Онлайн чтение книги Убить Волка Killing the wolf
Глава 98 - Переломный момент

Гу Юнь потянулся и нежно погладил талию Чан Гэна, несильно, но достаточно, чтобы он почувствовал волнение, словно бы дразня. Тепло его ладони постепенно проникала сквозь одежду, словно нежное пламя, которое не обжигало, и было не обременительным, но ощутимым чувствительной кожей Чан Гэна.

Чан Гэн действительно сходил с ума от того, что так сильно скучал по нему. Пока Гу Юнь был в лагере Цзянбэй, он множество раз жаждал близости с ним, но после многих поворотов и взлетов желание оставалось неиспорченным и терзало его по сей день.

Неважно, насколько умудренным и зрелым считал себя принц, тело Чан Гэна едва переступило двадцатилетний порог. Быть всегда воздержанным и не знающим плотских утех это одно, но познать их с возлюбленным, вкусив абсолютную сладость взаимной любви, а затем оказаться связанным по рукам и ногам запретом госпожи Чэнь - это совсем другое.

Если бы не множество важных дел, которые он нес на своих плечах и не его исключительное самообладание, желания и чувства в сердце Чан Гэна, которые были натянуты как тетива, могли запросто свести его с ума от непомерного воздержания.

Поэтому стоило Гу Юню лишь слегка коснуться его, половина тела Чан Гэна онемела. Он сделал несколько вдохов, в ушах стоял гул.

"Ифу, ты жаждешь моей смерти?" — спросил Чан Гэн осипшим голосом.
"Твои раны больше не болят?" — осторожно спросил Гу Юнь.

Разумеется они все еще причиняли боль, но немного иного рода. Как правило, Чан Гэн мужественно терпел эти ощущения и лишь когда он оказывался рядом с Аньдинхоу, то становился капризным, жалобно выпрашивая ласку и внимание, потому что боль была «невыносимой».

Но в предвкушении, которое он испытывал сейчас, Чан Гэн совершенно не чувствовал боль, даже если бы все его раны начали кровоточить.

"Если не больно", — сказал Гу Юнь с непринужденной улыбкой, схватив руку Чан Гэна, которая в данный момент копошилась внутри его одежд, вытащил ее и отбросил ее в сторону.
"Давай-ка сочтемся, если помнишь — за тобой должок".

Чан Гэн: "..."

Гу Юнь заложил руку за голову, откинувшись на кровать в расслабленной позе. Одна рука все еще нежно поддерживала талию Чан Гэна. Его голос не был очень строгим, но суть его слов могла заставить человека покрыться испариной.

"Скажи мне, о чем ты думал, когда отважно бросился в логово бандитов с подручным ученым, у которого не хватит сил даже, чтобы связать курицу?"
"Цзы Си..."
"Не «Цзы Си» мне тут", — холодно огрызнулся Гу Юнь. "Ты можешь по-прежнему обращаться ко мне «Ифу»".

Чан Гэну пришлось напряженно улыбнуться и придвинувшись, осыпать лицо Гу Юня нежными поцелуями. Чан Гэн недавно обнаружил — Гу Юню очень нравился этот тип липких поцелуев. Он коснулся его губами несколько раз, а затем посмотрел на него такими щенячьими глазами, что обычно действовало безотказно, заставляя Гу Юня сдаться и потакать Чан Гэну во всем…

Но в данный момент этот трюк, похоже, не сработал.

Гу Юнь слегка приподнял бровь. "Можешь так не дрожать надо мной, у меня нет ран".

У мудрого Янь Вана наконец-то закончились все уловки, ему пришлось честно сказать: "Я не рассчитывал, что они действительно восстанут".

Гу Юнь очень снисходительно улыбнулся, погладил щеку Чан Гэна тыльной стороной ладони, затем безжалостно сказал:

"Ерунда, ты должен был ожидать такой исход".

Голос Чан Гэна слегка дрогнул:

"В тот день мы с господином Сюем действительно направлялись в логово бандитов, но не ожидали, что именно в этот момент они решат действовать".
"Ах", — кивнул Гу Юнь. "Получив шанс умереть раньше времени, непременно стоит им воспользоваться".

Чан Гэн остро ощутил скрытый упрек. Чувствуя, что эта ситуация ему не по зубам, он быстро и ловко покаялся: "Я был неправ".

Гу Юнь убрал руку, на его лице нельзя было обнаружить никаких эмоций, персиковые глаза были полузакрыты, даже Чан Гэн на мгновение не мог понять, о чем он думает. Из-за этого его нервы натянулись до предела.

Однако он ждал долгое время, а Гу Юнь уже не гневался.

"Это из-за того, что я спросил тебя в тот день: "когда мы сможем пристроить беженцев, и когда мы сможем вернуть Цзяннань", это оказало на тебя давление?"

Когда он сказал это, между бровями показалась морщинка, а выражение его лица было подавленным. Чан Гэн видел такое лицо Гу Юня только один раз на "Красном змее" в канун Нового года, когда Гу Юнь использовал три кубка вина, чтобы принести жертвы тысячам мертвых душ. Его лицо было очень тоскливым и мрачным, так что яркие огни всей столицы не могли осветить его профиль.

Чан Гэн на мгновение запаниковал, его слова стали бессвязными: "Я не... Я… Цзы Си..."

Когда Гу Юнь был молод, он не любил говорить о своих чувствах с другими - это происходило по одной простой причине. Он чувствовал, что показывать на лице все радости и печали - все равно что в любой момент распахнуть одежду, чтобы показать другим свою кожу и плоть. Это было очень неприлично, и другие могли не желать видеть подобное.

Поэтому независимо от того, был он одержим, расстроен или безудержно счастлив — никто не мог понять это по его лицу. Так уж он был воспитан.

Солдаты так вышколены, что лишь напившись один начинал рыдать, другой был несдержанно говорлив, иной впадал в молчанку, пока другие горланили песни, подыгрывая себе, чем можно.

Несвоевременное признание несколько раз вертелись на языке Гу Юня, всплывали и снова прятались. Наконец, он приложил усилия, чтобы сказать:

"Пока я мчался из столицы, на всем пути сюда я…"

Способность внимать Чан Гэна был очень острой, он мог почувствовать, что собирается сказать Гу Юнь в мгновение ока. Его зрачки слегка сузились, он смотрел на Гу Юня одновременно с паникой и ожиданием.

Возможно, Гу Юнь никогда в жизни не произносил вслух таких сложных слов, он почти был готов отступить.

Но Чан Гэн не позволил ему это сделать: "Что было с тобой по пути сюда?"

Гу Юнь: "... Мое сердце сходило с ума от беспокойства".

Чан Гэн смотрел на него в оцепенении.

В тот год, когда весь Цзяннаньский флот был повергнут, а от Железного Батальона оставалась едва половина, в то время как Гу Юнь сам только что был поспешно освобожден Ли Фэном из тюрьмы, упоминал ли он когда-нибудь слова «сходил с ума от беспокойства»?

Ни в коем случае.

Гу Юнь, казалось, всегда оставался стабильным, никогда не паниковал, и даже если он был в панике, это было в основном притворством.

Он был настолько силен, что казалось нереальным, заставляя людей чувствовать, что это напускное, подозревая, что однажды и он, как высокие и величественные Девять Ворот Императорской столицы, бесславно падет.

Казалось, что извечно запертые врата чувств Аньдинхоу со скрипом открылись и следом за этим прорвало плотину внутри него.

"Если бы с тобой что-то случилось в этот раз? Ты думал о том, что стало бы со мной?"

Чан Гэн смотрел на него, не смея дышать.

"Чан Гэн, — выдохнул Гу Юнь, — в моем сердце больше никто не сможет быть настолько важным, как ты".

Чан Гэн содрогнулся от его слов.

У Гу Юня хватило сил стабилизировать север и юг, хватило сил не опускать руки, пока в стране не воцарится мир, хватило сил проводить бессонные ночи, обсуждая с генералом Чжуном обновление армии в Цзяньбэе.

Но на то, чтобы полюбить кого-то другого, сил уже не оставалось.

По прошествию многие лет, у Аньдинхоу оставалось не так много близких людей. Среди них был старый друг генерал Шэнь И, да старые слуги в его поместье. В то же время всю свою любовь и внимание он вложил в упрямого, тревожного и чувствительного подростка, сброшенного ему на руки прежним императором много лет назад.

Общение при дворе редко было искренним, чаще слышалась неприкрытая лесть и Аньдинхоу часто удостаивался титула человека «храброго и бескорыстного». Но это было не совсем правда о Гу Юне. Просто этот человек не нашел в жизни вещи, которые могли бы пробудить в нем желание быть «корыстным».

Это особое одиночество Гу Юнь не осознавал, когда был молод. В то время он гордо возглавлял три фракции Железного Батальона. Даже имея тысячи обид и возмущений, с чашей горячего вина он мог встать в свежем настроении и забыть обо всем на следующий день.

Теперь, когда он стал старше, задумываясь о важном гораздо больше, маркиз Гу обнаружил, что беззаботное отношение к жизни его юности истлело без его ведома. Особенно в последнее время он чувствовал, что легко устает, а поскольку его тело уставало, его сердце пребывало не в лучшем настроении.

Только Янь Ван умудрялся заставить кипеть его кровь, переворачивая все с ног на голову. Он один заставлял его волноваться и придавал смысл его жизни. Лавина усталости и чувство одиночества накатило на Аньдинхоу, но тут же было отброшено силой воли. Он с беспокойством убедился, что Чан Гэн удобно лежит и накрыл его легким покрывалом.

"Отдыхай. Ты даже разогнуться не можешь как следует, а туда же. Думаешь сможешь сделать это в твоем состоянии?"

Чан Гэн схватил его за руку. Рука Гу Юня никогда не согревалась. Она всегда была такой, как будто он только что снял ее с рукояти Гэфэнжэня — сухой и шершавой.

"Цзы Си, ты можешь немного полежать со мной?"

Гу Юнь без колебаний снял свой верхний халат и лег рядом. Он обнял Чан Гэна через тонкое одеяло и вскоре уснул.

Только тогда Чан Гэн тихонько открыл глаза. Он чувствовал, что каждый волосок на его теле дрожит от желания притянуть человека на соседней подушке к себе и предаваться удовольствию до умопомрачения. Однако он не мог разрушить спокойную и теплую атмосферу этого момента, поэтому оставался неподвижным, сжигаемый пламенем похоти, испытывая одновременно дискомфорт и счастье.

Прошло почти одиннадцать лет с тех пор, как Гу Юнь подобрал его в городе Янь Хуэй. За эти одиннадцать лет Гу Юнь провел больше времени на границе и на поле боя, они прожили больше времени вдали друг от друга, чем рядом. Но он никогда не покидал сердце и душу Чан Гэна даже на один день.

Иногда Чан Гэн не знал, сможет ли любить его как следует. Он всегда чувствовал, что всей жизни не хватит, дабы оплатить долг перед Аньдинхоу. Затем он пришел к решению, что Гу Юнь был не просто случайной удачей, которую он пережил в своей жизни, а скорее, все трудности, которые он встретил с момента своего рождения, произошли для того, чтобы накопить достаточно везения для встречи с этим человеком. Как только он так подумал, каждый узел в его сердце распутался чудесным образом.

Янь Ван был ранен в Цзяннани. Сюй Лин временно заменял его, и был чрезвычайно упорен. Неведомо как он свел знакомство с сыном Ду Ваньцюаня - Ду Ланом. Обычно немногословный господин Ду не поддавался на провокации и не брал взяток. Его семья уже обладала неимоверными богатствами, так что даже сам Лу Фэн ходил у них в должниках. Разве могли ничтожные подношения склонить сердце такого человека?

В конце сентября Сюй Лин под руководством Янь Вана и при полной поддержке лагеря Цзянбэй успокоил восстание толпы и переселил беженцев в Цзянбэй. Затем, когда Яо Чжэнь исполнял обязанности временного губернатора Лянцзяна, Сюй Лин вернулся в столицу с докладом от Янь Вана. К этому моменту дело о великом восстании, прогремевшем на всю страну, было официально закрыто.

Сам Янь Ван еще задержался, залечивая раны, и прогулочным шагом вернулся в столицу, так и не появившись при дворе. Начатая им энергичная кампания "Русло канала" уже пустила корни. Его предложения пробыли во дворце всего два дня, когда состоялось очередное собрание Министров и доклад Янь Вана был зачитан перед Императором.

Большой Совет изо всех сил старался оказать поддержку. В двух департаментах было на редкость тихо, несколько великих семей были заняты тем, что собирали вместе свои внутренние силы. У них и в мыслях не было обращать внимание на что-то другое. Фан Цинь был временно бездействующим, и император Лунань дал свое одобрение на реформу в тот же день.

Большой Совет, который рассчитывал на такую реакцию, показал невероятное проявление эффективности. За два дня был готов детализированный план, заставив людей заподозрить, что они уже заранее все подготовили.

Менее чем через месяц помимо шести министерств было создано седьмое для управления делами связанными с Великим каналом. Руководство министерства имело право представлять двор в переговорах с Ду Ванцюанем и прочими членами Торгового Сообщества. Ду Цайшэнь превратился в монополиста по поставкам товаров для двора.

Различные ресурсы и материалы, которые были выделены в частном порядке, бесконечно отправлялись в этот район для строительства фабрик. Весь двор вдоль и поперек не спал и не отдыхал целый месяц, изнуряя большое количество гражданских офицеров, которым оставалось только дремать по паре часов, упав на рабочий стол.

Вся Великая Лян была охвачена огнем, как будто они собирались наверстать упущенное за две династии, которое они провели, праздно проедая свой хлеб.

Наконец, перед началом смертельных холодов зимы, беженцы из Лянцзяна были укрыты в шатрах на местах строительства будущих фабрик.

Только после этого Янь Ван Ли Минь вернулся в столицу.