Онлайн чтение книги Убить Волка Killing the wolf
Глава 67 - Жертвенное вино

Когда Чан Гэн толкнул дверь и увидел Гу Юня, прислонившегося к кровати, с клинком, рассекающим ветер через колено и неописуемым одиночеством на бледном лице.

Хотя он не слышал звука двери, но как только Гу Юнь почувствовал ветерок, проникающий снаружи, он сразу же отрешился от своего выражения лица:

"Почему ты вернулся..."

Он подумал, что это Шэнь И снова вернулся едва выйдя за порог, но когда он посмотрел через монокль и увидел, кто вошел, он подавился своими словами.

Рука Гу Юня сделала незаметное движение, коснувшись Гэфэнжэнь генерала Тана: "Все кончено", — подумал он: "Не поздно ли мне теперь притвориться, что я потерял сознание?" Ища хоть толики сочувствия у небес и земли, впервые в жизни генерал Гу хотел спастись от испуга. Но у мира нет сочувствия.

Чан Гэн как ни в чем не бывало подошел к нему, взял Гу Юня за руку, положил палец на пульс Гу Юня и некоторое время спокойно проверял его.

На этот раз полуслепой Гу, наконец, смог рассмотреть его через монокль. Спустя эти несколько дней Чан Гэн заметно похудел, его губы были бледно-голубого цвета, такого страшного цвета, сродни состоянию, когда человек не может дышать или отравлен.

Его внешнее выражение лица казалось как будто отсутствующим, это была лишь пустая оболочка. Смущение Гу Юня исчезло, он нахмурился.

"Где тебя ранили? Иди сюда, дай мне посмотреть".
"Ничего страшного, хотя госпожа Чэнь утверждает, что она не закончила обучение, она действительно медицинский эксперт нашего времени".

Чан Гэн сделал паузу и сказал: "Пока ты в порядке, я тоже буду в порядке".

Чан Гэн никогда бы не стал концентрировать свою энергию и кричать, как Шэнь И. Его палец все еще был на вене Гу Юня, поэтому он не мог чертить или показывать символы. Гу Юнь не мог услышать много слов в этом предложении, единственное, что он мог получить, это внимательный взгляд.

Гу Юнь: ".."

Что ты сказал, малыш?

В следующий момент рука Чан Гэна скользнула по его запястью и очень естественно взяла Гу Юня за руку.

После серьезной травмы или болезни людям часто не хватало энергии и крови. Даже в мае и июне их руки и ноги были холодными. Чан Гэн держал его руку в своей ладони и многократно массировал ее, его вид был очень серьезным.

Он заботился не только о каждой точке на руках, но и о самых чувствительных местах между пальцами, часто слегка проводя по ним своим пальцем, чтобы напомнить Гу Юню:

"Я не сыновний, а любящий, не обманывай себя".

[* для обозначения "любви" здесь используется символ, который обозначает более широкое понятие любви, а не только романтическую].

Гу Юнь: "... Ты закончил пользоваться своим Ифу?"

Чан Гэн посмотрел на него и рассмеялся. Он был очень красив, особый вид красоты тех, в ком смешалась иностранная кровь. В нем была острая, нечеловеческая грань. Однако его характер был очень спокойным.

Надев рясу, он мог притвориться монахом, чтобы обмануть других. Противоречиво, но без труда подавляя присущую ему от рождения резкость, он смеялся и казался очень милым.

Гу Юнь на мгновение был ослеплен сквозь монокль — когда менталитет человека начинает меняться, его взгляд тоже невольно меняется. Он должен был признать, что на мгновение его уверенность неописуемо пошатнулась.

Гу Юнь не был старым монахом, его желание могло пошатнуться в любой момент. Хотя он не был из тех, кто позволяет себе вольности, он также знал, что основная причина в том, что у него не было такой роскоши, а не в том, что он не хотел этого. Таким образом, было неправильно притворяться абсолютно невинным.

Но, в конце концов, это было не просто тело, а его маленький Чан Гэн. Гу Юнь действительно не мог вынести того, чтобы сорвать этот "цветок".

В то время как его скудные остатки совести стояли в очереди, чтобы осудить его, Чан Гэн вдруг без предупреждения протянул руку, чтобы развязать его одежду. Гу Юнь инстинктивно спрятался, стиснув зубы от боли.

Чан Гэн убедительно принес лекарство сбоку и дразняще начертал на его ладони:

"Я всего лишь меняю тебе повязку — я не животное".

На самом деле Гу Юнь больше беспокоился о том, что животное — это как раз он сам. Он пришел в себя, не зная, смеяться ему или плакать, и подумал про себя: "Как же так получилось?"

На мгновение он не удержался и рассмеялся, но как только он это сделал, в груди и животе зашевелились еще не зажившие кости. Он не мог ни смеяться, ни терпеть, это было неописуемо. Чан Гэн поспешно сказал:

"Хорошо, хорошо, я больше не буду тебя беспокоить, не волнуйся".

Он не смел больше шутить над Гу Юнем, временно придав себе торжественный вид врача. Он осторожно развязал одежду Гу Юня и сменил повязки. После минутного ворочания они оба вспотели.

Чан Гэн вытирал тело Гу Юня куском шелка так умело, словно делал это много раз. Гу Юнь на мгновение задумался над словами Шэнь И. Его лицо слегка порозовело, и он тихо сказал:

"Как ты можешь делать такие вещи сам? Это неподобающе".

Глаза Чан Гэна потемнели, он приблизился к его уху и сказал:

"Ничего неподобающего в этом нет. Ты все еще здесь, в целости и сохранности, чтобы поговорить со мной сейчас, ты можешь сказать мне делать все, что угодно".

Он был слишком близко к ушам Гу Юня, его уши онемели, но спрятаться от него не было никакой возможности. Если бы он это сделал, то не смог бы его услышать. Гу Юнь вздохнул:

"Тебе было трудно в тот день..."
"Не говори об этом", — угрюмо перебил его Чан Гэн. "Не заставляй меня вспоминать об этом снова, Цзы Си, пожалуйста, пожалей меня".

Гу Юнь все еще не привык к такому произношению, его губы слегка шевелились, но казалось, что у него больше нет права, чтобы просить Чан Гэна называть его "Ифу".

На мгновение Гу Юню захотелось поднять вопрос о том дне под городской стеной, чтобы поговорить об этом напрямую — хотя он не мог унять свое сердце, что они собирались делать в будущем? Позволит ли он Чан Гэну сбиться с пути и прервать свою линию детей и внуков?

Хотя Гу Юнь, бывалый солдат, не обращал внимания на статус отца и сына в прошлом, но если Янь Ван посвятит себя другому мужчине, что о нем подумают в будущем люди при дворе и в мире Цзянху?

Нет — даже если Чан Гэн не был потомком королевской семьи, даже если он был обычным простолюдином, с такими способностями и мудростью, чтобы выдержать бурю, как Гу Юнь мог позволить ему терпеть унижения из-за него?

К сожалению, как только эти трезвые и холодные слова поднялись из глубины, они были заблокированы Чан Гэном. Гу Юнь упустил еще одну возможность вовремя их произнести.

Чан Гэн прислонился к его плечу, избегая ран Гу Юня, и на некоторое остался так. Прошло много времени, прежде чем он смог подавить свое беспокойство. Он чувствовал, что, возможно, ему стоит пойти к госпоже Чэнь на иглоукалывание. Эти два дня он не мог подавить свою Кость Нечистоты. Рано или поздно что-то случится, если он будет продолжать в том же духе.

Чан Гэн успокоился и неохотно отступил. "Сегодня не слишком жарко, солнце неплохое. Не хочешь посидеть на улице? Это будет полезно для твоей травмы".

Гу Юнь: "...Что?"

Чан Гэн повторил на языке жестов.

Гу Юнь на мгновение задумался, а затем твердо ответил:

Он не возражал против солнечных ванн, но он знал, что не сможет использовать свои ноги для прогулок, по крайней мере, день или два — Гу Юнь совсем не хотел знать, как Чан Гэн собирался вытащить его.

"Тебе же не нравилось находиться в душном доме", — сказал Чан Гэн на языке жестов.

Гу Юнь сказал: "Теперь мне нравится".

Чан Гэну, казалось, ничего не оставалось, как положить лекарство, встать и уйти.

Как раз когда Гу Юнь думал, что успешно выгнал его, Чан Гэн вернулся с тонким одеялом, обернул его вокруг Гу Юня, затем взял своего маленького Ифу, который не мог сопротивляться, и плавно вынес его за дверь.

Гу Юнь: "..."

Ты собираешься восстать?

В это время Шэнь И, который поспешно бежал, не чувствовал себя спокойным. Чувствуя себя в полной растерянности всю дорогу, он, наконец, повернул назад. Неожиданно он наткнулся на эту ситуацию.

Он вздрогнул и споткнулся на пороге поместья маркиза. Чан Гэн на мгновение опешил, а затем, не краснея и не задыхаясь, спросил:

"Генерал Шэнь что-то забыл?"

Шэнь И напряженно рассмеялся, встал и отряхнул пыль с одежды Он хотел скрыть и стереть половину мыслей, о которые он споткнулся.

"Не волнуйся, я ничего не забыл... хаха, ну что ж... Я больше не буду вас беспокоить".

После этого предатель развернулся и сбежал, боясь, что Гу Юнь убьет его одним взглядом.

Во дворе уже был поставлено кресло. Чан Гэн уложил разъяренного Гу Юня, выхватил у него из рук Гэфэнжэнь генерала Тана и положил на чайный столик рядом с креслом. Он рассмеялся и сказал:

"Что случилось? Однажды на Новый год когда я не хотел выходить, разве ты не вынес меня таким же образом на глазах у всех?"

Гу Юнь ответил без выражения: "... Так что все вы, соленые рыбы, сегодня ожили и выстроились в очередь, чтобы отомстить мне?"

Чан Гэн громко рассмеялся.

Успокоившись, он достал что-то из рукава и вложил в руку Гу Юня:

"Для тебя".

Гу Юнь почувствовал холод при прикосновении. Он слегка приподнял прижатый к носу монокль и увидел, что это была флейта из белого нефрита. Это была невероятно искусная и тонкая работа. По форме она напоминала маленький Гэфэнжэнь.

Рукоятка, узор и траектория движения лезвия были точно воспроизведены. На конце было вырезано слово "Гу". С первого взгляда Гу Юнь подумал, что иероглиф вырезал он сам, и он действительно мог заменить настоящий.

"Возможно, бамбуковый иероглиф уже потерян, верно?" — сказал Чан Гэн. "В столице сухая погода. Через долгое время она растрескается. В тот раз я сказал, что сделаю для тебя лучшую".

Гу Юнь осторожно погладил нефритовую флейту, он выглядел немного восторженным: "На самом деле у меня нет Гэфэнжэнь с гравировкой моего имени".

Чан Гэн сел напротив него и старательно приготовил чай. Фарфоровый чайник испускал густой пар. Он приготовил три чашки: одну для Гу Юня, одну для себя, и одну для Гэфэнжэнь Тан Хунфэя.

"Даже у Шэнь И он есть, только у меня не было. Когда я был молод, я всегда думал, что лагерь Черного Железа — это оковы, наложенные на меня Старым Маркизом, это причина, по которой я не могу быть свободным в этой жизни."

Когда он вырос, то почувствовал, что черный клином, на котором выгравировано его имя, был похож на безмолвную предсмертную записку. У Гу Юня не было ни отца, ни матери, ни жены, ни сына, ни бремени.

В этом огромном мире не было никого, кому можно было бы преподнести эту предсмертную записку. Он чувствовал неописуемое одиночество и истощение своих амбиций, просто держа ее в руке.

Перед лицом Чан Гэна, Гу Юнь проглотил последнее предложение, он приказал:

"Эти жалобы — это невежество молодости. Просто слушай и не ничего не говори. Но ты кое о чем забыл — Лао Тан, этот сумасшедший буйвол не будет пить чай, у тебя есть вино?"
"Мм, я уже забыл об этом".

Чан Гэн сказал: "Нет вина. Генерал Тан пьет чай, ты пьешь воду — два генерала могут обойтись".

Гу Юнь: "..."

Он обнаружил, что Чан Гэн становится все более и более раскованным по отношению к нему.

"За последние два дня я навел справки в Министерстве жилищного строительства, — Чан Гэн налил две чашки чая и чашку воды, жестикулируя, — Западный дворцовый фонд был сожжен командующим Хань, потери городской стражи были поразительны. Снабжение на севере было отрезано. Боюсь, нам будет трудно продолжать в том же духе. Ли Фэн спрашивал меня о твоем мнении".

Удивительно, что при таком большом дворе, когда дело дошло до войны, не было ни денег, ни ресурсов, когда на них был спрос.

"Никакого мнения, только прекращение огня".

Гу Юнь протянул руку и покрутил чашку.

"Западные люди на самом деле намного слабее нас. Не только сухопутные и морские армии, осаждающие столицу, но и машины и вооружение, которые они поставляли в восемнадцать пограничных районов и страны Западного региона. Сражаться до этого момента и вернуться с пустыми руками, это не повод для гордости, нет никаких шансов, что у них дела идут лучше, чем у нас."
"Западные войска отступили от моря, но они не сдадутся легко".

Чан Гэн сказал: "Заплатить такую тяжелую цену за ничто, даже если они вернутся домой, Понтифик не сможет объясниться. Они должны сражаться до самой смерти. Сейчас они возвращаются на острова Дунъин, чтобы отдохнуть. Если они пошлют войска в Цзяннань и выступят против двора, с юга на север, мы окажемся в очень тяжелом положении."

Поднебесная так велика, а двор был так беден, что было слишком легко получить немного и потерять немного.

"Хм... Если это не сработает, отправь кого-нибудь в западные регионы. Наши отношения с Лоуланем в конце концов не дошли до состояния предательства, пока нас не ненавидят друзья, попробуй переправить немного".

Гу Юнь небрежно поднял маленький кубок тремя пальцами, посмотрел на генерала Тана, отпил из кубка и сказал:

"Брат мой, у его высочества Янь Вана нет вина, он сказал нам обойтись. Я не могу с ним справиться, ты тоже должен смириться".

Чан Гэн молча поднял тост с чашкой чая за осиротевший Гэфэнжэнь, выпил его, затем налил в чашку Тан Хунфэя.

Используя чай вместо вина, он принес вино в жертву миру.

Верная словам Чан Гэна, через десять дней Западная армия оставила столицу, сменила направление и снова высадилась в Цзяннане. За два дня и одну ночь она ворвалась в город Линнань.

Земля, где поколениями выращивали богатую рыбу и рис, пала. Все крупные богатые семьи были в панике, многие из них уже собрали свои драгоценности и сокровища, чтобы бежать. Некоторые из них сопротивлялись. Не сумев победить, они покончили с собой, попав в плен.

Ли Фэн вернул старого генерала Чжуна в строй. Ветеран снова облачился в доспехи и отправился на передовую вместе с Яо Чжэнем и оставшимися солдатами, которых ему удалось собрать.

Гу Юнь с трудом поднялся и поспешил на встречу с учителем, которого не видел много лет. Времени на долгие разговоры не было. Выпив за городом чашу вина, чтобы попрощаться с Южной армией, он смотрел, как старый генерал с седыми волосами садится на коня и уезжает. На следующий день маркиз Гу и Шэнь И вместе отправились на северо-запад.

Янь Ван Ли Мин реорганизовал оборону столицы и выступил в роли лидера шести министерств, начав свою карьеру "столпа", разрушив восточную стену, чтобы возвести западную.