Онлайн чтение книги Убить Волка Killing the wolf
Глава 26 - Учение Будды

Дни рождения старших людей были оживленными, потому что это был праздник долголетия. Дни рождения детей тоже были оживленными, потому что им было нелегко, когда они становились старше на год, и родители могли вздохнуть с облегчением.

Гу Юнь не был ни стар, ни млад, его не любили ни близкие, ни дальние родственники. Если он был дома, старый дворецкий не забывал приготовить для него что-нибудь, но по большей части он всегда отсутствовал дома. Даже сам он забывал о 16-м дне первого месяца из-за работы.

Честно говоря, праздновать было нечего. В народе существовала поговорка: «Девочкам, родившимся первого числа, суждено быть Ее Величеством; мальчикам, родившимся в полнолуние, суждено быть чиновником» - для девочек было благоприятно родиться первого числа лунного месяца, а для мальчиков - 15-го числа.

Он мог родиться в богатую и удачную ночь, однако ему пришлось задержаться на несколько часов во чреве матери; ясно видно, что это было природное невезение.

Цао Нянцзы не только нарядился, но и вместе с Чан Гэном и остальными притащили марионетку для тренировочного боя.

Дети нарисовали на «лице» два простых румянца, и никто не знал, где они смогли раздобыть несколько старых шелков, чтобы обвязать железные руки.

Марионетка, украшенная ярким нарядом и цветами, несла в руке миску с лапшой и тупо смотрела на Гу Юня. На ее черном железном лице, казалось, была написана непонятная и невыразимая обида.

Гу Юнь выругался: «Негодники, разве тренировочная марионетка сделана для того, чтобы вы так издевались?»

Гэ Пансяо вышел вперед, чтобы объявить о проделанной работе: «Господин маркиз, поддельная девушка нанесла румяна, я помог развести огонь для приготовления лапши, а старший брат положил яйцо!»

Гу Юнь на мгновение остолбенел, когда это поместье погрузилось в живую ауру, отчего место, которое было тоскливым в течение многих лет, вдруг стало неузнаваемым?

Чан Гэн: «Ифу, сначала съешь лапшу, прежде чем войти в дверь».

Гу Юнь: «Хорошо».

Он поднял миску и посмотрел на Чан Гэна. Он специально выбрал яйцо, чтобы съесть его первым. Его первый укус пришелся на хрустящую скорлупу, но он ни разу не пожаловался. Он продолжал жевать и глотать все целиком. И как будто он никогда не ел в течение восьми жизней, вся миска была съедена в одно мгновение, даже бульон был выпит дочиста.

***

С древних времен «любимый родной город был могилой всех героев».

В предыдущий отъезд Гу Юня из столицы не было ни тягот, ни забот. Только в этот раз его сердце было полно печали.

Возможно, потому что для него это всегда было «возвращением» на границу. Только на этот раз это превратилось в «покинуть дом».

К сожалению, не только эта тоска, но даже если бы его внутренности были разрезаны на куски, ничто не могло остановить ноги маркиза Гу.

На следующий день Гу Юнь приготовился к отъезду, как будто ничего не случилось. В конце концов, он не стал прощаться с Чан Гэном, а отправился в Северный лагерь один. Он обернулся, чтобы посмотреть в сторону столицы.

Жаль, что с такого расстояния он мог лишь смутно разглядеть башню Ци Юань.

Шэнь И подъехал на своей лошади к Гу Юню и спросил: «Великий маршал, вас мучает совесть?»

Гу Юнь вздохнул: «Возможно, он больше не захочет меня знать, когда я вернусь в следующий раз... Этот мой титул «Ифу» всегда такой шаткий... Пойдем».

Лагерь Железного Батальона двинулся в путь строевым шагом, похожим на проносящийся мимо черный вихрь. Случайные путники не могли не посторониться, чтобы освободить им дорогу.

Им было поручено сопровождать принца-варвара на север, а затем отправиться на запад, чтобы уничтожить разбойников, бесчинствующих в пустыне Западного региона, чтобы обеспечить безопасную и бесперебойную работу Шелкового пути.

На следующий день после их отъезда Чан Гэн встал рано, как и в любой другой день. Он помнил, что Гу Юня нет дома, но все равно не удержался и отвел марионетку в пустой двор Гу Юня, скрестил с ней мечи, а потом позавтракал в одиночестве.

Когда он уже собирался уходить, то поднял голову и увидел, что во дворе распустились цветы сливы.

Всего несколько дней назад прошел сильный снег, и лепестки покрылись слоем инея. Чем больше он смотрел, тем больше ему это нравилось, тем больше он не мог удержаться, чтобы не протянуть руку и не сорвать две веточки.

Первой его реакцией было сохранить их для Гу Юня, хотя он знал, что Ифу не обязательно вернется в течение трех или пяти дней. Он тщательно стер с веток иней и снег, затем поискал вазу, чтобы поставить ее в комнате Гу Юня.

Однако, даже осмотрев всю большую комнату Гу Юня, Чан Гэн не смог найти ничего, что могло бы послужить вазой, даже винной бутылки. Он открыл окно, чтобы спросить старого дворецкого: «Дядя Ван, у нас дома есть ваза?»

Старый дворецкий ответил и ушел за вазой, а Чан Гэн держал в руках две ветки цветущей сливы, безучастно оглядывая комнату Гу Юня сверху донизу.

Вдруг его взгляд упал на кровать, он замер - лисья шуба на кровати, которая придавала всей спальне более роскошный вид, исчезла.

В это время вошел дядя Ван с синей вазой из фарфора и улыбнулся Чан Гэну: «Ваше Высочество, это подойдет? Куда нам ее поставить?»

Глаза Чан Гэна уставились прямо на пустую кровать, он спросил в оцепенении: «Дядя Ван, почему маркиз убрал шубу так рано?»

Глаза дяди Вана слегка подергивались, он натянуто ответил: «Разве маркиз не сопровождал Его Величество? Возможно, он взял его с собой».

Сердце Чан Гэна медленно опустилось.

В канун Нового года солдат Черного Орла, служивший под началом Гу Юня, рассказал ему, что маршал никогда не носил зимнюю одежду в столице, и надевал ее лишь изредка, перед снежной вьюгой.

В тот день он уже почувствовал, что это немного странно - раз Гу Юнь не носит зимней одежды, то для чего он вывесил шубу? Для чего он собирался ее использовать? Но в то время ситуация была в состоянии хаоса, да и сам он был охвачен кошмарами, его разум не был настолько ясным, поэтому он не стал размышлять об этом дальше.

Чан Гэн повернул голову, его голос вдруг зазвенел, как натянутая до предела струна: «Дядя Ван, в конце концов, куда он делся? Пожалуйста, не лги мне только потому, что я не люблю выходить на улицу, даже я знаю, что Сяншань все же ближе к столице, чем Северный лагерь».

Дядя Ван держал в руках вазу и неловко переминался с ноги на ногу.

Когда Гу Юнь уезжал, он поручил другим выполнять за него его поручения. Старый дворецкий ожидал, что подобное рано или поздно произойдет, но он не ожидал, что это случится так быстро.

Чан Гэн глубоко вздохнул и прошептал: «Он уже покинул столицу, чтобы отправиться на границу? Куда? На север или на запад?»

Старый дворецкий выдавил неловкую улыбку: «Что касается военных дел, этот старый слуга мало что понимает... Ваше Высочество, возможно, маркиз сделал это, потому что не хотел, чтобы вы волновались...»

Рука Чан Гэна дернулась, сломав одну из цветочных веток пополам. Он выдавил из себя каждое слово: «Он не боится, что я буду волноваться, он боится, что я буду настаивать на том, чтобы пойти с ним, несмотря ни на что».

Старый дворецкий закрыл рот.

Чан Гэн был приемным сыном Гу Юня по имени, хотя никто не приветствовал его и не заботился о нем, он все равно носил фамилию Ли. В будущем он унаследует статус Цзюнь-Вана.

Старый дворецкий был в смятении, чувствуя, что его хозяин отступил перед лицом врага, бросив ему эту горячую картофелину. Дядя Ван полностью приготовил себя к тому, что гнев мальчика будет выплеснут на него.

Но после долгого ожидания Чан Гэн не произнес ни слова.

Громкие крики и горестный возглас Чан Гэна были слышны только в его собственном сердце.

Дело не только в том, что Гу Юнь внезапно отказался прощаться с ним. Ему уже не раз лгали, он давно должен был привыкнуть к этому, он должен был спокойно смотреть на эту ситуацию.

Но на этот раз беспокойство и тревога, которые копились в его сердце с момента переезда в столицу, наконец, не смогли больше сдерживаться внутри, они не могли не вырваться наружу, как вода из шлюза.

Сердце Чан Гэна было чистым, как зеркало, он всегда знал, что его существование не имеет смысла. Он не собирался вмешиваться. Ему суждено было стать незначительной шахматной фигурой, как в темной реке города Яньхуэй, куда его безвольно утащили.

В эти несколько дней он был ослеплен ложным ощущением покоя и счастья, внутри него поднялась жадность, он хотел ухватиться за что-нибудь, обманывал себя и отказывался думать о будущем.

Чего еще ты желаешь? Чан Гэн положил руку на грудь и спросил себя. Ты слишком многого хочешь.

Однако, несмотря на волны волнения в сердце, Чан Гэн ничего не сказал старому седовласому дворецкому.

Старый дворецкий обеспокоенно спросил: «Ваше Королевское Высочество?...»

Чан Гэн молча взял вазу из его рук и аккуратно обрезал отломанную ветку. Вложив цветы внутрь, и поставив вазу на стол Гу Юня, он прошептал: «Я побеспокоил тебя».

Как только он закончил, он сразу же повернулся, чтобы уйти. Выходя из комнаты Гу Юня, он не мог не переключиться с шага на бег, даже марионетка для тренировки была оставлена позади. Гэ Пансяо нес маленькую коробку с Цзылюцзинем, взятую неизвестно откуда, по пути он чуть не столкнулся с Чан Гэном, и воскликнул: «О, старший брат...»

Чан Гэн сделал вид, что не услышал его, и как порыв ветра пронесся мимо, он бросился в свою комнату, затем повернулся, чтобы запереть дверь.

Это была та часть Чан Гэна, которая больше всего нравилась Гу Юню: даже при сильном гневе, он никогда не выплеснет его на других людей. В этом отношении вклад Сю Нян нельзя было отрицать. Ее долгие и постоянные издевательства на протяжении более чем десяти лет, воспитали в Чан Гэне невероятную выносливость.

В то же время, Кость Нечистоты, похороненная глубоко в теле юноши, была похожа на растительность, которую нужно было подпитывать ядовитой водой, и постепенно она распускалась в свирепый цветок.

Чан Гэну стало трудно дышать, казалось, что его грудь раздавлена слоями валунов, мышцы его тела застыли, превратившись в ржавое железо, ноги непроизвольно подергивались.

В ушах звенело, он с ужасом обнаружил, что из его груди вырывается странное доминирующее и тираническое ощущение. Он непроизвольно сжал пальцы в кулак, суставы громко хрустнули.

Впервые он испытал ощущение «сонного паралича» в состоянии бодрствования.

Чан Гэн ясно ощущал, что невидимая рука жестоко стирает все теплые чувства и привязанность в его сердце. Вначале Чан Гэн был еще в себе, он со страхом подумал:

«Неужели это Кость Нечистоты? Что случилось?»

Вскоре даже ужас испарился, его сознание вскоре помутилось. Он перестал соображать, где находится.

Бесчисленные мысли в его голове поднимались и опускались, как морская вода, а убийственное намерение рождалось из ниоткуда.

С одной стороны, он думал, что Гу Юнь уже ушел - он больше не нужен и не востребован, с другой стороны, ему казалось, что Гу Юнь стоит перед ним, а лицо другого человека без выражения насмехается над его некомпетентностью и бессилием. Все негативные эмоции в сердце Чан Гэна были усилены в сотни и тысячи раз Костью Нечистоты.

В этот момент казалось, что Гу Юнь больше не маленький Ифу, которого он лелеял в своем сердце, а смертельный враг, которого он презирал всем своим существом, которого он жаждал схватить в свои руки, чтобы унизить.

Чан Гэн сжал сломанный осколок ножа, висевший на груди, края лезвия, хотя и были сглажены, все еще резали его пальцы, достаточно глубоко, чтобы пустить кровь.

Яркое ощущение боли, пронзившей, казалось, бесконечное оцепенение, пробудило Чан Гэна, он инстинктивно нашел выход, десять пальцев крепко вцепились в нож, раны оставили на его руках месиво из плоти и крови.

Когда атака Кости Нечистоты постепенно стихла, солнце начало садиться, одежда Чан Гэна промокла от холодного пота, руки были в крови, и он в изнеможении прислонился к двери.

Он наконец-то познал силу Кости Нечистоты, только теперь понял, что был слишком наивен, думая, что Кость Нечистоты может вызывать только кошмары.

На этот раз Сю Нян действительно не была с ним так проста.

Старый дворецкий и другие люди долгое время не видели, чтобы он выходил, не было никакого ответа, даже когда они постучали в его дверь. Они долго беспокоились, ходили перед его комнатой и через несколько мгновений снова и снова пытались позвать его.

От ощущения присутствия людей Чан Гэну стало легче. Его веки слегка подергивались. Капли холодного пота скатилась по его лбу и упала на ресницы, они были тяжелые, он почти не мог открыть глаза: «Я в порядке, позволь мне немного побыть одному».

«Вы не ели весь день», - сказал старый дворецкий. «Если бы маркиз был здесь, он не смог бы смотреть на то, как Ваше Высочество так плохо обращается с собой - даже просто миска каши достаточно хороша, пусть этот старый слуга сходит за ней для Вас?»

Чан Гэн был измотан и душевно, и физически, при упоминании Гу Юня, он беззвучно произнес имя другого человека несколько раз в своем сердце, изо всех сил пытаясь взять себя в руки: «Все в порядке, дядя Ван, если я голоден, я пойду поищу что-нибудь поесть ближе к ночи».

Старый дворецкий прислушался к его голосу, хотя он был слабым, но все же разумным. Не в его власти было продолжать настаивать на своем. Ему пришлось повернуть назад и позвать других слуг, вместе с Гэ Пансяо и Цао Нянцзы, которые с беспокойством наблюдали за ним. Все они обернулись, чтобы несколько раз посмотреть на дверь Чан Гэна, когда уходили.

Чан Гэн сидел у двери. Как только он поднял голову, то увидел наплечные доспехи, которые Гу Юнь повесил на его кровать.

Предмет был темным и холодным, от него исходило ощущение нечеловеческой силы, но он был оставлен здесь прежним владельцем, чтобы развеять его кошмары.

Он не знал, сколько просидел так, но мангал в комнате постепенно согревал его холодное тело. Чан Гэн немного пришел в себя и поднялся, чтобы привести себя в порядок. Он переоделся в новую одежду и нашел лекарство, которое ему дал инструктор по боевым искусствам, когда он поранился во время тренировки на мечах на днях. Он промыл раны и осторожно наложил лекарство.

Он снял наплечники Гу Юня, обнял их и лег на кровать лицом вверх.

Он не плакал.

Может быть, потому, что сил не осталось, а может быть, потому, что он только что пролил кровь.

Очень часто, когда человек уже выбрал путь пролития крови, он больше не проливает слез.

Чан Гэн сразился с врагом, которому суждено было запутать его на всю жизнь, - потерпел полное поражение, а также осознал силу противника.

Но было странно, что он не чувствовал страха, как в городе Яньхуэй, когда он был один в комнате Сю Нян, столкнувшись с варваром в тяжелых доспехах.

У него было доброе и мягкое отношение, но ничто в этом мире не могло заставить его сдаться.

Ничего… кроме Гу Юня.

Чан Гэн устало подумал: «Я до смерти ненавижу Гу Юня».

Затем он примерил на себя наплечники Гу Юня. Он никогда раньше не носил доспехи, он не знал, подойдут ли они, он только чувствовал, что эта штука, давящая на его тело, намного тяжелее, чем он себе представлял. Так он и уснул в доспехах; впереди его ждали бесчисленные полчища кошмаров.

На следующий день Чан Гэн объявил, что хотел бы ненадолго выйти из дома.

Вся усадьба была потрясена. Перед глазами все еще стояла сцена, как маршал Гу выносил Его Высочество за дверь в канун Нового года.

Первоначально Гу Юнь сказал: «Задержите его на три-пять дней. В это время мы уже закроем семь главных ворот на Северную границу. Он не сможет преследовать и будет вынужден вести себя прилично».

Но еще не прошло ни трех, ни пяти дней. Старый дворецкий испугался, что Чан Гэн готовит свою лошадь, чтобы следовать за ними, он быстро сказал: «Ваше Королевское Высочество, лагерь Железного батальона - не обычная армия, они двигаются очень быстро, даже самый сильный конь не сможет их догнать. Более того, они не позволяют людям без воинского звания присоединиться, это правило, которое передал предыдущий маркиз...»

Чан Гэн спокойно ответил: «Дядя Ван, я не собирался гнаться за ними, чтобы создать проблемы, я не ребенок, который не понимает здравого смысла».

Старый дворецкий: «Тогда вы...»

Чан Гэн: «Я хочу пойти в храм Ху Го, чтобы навестить мастера Ляо Жаня. Я уже обещал ему на днях».

Лицо старого дворецкого снова стало непостижимым.

Когда в будущем маршал вернется домой, то обнаружит, что пока его не было, Его Высочество совершил предательство, предав его ненависть, чтобы бежать в храм Ху Го.

Старый дворецкий не мог представить себе выражение лица Гу Юня - это было ничем иным, как изменой.

Однако в данный момент самой неотложной задачей было подбодрить сына маркиза. Старому дворецкому не оставалось ничего другого, как, стиснув зубы, выстроить вереницу стражников, чтобы сопроводить Чан Гэна в храм Ху Го.

Без долгих вступлений, Ляо Жань приготовил чай. Увидев Чан Гэна, он не удивился, казалось, что он предвидел его приход. Он пригласил Чан Гэна сесть и налил ему чашку чая. Он также попросил маленького настоятеля принести им  мангал, перо и бумаги для себя - как будто намеревался вести с Чан Гэном долгую беседу.

Прошло всего полмесяца с тех пор, как Ляо Жань видел его в последний раз, но он обнаружил, что растерянность и тревога в глазах молодого человека перед ним испарились. Он выглядел твердым и спокойным, с оттенком печали, как бабочка, выпорхнувшая из своего кокона.

Чан Гэн поблагодарил, взял чашку с чаем, сделал глоток, а потом чуть не выплюнул его обратно.

Монах в прошлый раз сказал, что подаст ему самый лучший чай, казалось, что его слова были исключительно из вежливости.

Он не знал, что за чай приготовил для него этот человек, он был достаточно горьким, чтобы онемел язык, не было ни намека на чай.

Чан Гэн спросил: «Что это?»

Ляо Жань улыбнулся и написал: «Ку Дин*, помогает циркуляции крови, улучшает зрение и дает лучший ночной сон».

[*Чай Ку Дин также называют чаем гуалу, он очень горький].

Чан Гэн: «Разве это не чай гуатоу? Я пил его в поместье раньше, он казался...»

Он казался не таким отвратительным, как этот.

Ляо Жань: «Тот был сделан из мелких листьев, а этот из крупных».

Большие листья действительно звучали несколько удивительно, Чан Гэн уже собирался произнести несколько слов похвалы, когда монах искренне написал: «Большие листья дешевле».

Чан Гэн: «...»

Он внимательно посмотрел на чашку монаха. Это была высококачественная чашка и очень тщательно вымытая. К сожалению, поскольку она использовалась слишком долго, трудно избежать нескольких ударов, край был слегка сколот.

Ляо Жань: «Ваше Высочество, пожалуйста, простите за запущенное состояние нашего храма».

Вся столица оставила у него впечатление пышности и грандиозности, как будто все были богаты. Город был полон роскошных развлечений, западные люди говорили, что плитка на улицах столицы Великой Лян покрыта золотом, на самом деле это было преувеличением. Никто не знал почему, но все люди, которых знал Чан Гэн, были бедны.

Не стоит упоминать Шэнь И, он от природы родился с горьким унылым лицом бедного крестьянина из поколения в поколение.

Маршал Гу тоже, хотя и обладал огромным поместьем, владел лишь пустым особняком. Ранним утром первого дня нового года он не мог дождаться, когда отведет Чан Гэна во дворец, чтобы найти императора для получения подарков. Теперь к числу этих «богатеев» добавился еще и Ляо Жань, который пользовался поврежденной чайной чашкой.

Чан Гэн сказал: «В храме Ху Го много благовоний и подношений, окутанных дымом, но Учитель здесь пребывает в мире, ведя скромный образ жизни. Истинная преданность учению Будды».

Ляо Жань улыбнулся и написал: «Этот монах путешествовал по Северу и Югу, я быстро привык к этому, мои глубочайшие извинения за то, что я проявил неуважение к знати».

Чан Гэн спросил: «Я слышал, что люди говорили, что Учитель также побывал в западных странах на Железном Драконе, это для того, чтобы нести учение Будды?»

Ляо Жань: «Я неопытен и мне еще многому предстоит научиться, я не смею идти по стопам других высокообразованных мастеров древности. Я путешествовал только для того, чтобы увидеть мир, увидеть людей».

Чан Гэн сделал еще один глоток Ку Дина, но чем больше он его выпивал, тем более горьким он становился, ни намека на сладость. Он проглотил его с разочарованием:

«Я вырос в маленьком городке далеко на границе, я никогда не ступал за пределы этого маленького клочка земли. Даже приехав в столицу, я не покидаю поместье. Может быть, я слишком доволен тем, что имею, и мне не хватает желания стремиться вперед?»

«Но мне кажется, что все радости или печали, гнев или страдания в этом мире в конечном итоге одинаковы, даже наблюдая за другими людьми, человек все равно не может найти свое собственное предназначение».

Ляо Жань: «Если сердце человека маленькое, то все его страдания, даже такие большие, как дом, могут быть втиснуты только в этот маленький уголок».

«Но если сердце человека огромно, как небо и земля, то даже если его беды будут огромны, как гора, они станут лишь каплей воды в бесконечном море».

Чан Гэн был ошеломлен на долгое время после прочтения его слов, поднял глаза и посмотрел на мастера Ляо Жаня, который положил все бумаги, заполненные словами, в мангал и медленно сжег их все.

«Учитель, в тот день вы сказали мне: «Не познав страдания, нельзя поверить в Будду». Теперь, когда я познал вкус страдания, я пришел слушать учение Будды, могу ли я попросить вас указать мне правильный путь?»