Онлайн чтение книги Цикл историй: Межсезонье Monogatari Series: Off Season
20 - 19

И вот, столкнувшись лицом к лицу с суровой действительностью — Тропикалеск разлетелся на куски точно так же, как и я при первой попытке слопать Прекрасную принцессу, — стою и чувствую нечто невообразимое. Смерть верного раба означала то, что выращивать, пестовать принцессу было бессмысленно, — это не возымело никакого эффекта.

Приукрашивание и прочее — всё без толку.

Что пользы изменять наружность барышни? Выдумывай сама дева о себе невесть что или не выдумывай, притворяйся али нет, подделывай манеру речи, яркости образу добавляй, облачайся иначе или руками пищу бери, а всё одно — принцесса Ацерола плохим человеком казаться не стала ни на йоту.

Прекрасная принцесса всё так же прекрасна.

Во всех своих проявлениях[✱]Выражение «сюси-иккан» берёт своё начало в хронике Ханьшу, где в «Жизнеописании Ван Мана» сказано: «...Великий князь[, дарующий спокойствие династии Хань,] взял всё в свои руки и отдался делам полностью, связав их „единой нитью“...» Если рассматривать его по частям, то первая, «сюси», говорит нам о полноте, нераздельности, неизменности чего-либо, а вторая, «иккан», вдобавок относит к одной из мыслей Конфуция, который говорил своим ученикам, что «...Путь [мой] пронизан Единым», где под «Единым» подразумевал преданность и взаимность. Таким образом, «сюси-иккан» однозначно показывает: принцесса, несмотря ни на что, остаётся преданна себе, то есть в плане красоты — неизменна до самого конца..

Коли вдуматься, эдак выходит, будто Тропикалеск от моих рук и умер.

И смерть его видится бессмысленной… напрасной.

Вот потому и сожру его.

Я ем тех, кого убиваю. И ежели кого убиваю, то я его ем.

Моё правило.

Плоть Тропикалеска, всю изорванную, изрубленную абы как кусками — видно, что раб недюжинные усилия приложил, — едва ли съедобной назовёшь, хотя меня это ни в коей мере не отталкивало.

Восхитительный или отвратный вкус — не суть.

Жрать. Жрать. Жрать. Жрать.

Чавк, чавк, чавк, чавк, чавк, чавк, чавк, чавк, чавк.

Хрум, хрум, хрум, хрум, хрум, хрум, хрум, хрум, хрум.

Хлюп, хлюп, хлюп, хлюп, хлюп, хлюп, хлюп, хлюп, хлюп.

Глоть, глоть, глоть, глоть, глоть, глоть.

Я грызу, жую, проглатываю, перевариваю Тропикалеска.

Всё до косточек обсасываю, чтоб ни капельки крови не оставить.

До конца съем, и не важно, что первой моей трапезой опосля долгого поста должна была сделаться принцесса Ацерола.

Вымаливать прощение у Тропикалеска или же молиться перед едой, вознося хвалы Творцу, я не стану.

Взамен лишь расстараюсь, чтоб смерть раба моего не была напрасной.

Пищевая цепь.

Тропикалеск Хоумэвэйв Догстрингс и Дэстопия Виртуозо Суицидмастер: отныне наши жизни сплетены в одну цепь.

И мы, связанные, единые, жить будем ныне и присно.

— …

Принцесса Ацерола и глаз оторвать не могла от того зрелища: глядите, владыка трапезничает, слугу подъедает! Но во взгляде барышни не сквозило отвращение или презрение, а ведь могло б: так-то пожирать пришлось сородича, а не какую-то там людишку. И уж не просто сородича, а раба моего, кровь от крови. Принцесса глядела на меня и глядела, а в глазах её ясных и честных застыло сильное чувство.

В бронзовом и серебряном…

Даже моргать барышня позабыла.

Знать не знаю, что за чувство переполняло её…

Но взгляд барышни резал не хуже ножа.

— Чего это ты на меня так таращишься — прямо неловко есть даже. Принцесса, не могла б ты глядеть в другую сторону?

— Нет, я милости прошу: дозвольте мне посмотреть… как вы съедите сего господина!

— ...Ну, хозяин — барин.

С чего бы такая просьба — даже задумываться не хотелось: первым делом надобно употребить в пищу Тропикалеска, всего, до последнего кусочка, — тот, видите ли, по покоям ошмётками разлетелся… Поспешать надобно, покуда останки не рассыпались в прах.

Переварить слугу прежде, чем плоть исчезнет.

— Иначе говоря, поглотив господина, вы наделите его смерть смыслом? Господина, которого, к несчастью, погубила я… — молвила принцесса Ацерола, будто бы ни к кому не обращаясь.

— Али не тебе сказано было? Не ты погубила, а я! Потому и сижу-от, ем, — вот и вся недолга! Хотя мне без разницы — думай как хочешь, раз уж тебе легче на душе от таких мыслей.

— ...Помилуйте, я вовсе не хотела попрать ваши чувства и вмешиваться в ваши отношения с покойным господином! Просто несколько завидно становится, с какой лёгкостью вы смерть близкого приняли, переварили!

Да я не просто перевариваю…

А в тело и сердце впускаю.

В своё нутро.

— Сколько же… Сколько напрасно убиенных, неупокоенных горами высятся там, где ступала моя нога? Велико так, что невообразимо! А сколько греха взяла я на душу?

— Чай, нечему тут завидовать-то. Намедни-от в коридоре харчи твои нечаянно разлетелись. «Эх, столько сил на ветер!» — ещё взгрустнулось тогда, а вот хоть и жаль харчей было, да не годятся они мне в пищу-то. Так уж и пришлось смириться: пропали харчи, и кой смысл был готовить — напрасно!

«Сама понимаешь: я же не человек — чудовище, — таков итог услыхала барышня, хоть в речи моей не было ни воодушевления, ни утешения. — В конце концов, дело-то в разности привычек в еде».

— Разности привычек в еде… — повторила за мной принцесса. — Хотите сказать, что так же, как вы сейчас — господина, так и я тогда должна была употребить ту еду, которая на полу оказалась?

— Ка-ка!

Ты гляди, всё близко к сердцу принимает!

Хоть и рот набит был, а удержаться от смеху нельзя!

— Болтать не смей о том, что и учинить не можешь! Говорено же было и не раз: мои привычки лишь мои. Навязываться не собираюсь.

«Каждый ту пищу есть должон, какая по нраву. Не хочется — так добро!» — и на этих словах с останками Тропикалеска было покончено: он весь до последнего куска в желудке моём очутился (на десерт остался язык; я его — глоть! — так и пролетел, не пережёванный, только свой пришлось высунуть, чтоб язык раба пропихнуть).

— Не обессудь, что пришлось обождать, принцесса Ацерола. Можешь идти, отпускаю. Ты это, не горюй попусту, дескать, мы с тобой более не увидимся. Коль скоро утомишься бродить по свету, приходи-ка в замок повидаться, с радостью приму: вишь, налопавшись плоти Тропикалеска, теперь долго протяну — умирай не хочу!

Но принцесса Ацерола так и стояла столбом посреди покоев, продолжая глазеть на меня.

Задумалась глубоко.

Глаза наши встретились: во взгляде её решимости много было.

— Суицидмастер, могу я просить вас об одолжении? — спросила дева бесстрашно, не колеблясь ни секунды, а глядела на меня глазами широко распахнутыми: один — серебряный, другой — бронзовый.

— Прошу, обратите меня в вампира!

Принцесса взмолилась смертеготовому, неизбежносмертному, неотвратимосмертному вампиру по имени Дэстопия Виртуозо Суицидмастер.

— …Шутишь?! Али не в своём уме?!

— Нет. Я правда желаю стать вампиром, — барышня решительно покачала головой, только этот жест меня не убедил: она как будто и впрямь спятила! На что же принцессе ни с того ни с сего просить о таких вещах — хоть убей, ума не приложу!

Неужто она…

Всерьёз говорила, будто завидует мне? Не верю!

— Я пока не знаю, как можно удержать людей, дабы ни одна живая душа более не пыталась преподнести мне в дар свою жизнь, — откровенничала барышня. — Да сие, пожалуй, будет вечной тайной для меня. А вот ежели бы я обрела смирение в душе, то смогла бы принять все пожертвованные мне жизни, — как было бы замечательно! Всенепременно!

«Мечтаю их внутрь себя пустить, — продолжала она. — Ежели посчитать, что люди, дабы показать свою любовь, добровольно отдавали жизни во имя моё, то что же, тогда я желаю ответить их светлым чувствам тем же, употребив их плоть в пищу!» — пояснила принцесса Ацерола.

— Что угодно отдам, лишь бы смерти убиенных не были напрасны! По моей вине погибли многие, а потому съесть их останки надлежит мне. Намерение моё твёрдо!

— …

«Да она ж — погляди-ка! — совсем умишком-то тронулась! — мелькнуло у меня в голове. — Замучила себя до изнеможения и, поди, навеки вечные с разумом рассталась?»

Хотя обладай барышня слабым рассудком, мы бы и не оказались даже в таком запутанном и бедственном положении.

Всему виной её умонастроение: интересы, ценности, мотивы, порывы души.

Проявления всякие её чувства прекрасного.

Выходит, сия особа высокородная нисколько не шутила и рассуждала в здравом уме.

Принцесса Ацерола желала придать смысл погибели, какую принесла многим странам; чтоб жертвы людей, кои расстались с жизнями во имя великой цели, во имя поклонения этой барышне, оказались ненапрасными. Чтоб гниющих в земле мертвецов почтить и придать их поступку важное значение — стать плотью и кровью самой принцессы.

Ну разве это не прекрасно?

Ну разве она не прекрасна (хотя куда больше-то)?

— Заклинаю вас! Не откажите в просьбе, обратите меня в вампира! Сделайте милость, испейте моей крови, Суицидмастер!

— ...Понимаешь хоть маленько-то, что ждёт тебя следом?! Не будет душе твоей более места под солнцем!

— Понимаю. Я всё знаю про вампиров. Они обращаются в прах, попав на солнечный свет, распадаются, узрев распятие, вспыхивают пламенем, дотронувшись до серебра, и тают в воздухе, отведав чеснока, верно? Как видите, я молю вас, полностью сознавая, что меня ожидает.

— Да я ж о другом толкую-то, ну! Слабости эти ты, чай, одолеешь без особого труда! С ними ещё можно справиться, а вот побороть тьму в себе нельзя! Ты перестанешь быть человеком! Понимаешь это али нет?!

— Я понимаю. И молю вас, полностью сознавая, что меня ожидает.

Сдаюсь.

Эта барышня поупрямее меня.

От своего уж не отступит.

Как много было их, жаждавших обрести жизнь вечную, жаждавших моими рабами стать? А тех, кои искали красивой наружности? Несть числа. Аж изжога подкатывает, как вспомню, сколько их слопать пришлось!

Однако ж человечишку, умоляющего испить его крови, чтоб опосля он своих сородичей пожрал, впервые вижу.

Барышня хочет подкрепиться массой убиенных, чтоб искупить вину за массовое убийство.

Да решился бы кто на такое… окромя принцессы Ацеролы?..

— Переживания твои мне ясны. И стремления, как думается, похвальны: аж помочь хочется.

— Тогда…

— Да только не по силам мне. Не могу я тебя ни сожрать, ни рабой обратить: для того надобно вонзить клыки в твою нежную кожу.

Мысль эта уж посещала меня. Не раз и не два.

Опосля того как Тропикалеск с наглостью и досадой указал владыке на постыдные слабости, в голове мелькнуло: вот бы принцессу Ацеролу не испить до капли, а в рабу обратить, а?

Но укусить принцессу — то же, что и навредить ей.

Всё одно что изранить, изувечить, извести.

Вернётся мне сторицей, не сумневаюсь, коли крови барышни испить захочу. Выйдет так, что укушу в зашеек не её — себя!

И в этом — увы! — моё бессилие!

И съесть нельзя, и вампиром сделать! Никакой возможности.

Ни сожрать, ни пособить.

— Неужели сие одинаково невозможно, даже ежели я сама того желаю? — огорчилась принцесса.

— Невозможно — как пить дать! Положим, мы и договорились бы меж собой, да-от только всё чрезмерное «нападением» расценится, — это ж, чай, всё одно, кабы ты просила убить тебя!

С той поры как принцесса Ацерола в замок переселилась, Моей светлости нужно было начать крайне чутко следить за словами и делами своими, чтоб не соврать ненароком барышне, не задеть поступком небрежным. А теперь уж само приглашение в замок кажется затеей опасной весьма.

Ни человеку, ни вампиру не дано подпортить али свести на нет красоту Прекрасной принцессы.

— Уразумей уж, что ничто: ни твои хотения, ни чувства, ни умонастроение — ничто на проклятие не повлияет! Сама посуди-то, ну! Ты желаешь, чтоб не умирал никто, а они, поди ж ты, мрут! Кончают жизнь самоубийством супротив твоей воли. Избирают путь разрушения.

— …

— Могу и счастья попытать, коли попросишь посодействовать любой ценой, только-от боюсь, что для меня всё суицидом кончится, кроваво-красным и изощрённым. Почитай, не хотелось бы вновь оказаться свидетелем подобного ужаса?

— …

— ?

Раз молчит, стало быть, согласна со мной? Или же молчание её — знак того, что слова мои барышню не убедили?

Нет, кажись, ни то, ни другое.

Принцесса всё никак не отступится, извилинами ворочает.

И даже после всего упомянутого думу думает.

— ...Суицидмастер. Вы настаиваете, что моё умонастроение ни на что влиять не может, так? — некоторое время спустя осведомилась барышня.

— ? А, ну, так-то оно так. Не скажу, будто твоё умонастроение совсем не важно, просто чаяния и желания круга твоего гораздо важ…

— А помните, как я по глупости своей чуть глаз не выколола?

К чему это она? Аж с толку сбила.

Однако ж то недоразумение уж прочно въелось в память, да и не только в память: с правой ладони так и не сошёл ожог.

А поди ж ты, глупостью её порыв я более не считаю.

Но вот погорячиться — это да, с моей стороны случилось. Не стоило строжиться и отчитывать принцессу: она моими предложениями руководствовалась, стало быть, вина моя.

— Когда одной рукой у меня канделябр выхватили, а другою на постель толкнули? — напомнила барышня.

— Как же не помнить… И что ж с того?

— Что же думаете, отчего сумели оттолкнуть меня?

— Отчего?..

И мне раз-другой приходил вопрос этот в голову.

Как-никак обидчику воздастся за всякое «нападение» на принцессу Ацеролу.

— Видать, потому, что на перину упала? Не пострадала, вот и со мной обошлось.

— Но я страдания испытала! Боль мучительную! — возразила принцесса.

Врёшь!

Да какое там! Боль даже не исказила твоё личико!

— На груди моей, напротив сердца, до сих пор рдеет след вашей руки.

— …

Ну вот, а я о чём толкую?!

Упасть — упала верно, куда повалить мне и хотелось — на пуховую перину, — а только отдача должна была смести меня ещё за миг до того. Расплата за порыв. Само падение не принесло барышне урона, но вот тычок в грудь, причинивший ей боль, иначе, чем «нападением», проклятие бы не расценило.

Из чего явствует одно: резкое движение, направленное против принцессы, — чай, оно вышло бы не таким уж мощным, чтоб разорвать на куски, — отразилось бы на мне. И тогда бы сколько ни пытайся, а барышню никак не отпихнёшь.

Тогда в чём дело-то?

Как же у меня получилось?

— С той поры я всё размышляла: как же это возможно? — а послушав вас, будто бы кое-что поняла. Именно умонастроение окружающих, а не моё, которое ни на что не влияет, необходимо брать в расчёт, и ежели дело обстоит именно так…

Принцесса Ацерола приложила ладони к груди.

Знать, туда, где алел след от руки моей.

— Суицидмастер. Вы решились оттолкнуть меня не потому, что хотели причинить боль, а дабы защитить, посему и сумели в тот раз достать рукой. Вам так не кажется?

— …

Бредни какие-то!

Да не верю я, чтоб слабость ведьминого проклятья крылась именно в чувствах всяких — даю голову на отрез! — а впрочем, как тут не согласиться с барышней? Нет ничего более чувством наполненного, чем проклятие: насылают-то его оттого, что сдержать их нельзя.

Что же это получается… в этих чувствах всё дело?

По совести сказать, неведомо мне, что за чувства такие толкнули меня на действо в тот миг: рывок был сделан прежде, чем что-либо сообразить (а соображаю я и так худо). Знаю наверняка лишь одно: и в мыслях у меня не было навредить принцессе Ацероле, боль причинить.

Нет, другое совсем: лишь бы отобрать канделябр!

И раз на груди принцессы красный след остался, то, стало быть, дело поистине в чувствах!

Чувства…

Мои чувства…

— Ваше внезапное «нападение» на меня — а это, скажу не тая, представлялось полнейшим неуважением к моим чувствам, — ваше «нападение» в тот момент, когда я собиралась выколоть себе глаз, в конечном счёте не было расценено как таковое... Не потому ли, что вы уверовали, будто поступаете так ради моего блага? — спросила принцесса Ацерола.

«Очень может быть», — такую оценку заслужили от меня мысли барышни, которые она повторила как будто для порядку, чтоб в правоте лишний раз убедиться.

Мне-от ещё повезло дёшево отделаться, — это, пожалуй, можно было бы окрестить особым случаем или совпадением, кабы отдельно от всех обстоятельств рассматривалось. Однако если же взять за истину размышления барышни, то всё на свои места встаёт. Так вот отчего мрут полчищами те несчастные, не считаясь с чувствами Прекрасной принцессы!

Те попросту уверовали, будто жертвуют собой во благо принцессы… Оттого дева и не в силах им воспрепятствовать, как бы ей больно и убийственно горько ни было.

Доля правды есть, не поспоришь. Эко её озарило, только глянь!

Тропикалеск, небось, потому и действовал не спросясь, приказ нарушил.

Ну ладно, а дальше-то что?

Сделанное нами открытие, вне всякого сомнения, объясняет действие проклятья, наложенного на Прекрасную принцессу, да только-от знания эти всё одно не помогут выбраться из тупикового положения.

Скорее, они лишь говорят о безнадёжности этого самого положения: как страстно ни желай барышня, а в вампира обратить её нельзя. Мне не по силам. Разве не так?

— Не совсем. Суицидмастер, послушайте, ежели вы…

«Ежели вы соизволите испить моей крови ради моего же блага, думая, что так будет только лучше, сего окажется вполне достаточно для „приготовления“», — решительно заявила принцесса Ацерола.