжал с жадностью ее поглощать.

Он не мог не восхититься:

«Действительно вкусно!»

«А как же! Я неповторим во всей Поднебесной!» Ван Эрмацзы самодовольно, с полным убеждением расхваливался: «Даже когда Гу Ман, в свои лучшие годы возвращался после сражений, все равно непременно приходил к моему ларьку, чтобы поесть 5-6 штук!»

Похваставшись, он с ворчанием добавил:

«Но если бы я знал, что Гу окажется предателем, я бы подмешал немного яда в лепешки, которые ему продавал, чтобы избавиться от таких людей до того, как стало слишком поздно!»

Юэ Чэньцин, продолжая жевать, сказал:

«Не неси подобный вздор в будущем. И эти твои зазывы, их тоже нужно срочно сменить».

Глаза Ван Эрмацзы расширились в удивлении:

«Уважаемый господин, почему?»

«Не важно, когда господин из армии говорит, вы должны просто послушать его». Юэ Чэньцин откусил еще один большой кусок лепешки, отчего его щеки раздулись: «Скоро мы будем вести войну со страной Ляо, и боюсь, что наша армия будет располагаться здесь в течение трех-пяти лет, но если ты будешь продолжать кричать о Гу Мане весь день…» Он криво усмехнулся, продолжая полушепотом: «А-я лучше не трогать больное место одного господина».

Некий господин, о котором говорил Юэ Чэньцин, естественно, был их генералом Мо Си.

Мо Си стал главой Сихэ по указу правителя, являясь потомком знатной семьи Мо, в которой было четыре генерала: сам Мо Си, его дед по материнской линии, дед по отцовской линии и биологический отец Мо Си. С такой сильной родословной было неудивительно, что Мо Си обладал чрезвычайно страшным, духовным талантом, а с учетом того, что позже он учился у самых суровых старейшин Дворца Культивации, сейчас он был генералом номер один в Чжунхуа.

А ему было всего двадцать восемь лет.

Его отец предупреждал его, что он должен «остудить темперамент, став похожим на клинок, держать свое слово, редко приходить к женщинам, и много работать». А потому, Мо Си никогда не позволял своим желаниям затмить разум. Можно было с уверенностью сказать, что за двадцать восемь лет своей работы он не совершил ни одной серьезной ошибки.

Не считая Гу Мана.

В его жизни, Гу Ман был подобен разлившимся по бумаге чернилам, грязи на снегу и пятну крови, которое падает на аккуратную и белую простыню мужчины.

- Он был пятном всей его жизни.

Ночью.

В пограничном лагере, ясный звук разрывал песчаную бурю. Голос актрисы плавно разнесся во все стороны, словно на морозе осталась душа покойника.

«….Если есть песни о любви и вине, не прекращайте учиться. Видь безжалостных насекомых тоже заботит любовь.…»*

Солдат возле лагеря генерала смотрел во все стороны, словно перепелка, как вдруг увидел высокую, черную фигуру, приближающуюся издалека.

«Это нехорошо!»

«Нехорошо, что? Ах».

В палатке, на сиденье генерала, Юэ Чэньцин поднял взгляд, зевнув, и спросил, подперев рукой подбородок.

«А-я! Уже какой час, заместитель генерала, вам нужно поторопиться и отправиться в оборону! Заканчивайте слушать пьесу».

«К чему такая спешка". Юэ Чэньцин лениво ответил: "Еще не так поздно, можно и послушать".

Он сказал актрисе, находящейся в палатке: "Не стойте на месте, продолжайте петь".

И тогда нежный голос устремился к облакам, а мелодия пьесы казалась тусклым шелком, зависшим в вышине:

«Страна выходит из тени. И ветер расцвел в уголках глаз. Ци Сюань говорил об остатках священных писаний. Спрашивая, когда восточный ветер унесет сон».

«А-йо, заместитель генерала Юэ, уважаемый заместитель генерала, разрешите им закончить пение», - солдат торопливо приблизился. «Что это за дела..?»

«Человеческая жизнь слишком коротка, нужно ловить миг удовольствия». – Юэ Чэньцин довольно грыз ноготь. «Иначе эта жизнь была бы чересчур безвкусна».

«Если устроенное вами представление увидит глава Сихэ, он снова разгневается».

«Глава Сихэ опять отсутствует, почему ты так напряжен?» Юэ Чэньцин расплылся в улыбке. «К тому же, этот глава Сихэ целыми днями выглядит несчастным, не ищет удовольствий и ничем не наслаждается. В своем возрасте, услышав мои сальные шуточки, этот красавец сердится. Я устал».

«Заместитель генерала», - солдат глядел с украдкой, чуть ли не плача. - «Говорите тише».

«М-гм? Зачем?»

«Так как… Потому что…», солдат искоса взглянул на щель в занавеси, которая, колыхаясь, ударялась друг о друга. «Потому что….»

Юэ Чэньцин недовольно схватил верхнее одеяние из меха главы Сихэ, обшитое серебром, и, смеясь, надел его.

«Вы что, испугались главу Сихэ? Почему вы заикаетесь от его упоминания?»

«Ах да, такой уж человек этот глава Сихэ.» Продолжил Юэ Чэньцин. «Он воздерживается от собственных желаний и вплетает армию к собственной скуке. Взгляните на нашу армию, здесь нет ни одной суки».

«В прочем, это правда, что из всех войск Чжунхуа, самое жалкое, именно войско главы Сихэ».

Хотя с подчиненными Сихэ никогда не обходились жестоко, однако описание Юэ Чэньцина было верным. Этот человек был угрюм и строг, и даже если он не приближался к красоте, то и не позволял низшим рангам искать удовольствия с проститутками.

Юэ Чэньцин посчитал это довольно забавным, но, сдержав улыбку, притворился серьезным:

«Этот человек действительно хорош, но чересчур контролирует свою похоть. Вот смотрите, он маниакально брезглив, чрезмерный диктатор, к тому же, ни капли не имеет вкуса. Поистине бесполезная трата такой привлекательной внешности…»

У солдата было выражение полнейшего несчастья на лице, когда он быстро сказал:

«Молодой Юэ, не говорите больше…»

Юэ Чэньцин не остановился, а напротив, ощутил огромное воодушевление:

«Посмотрите на себя, вы терпите это все, да? Хе-хе, пользуясь его отсутствием, я сниму запрет на сегодняшний вечер, и позволю вам, братья, переспать с любой проституткой. Давай устроим конкурс красоты! Я вручу награду той, что заслуживает!»

«Какую награду?»

Неожиданно раздался низкий, суровый, мужской голос. Палатка зашумела, и в нее вошел высокий мужчина в латах, украшенных серебром, похожим на иней.

Его военная форма была выделяющейся, плечи широкими, а талия узкой. В придачу, на его длинных ногах была надета пара черных, кожаных, армейских сапог. Когда он поднял взгляд, черты его лица оказались четкими, изящными, но взгляд оставался равнодушным и жестоким.

Этот человек – никто иной, как глава Сихэ – Мо Си, над которым как раз насмехался, веселясь, Юэ Чэньцин.

Почему Мо Си вдруг вернулся?!!

До этого, Юэ Чэньцин остолбенел, затем немедленно задрожал, поспешно цепляясь за меховой халат и заворачиваясь в него.

«Генерал Мо», - заместитель Юэ изобразил жалостливый вид. «Почему вы не сказали, что вернетесь раньше? Ой!»

Мо Си ощутил тошноту от его звонкого голоса, поэтому вызвал духовный меч, который тут же полоснул по щеке Юэ Чэньцина.

Юэ Чэньцин едва не подставил свою голову, но тут же поднялся с сиденья и шлепнулся на пол, на коленях подползая к мужчине и крепко прижимая руку к  щеке. Он недовольно продолжил:

«Глава Сихэ, как вы могли ударить человека?»

«Ты спрашиваешь меня, не ответив на мой вопрос. Каким образом в моей армии появились женщины?»

Мо Си мельком оглядел молчаливых певиц, и повернул голову, чтобы посмотреть на Юэ Чэньцина:

«Это ты их привел?»

Юэ Чэньцин попытался нерешительно объясниться, но встретившись взглядом с парой выразительных глаз, тут же испугался:

«Не будьте таким. Я слушал песню и только. Это популярная песня страны Личунь, не хотел бы глава Сихэ послушать отрывок…»

Выражение лица Мо Си было жестким и бесчувственным, когда он поспешно сказал:

«Мошенники. Вон отсюда».

К счастью, он не сказал: «обезглавить».

Юэ Чэньцин, все более всхлипывая, держался за колени, отползая к основанию кресла, и скорбно горевал:

«Ты такой бесчувственный и безжалостный. Я скажу своему отцу, что ты нехорошо относишься ко мне».

Мо Си бросил на него взгляд:

«Ты тоже проваливай».

Юэ Чэньцин: "......"

После того, как Юэ Чэньцин убрался восвояси, Мо Си остался в палатке один, наконец, почувствовав себя непринужденно. Он сел за стол, снял кожаные, чешуйчатые наручни и с натиском прижал длинные, белые пальцы к вискам, после чего медленно закрыл глаза. В мерцании свечей его лицо отличалось мертвенной бледностью и болезненной усталостью, а жестокость, которая проявлялась в его взгляде в обычное время, казалась более изможденной.

Он выглядел весьма взволнованно.

Незадолго до этого он получил конфиденциальное письмо из императорской столицы Чжунхуа, написанное собственноручно нынешним императором. Получив письмо, Мо Си ушел в себя, трижды его перечитывая, прежде чем окончательно удостоверился, что не ошибся в прочитанном.

Гу Мана вернут в Чжунхуа.

В настоящее время, полученное письмо находилось в подкладке его одежды, прижатое к тяжело и энергично стучащемуся сердцу, и согретое за пазухой мужчины, - Гу Ман возвращается в Чжунхуа, - это известие казалось терновником, колющим его грудь, - чересчур болезненно.

Он внезапно открыл глаза, и его длинные ноги, обутые в черные, кожаные сапоги, с грохотом опрокинули стол перед ним.

«Ва-а».

«А-йя, генерал Мо», - солдат, охраняющий палатку, спешно вытянулся, со страхом входя внутрь. - «Умерьте гнев, младший Юэ еще молод, вполне естественно, что он еще подшучивает, и склонен к флирту. Это вина подчиненных, мы не препятствовали его прослушиванию музыки, если хотите бранить или наказать, только спросите, не ухудшайте состояние своего тела….»

Мо Си мгновенно обернулся. В темноте, его взгляд горел пламенем и всполохами молний.

«Убирайся».

«…..»

«Запрещаю входить без моего согласия».

«Да….»

Занавес снова опустился. И внутри, и снаружи, воцарилась ужасающее безмолвие, прерываемое только шумом северного ветра и снега за пределами палатки, движением солдат вдалеке, скрипом сапог по снегу и ржанием лошадей, которые были Духовными Зверями батальона.

Мо Си впился взглядом на высушенные, яркие ягоды тутовника, лежащие на полу, которые были весьма похожи на головы, собранные собственными руками Гу Мана.

Он удивлялся, как у человека может хватить смелости вернуться после того, как он совершил столько пороков, проступков и ошибок, предал свою страну, своих собратьев, своих близких друзей, и теперь носил знамя плохой репутации с кровавым долгом и глубокой ненавистью.

Каким образом у Гу Мана хватало совести вернуться?

Мо Си минуту приходил в себя, через силу успокаивая чувства, а затем достал письмо, которое он перечитывал снова и снова. Изысканный почерк императора был написан в достойной для него манере:

“Дабы показать свое искреннее намерение о перемирии, они устранили с должности генерала и препроводят мятежника Гу Мана обратно.

Гу Ман был членом моей семьи и пользовался моим доверием, но вместо того, чтобы преданно послужить своей стране, он перешел на сторону врага и предал по собственным, эгоистичным причинам. За последние пять лет он разграбил множество городов своей родины, разрушил мир, расправился со своими бывшими друзьями, и бросил братьев и семью. Это преступление, которое нельзя простить.

Через десять дней Гу Ман вернется в город с повинной головой и огромной ненавистью, так что я не смогу вынести приговор в одиночку. Несмотря на то, как вы далеко, прошу главу Сихэ, как доверенного ближнего, не уклоняться от участия в принятии решения о его наказании.

Уповаю на то, что вы позаботитесь о себе.”

Мо Си надолго уставился на письмо, и вдруг холодно усмехнулся. Постепенно, на его лице возникло выражение страдания и ненависти.

Была ли причина продолжать жить такому низкому человеку, предавшему собственную родину и совершившему столь тяжкие преступления?

Его нужно было разорвать колесницами, сварить, четвертовать или забить до смерти –

Он заслужил смерть!

С глубокой ненавистью думал он.

Заслужил.

Однако рука, взявшаяся за кисть, остановилась на этом слове и задрожала, а сырая тушь растеклась по белому, шелковому полотну.

Неожиданно донесся тихий звук окарины.* Неизвестно, какой чертенок затосковал по дому, - но печаль разнеслась по всему батальону, заполняя унынием и морозом.

Взгляд Мо Си, наполненный темнотой, вмиг замерцал, наполняясь неясным светом, и, в конце концов, он выругался, бросая кисть, и запечатывая письмо, в ладони генерала внезапно вспыхнуло пламя, мгновенно превращая конверт в горстку пепла.

Остатки пепла, словно капли воды, закружились в воздухе, а глава Сихэ поднялся на ноги и выдохнул. Генерал создал из пепла бабочку, способную передать сообщение на расстояние в тысячу ли*.

«В свое время, Гу Ман был выдвинут моими подчиненными, но, несмотря на старания в службе, едва ли можно оправдать государственную измену. Что касается суда, считаю необходимым оградить себя от подозрений и не вмешиваться». Сделав паузу, он продолжил низким, неторопливым голосом. «С северной границы, Сихэ просит императора о мире».

Сказав это, он закончил, а духовная бабочка улетела.

Он наблюдал за исчезновением бабочки, думая про себя, что, наконец, это неясное недоразумение, длиной в долгие 10 лет закончится. Гу Ман погубил так много солдат, принес вред народу и обрек на страдания их души. Но теперь, когда заяц убит*, собака устранена и послана обратно, было странно, что дворец императора и остальные чиновники не хотели поторопиться отомстить врагу.

Ему осталось всего два года охранять границу, и, по-видимому, смертной казни Гу Мана он не увидит.

Он медленно закрыл глаза. Его лицо было лишено эмоций, но ногти глубоко вонзились в его ладони.

Все закончилось.

Старые друзья идут разными дорогами, и вернуться назад невозможно.

Ныне, пути мужчин снова пересеклись, но все вокруг уже не то.

Что это за чувства? Пожалуй, посторонним никогда их не понять.

В этой опустевшей палатке, лицо Мо Си выглядело утомленным.

В конце концов, ему все равно не удалось бы спасти Гу Мана.

Соперники, противники, враги.

В будущем, именно так опишут их отношения в исторических записях.

Вероятно, кроме их самих, больше никто в мире не узнает эту крайне грязную, но очень обольстительную тайну.

Эти двое непримиримых противников цеплялись друг в друга не на жизнь, а на смерть.

И зашли слишком далеко, упав в постель.

Именно.

В прошлом, много лет назад, воздержанный глава Сихэ, крепко держал Гу Мана и бесчеловечно приминал к кровати, вторгаясь в него. Весьма осмотрительный и черствый мужчина нагромождался сверху, на Гу Мана, натягивая на себя, пока капли пота стекали по его груди и другой отражался в его зрачках.

А что на счет сильнейшего Гу Мана, купающегося в пожаре войны?

Тогда Гу Ман проливал слезы в постели главы Сихэ, открывая тонкие и мягкие губы, и умоляя генерала Мо, потворствуя крепкому оружию Мо Си, и оставляя темные, фиолетовые следы с кровоподтеками.

Сейчас они – враги, чья ненависть настолько глубока, что ей суждено разрешиться только смертью.

Но до этого, они еще не ходили по этому пути.

Эти молодые люди слишком страстно переплетались друг с другом.

Так или иначе, любили и вожделели. И были неразлучны.

*Гонг – медный, ударный, музыкальный инструмент в виде диска.

*идиома – у человека толстое лицо – отсутствует совесть

*Циве́ты, или виверры, — род хищных млекопитающих из семейства виверровых.

*Рогач песчаный, устели-поле — род однолетних травянистых растений семейства Амарантовые. Вильчато-ветвистые травы высотой от 5 до 30 см, формирующие подушки шаровидной формы, с линейными или линейно-ланцетными листьями, снабжённые заострёнными концами, прочными и колючими.

*Нань Кэцзи – пьеса, написанная драматургом Тан Сяньцзу во времена династии Мин.

*Окарина – духовой, музыкальный инструмент(свистулька)

*Тысяча ли – очень долгий путь, далекое расстояние.

*Когда заяц убит, из собаки варят похлебку – идиома, означающая уничтожить за ненадобностью.