Онлайн чтение книги Убить Волка Killing the wolf
Глава 48 - Тревожное пробуждение

Ляо Жань был потрясен. Он никак не ожидал, что маркиз Гу однажды посетит храм Ху Го, и быстро обратился к Чан Гэну:

"Разве ему не претит ступать на пепел от местных благовоний? Сегодня он решился войти в логово тигра, убежит ли он потом, чтобы скорее омыть свое тело листьями полыни?"

[*Лист полыни используется чтобы прогнать злых духов.]

У Чан Гэна не хватило духу реагировать на эти остроумные замечания монаха, а на его лице промелькнуло неестественное выражение. Он не был готов к тому, что Гу Юнь придет сюда, чтобы выяснять отношения.

На самом деле, по стечению обстоятельств, они оба считали, что перебрали и поступили неуважительно по отношению к другой стороне, и у каждого из них была нечистая совесть.

Ляо Жань бросил на Чан Гэна странный взгляд. В эти годы, чтобы подавить Кость Нечистоты, Чан Гэн практиковал медитацию до такой степени, что мог сидеть совершенно неподвижно до двух или трех дней, так что даже этот монах был восхищен.

Иногда, когда встревоженный человек смотрел в его глаза, он невольно успокаивался вместе с ним. Невероятно красивый молодой господин в белых одеждах, сидящий на старом футоне монахов и держащий в руках шахматную фигуру, излучал ауру небывалого спокойствия. Но в этом озере спокойствия пошла рябь от одних только слов "Маркиз Гу здесь".

Чан Гэн, казалось, не мог усидеть на месте, сделал неуклюжее движение, непонятно зачем протянул руку, не зная, что именно хотел взять или сделать. На полпути он обнаружил, что Ляо Жань пристально смотрит на него. Он подавил свои эмоции, положил руку на чашку с чаем, а затем с беспокойством сделал глоток.

Мастер Ляо Жань, который все еще был в недоумении, тоже не мог не удивиться:

"В чем дело, маркиз пришел взыскать долги?"

Гу Юнь вошел очень быстро, его выражение лица было наполнено отвращением, как будто он хотел только одного - войти на цыпочках, ни к чему не касаясь. Бросив взгляд на Ляо Жаня, он невесело улыбнулся:

"За годы, что мы не виделись, учитель стал намного... белее".

Ляо Жань обладал воспитанием высокообразованного монаха, он не обращал внимания на пустяки. Он встал, сложил руки вместе в знак приветствия, затем показал:

"Амитабха, монах подобен чистому зеркалу, на которое не может попасть ни одна пылинка".

Оказалось, что цитата из учения может служить оправданием для того, чтобы не мыться!

Казалось, он снова почувствовал запах брожения, он не мог больше ни минуты находиться в этом месте. Он повернулся к Чан Гэну:

"Ты уже несколько дней мешаешь медитации учителя, пора возвращаться домой".

Сердце Чан Гэна, которому было нелегко успокоиться, снова всколыхнулось при словах "возвращаться домой". Он знал, что даже если он останется под деревом Бодхи*, он все равно не сможет произнести "существование точно есть небытие**". Тогда он отбросил свое беспокойство и послушно встал.

[*Дерево Бодхи - место, где Будда предположительно достиг просветления.]

[**часть буддийской сутры "Сердце Праджна Парамиты", которая ежедневно читается в храмах для медитации. Сутра учит о "Пустоте".]

От дыма благовоний в храме Ху Го, Аньдинхоу несколько раз кашлянул и поспешил выйти из комнаты для медитации, чтобы подождать, со скукой наблюдая, как Чан Гэн прощается.

На самом деле, когда человек растет на виду у родственников и друзей, трудно заметить, красив он или некрасив. Гу Юнь всегда знал, что Чан Гэн больше похож на свою мать-варварку, но после тщательного изучения оказалось, что это не совсем так.

Его черты лица после взросления стали красивыми и благородными, он не мог сказать, на кого он похож, он только знал, что его внешность была как нефрит, невероятно приятная для глаз.

Гу Юнь непроизвольно задумался о том, что с открытием множества торговых путей в Поднебесную, в Великую Лян также хлынули культура и нравы других народов. Он слышал, что на побережье Восточного моря существует обычай заводить отношения между мужчинами и это считается в порядке вещей.

Чан Гэн был драконом под маской рыбы, возможно ли, что он уже мог на себе испытать чей-то нездоровый интерес ранее? Может в этом была причина, почему он был так зол из-за "того" дня?

"Точно", - в голове Гу Юня сформировалась идея, бесчисленные мысли устремились кто куда, как лошади без поводьев: "Если бы я поцеловал этого Шэнь... Цзи Пина, он бы точно не принял это близко к сердцу, такой старомодный человек, как он, и не подумал бы смотреть на меня с такой мыслью в голове. Если бы я покусился на него, то, возможно, это я понес бы убытки".

Чем больше он думал, тем больше в этом было смысла. Чем больше он думал, тем больше смущался. Он быстро пришел к решению сделать вид, что ничего не помнит.

Как ни в чем не бывало, он повернулся к подошедшему Чан Гэну и сказал:

"Как получилось, что ты остался так надолго, капуста и тофу храма Ху Го такие вкусные?"

Чан Гэн увидел, что выражение его лица было спокойным, его сердце также смогло расслабиться, он ответил:

"Учение Будды и пост могут помочь успокоить душу".
"Молодые люди должны наслаждаться жизнью, ты же не собираешься стать монахом, что это за разговоры о душе?"

Гу Юнь шел бок о бок с ним, пытаясь по привычке протянуть руку и обнять его за плечо. Но как только он поднял руку, как боясь, что Чан Гэн подумает лишнее, молча отдернул ее и заложил обе руки за спину.

Чан Гэн спокойно сказал: "Я уже думал об этом".

Когда-то он думал о том, чтобы оборвать три тысячи связей этого бренного мира, чтобы войти во врата Будды, возможно, его сердце, полное дерзких мыслей, будет успокоено миром и безгранично мудрыми учениями Будды.

"Что?"

Шаги Гу Юня остановились, он не мог поверить своим ушам, словно пораженный, и недоверчиво спросил:

"...Ты сказал, что станешь монахом?"

Чан Гэн редко видел его удивленное выражение лица, он улыбнулся и ответил:

"Я только думал об этом, но не решился".

Гу Юнь подумал: "Глупости, если ты на такое решишься, я сломаю тебе ногу".

Однако Чан Гэн больше не был маленьким ребенком, которого приютили в поместье. После коронации Чжун Вана он по-прежнему называл его "Ифу".

Это происходило от его привязанности, а не только из чувства долга. В конце концов, ему было неудобно ругать его, как своего настоящего ребенка, поэтому эти слова не сходили с его уст. Его выражение лица потемнело, и он спросил:

"Но почему?"

Чан Гэн вежливо поприветствовал маленького монаха, идущего к нему, а затем ответил без колебаний:

"В юные годы я рос, глядя на каллиграфию в комнате Ифу и лишь фантазировал о жизни. Позже, путешествуя по горам и рекам с Учителем, я только начинал ощущать вкус этого сурового и опасного мира, как же я мог осмелиться покинуть его сейчас?"
"Родившись в этом мире, хотя мои способности ограничены, было неизвестно, смогу ли я когда-нибудь достичь хотя бы одной тысячной доли того, что смогли предыдущие поколения, но, по крайней мере, мне не должно быть стыдно перед Небом и Землей и самим собой".

Ни перед Ифу…

Последние слова были спрятаны в сердце Чан Гэна и не были произнесены вслух.

Однажды Сюй Нян тащила его за лошадью, но не смогла убить. Кость Нечистоты, вцепившаяся в него, даже сейчас не смогла свести его с ума. Чан Гэну иногда казалось, что только тогда, когда он будет противостоять ветрам и волнам, плыть против течения, дойдет до того места, где сможет наконец быть довольным собой - только тогда он будет достоин того, чтобы хоть немного тосковать по Ифу, проснувшись в полночь.

Гнев Гу Юня, казалось, остыл, но он все еще был недоволен и угрюмо спросил:

"Что же ты тогда делал несколько дней вместе с монахом?"

Чан Гэн ответил бездумно:

"Навещал учителя Ляо Жаня, чтобы выпить чаю, и успокоиться. Временами я не мог нормально спать, когда пламя внутри было слишком сильным - госпожа Чэнь прописала мне успокоительное. Я положил немного в мешочек, но по какой-то причине не мог найти его последние несколько дней".

Гу Юнь замолчал.

Чан Гэн: "Я не знаю, где я его уронил".

Лицо Гу Юня было зелено-голубым - некоторые люди действительно умеют ловко ввернуть слова о том, о чем не следует говорить.

Маркиз Гу некоторое время молчал, терзаемый угрызениями совести. Затем, в конце концов, он достал маленький ароматический мешочек Чан Гэна, который носил внутри одежды, и без слов вложил его ему в руку:

"Возмьи."

Чан Гэн: "..."

Этот момент наступил слишком неожиданно. Чан Гэн, который случайно опутал себя своими же веревками, чуть не прикусил язык. Изысканный Янбэй-ван, который носил ауру искусного ученого, "идущего через горы и реки", вдруг ощутил, что его ладони мгновенно стали мокрыми от пота, он заикался:

"Как, как так получилось, что он оказался у Ифу?"

Маршал Гу с непроницаемой миной, прошедший через бесчисленные ветра и бури, небрежно ответил:

"Я не знаю, как он упал на мою кровать. Возможно, в тот день, когда я перебрал, я случайно стащил его с тебя".

Чан Гэн посмотрел на него с ужасом. Гу Юнь притворился невинным и сказал:

"Что случилось?"

Чан Гэн покачал головой, тихо вздохнув с облегчением. Он знал, что теперь все кончено, вопрос исчерпан, и он может общаться с Ифу как прежде. Но в то же время он неизбежно почувствовал какую-то скрытую потерю.

Так как Гу Юнь увидел, что его выражение лица не соответствует его ожиданиям, он предположил, что Чан Гэн все еще беспокоится об этом, он сказал примирительным тоном:

"Я забыл сказать тебе два дня назад, император хочет, чтобы ты начал участвовать в жизни двора, чтобы влиять на политику. Какую обязанность ты хочешь взять на себя? Я найду для тебя место".

Чан Гэн быстро сменил ход своих мыслей, серьезно ответив:

"У шести министерств есть своя власть и влияние, мне неудобно вмешиваться в их работу. За эти годы ни мои литературные способности, ни боевые искусства не достигли высокого уровня, к тому же я уже привык быть праздным. Если Его Величество действительно хочет, чтобы я пришел послушать, я могу послушать просто из вежливости - или я могу последовать за мастером Цзяном из Уголовной палаты, чтобы производить расследование."

Гу Юнь не мог сказать, отражает ли этот ответ то, что думал Чан Гэн, или нет, но это был определенно тот ответ, который император хотел бы услышать. Он почувствовал боль, не желая отправлять Чан Гэна к императору Лунаню, чтобы тот растрачивал свои таланты впустую, а другие смотрели на него свысока.

Но это было невозможно. Его фамилия была Ли. Даже если в будущем он станет лишь праздным принцем, он не сможет прятаться в поместье маркиза до конца своих дней.

"Если ты хочешь пойти в Уголовную Палату, подожди еще немного, не ходи сейчас", - сказал Гу Юнь. "Император недавно хотел исследовать черный рынок Цзылюцзиня, у мастера Цзяна и так хаос, не вмешивайся, и не втягивай в это павильон Линь Юань".

Чан Гэн ответил "ах", похоже, он не был удивлен этой новостью: "Так быстро? Его Величество действительно не мог ждать, на днях я все думал, когда же он вернет закон Жунцзинь".

Гу Юнь: "Откуда ты знаешь?"

"Догадался".

Пошел мелкий снег, Чан Гэн взял бумажный зонтик у входа в храм - он был небольшого размера, но Чан Гэн продолжал толкать зонтик в сторону Гу Юня, укрывая его от снега.

Вскоре после этого плечо Чан Гэна, которое было открыто, покрылось слоем снега, он не потрудился вытереть его, продолжая идти в темпе, который был ни медленным, ни быстрым, он, казалось, наслаждался этим:

"По правде говоря, это нельзя считать предположением, Ифу, подумай сам. Его Величество, бывший император, даже император У-Ди - хотя каждый из них был по-своему мудр, их позиции совпадали, когда дело касалось Цзылюцзиня. В их сердцах эта вещь всегда считалась большой проблемой".

Гу Юнь всегда воспринимал его как молодое поколение. Впервые идя бок о бок, слушая его мысли, он чувствовал себя свеж и по-новому. Поэтому он не перебивал его, а только слушал.

"Когда я был ребенком в городе Яньхуэй, я видел, как императорский двор тратил много ресурсов ради Цзылюцзиня. В последние годы я думал об этом: почему мы должны строго контролировать его? Если каждый сможет покупать и продавать цзылюцзинь так же свободно, как еду или шелк, разве это не означает, что больше не будет черных рынков?"

Чан Гэн покачал головой.

"Позже я понял, что это невозможно. Позволь мне сказать несколько неуважительных слов, независимо от того, кто станет императором, мудрым или некомпетентным, благосклонным к литературным искусствам или благосклонным к боевым искусствам - никто не сможет позволить гражданским лицам свободно торговать Цзылюцзинем".
"Иначе с этого момента - купцы, иностранцы, люди Дунъин, беззаконные воры, и даже некоторые чиновники, все будут обладать этими ресурсами, ... каждый будет держать этот клинок в своих руках."

Гу Юнь: "Совсем как те бандиты в Южном регионе".

"Верно", - сказал Чан Гэн. "Это всего лишь несколько черных рынков, всего лишь несколько бандитов. Это всего лишь несколько холмов на небольшой территории Южного Предела. А что будет, если это распространится на всю Великую Лянь? Что будет, если все и везде будут держать в руках этот "клинок"? Императорский двор, конечно, не мог позволить себе управлять интересами всех людей. Когда придет время, одна проблема породит другую, они окажутся под контролем "самого большого клинка".
"Кто не захочет обладать этим клинком, способным убить дракона? Тогда люди будут сражаться, грызться друг с другом, не обращая внимания на мораль и законы, подобно тому, как разводят червей, ожидая появления короля червей, в чьих руках окажется эта нация?"

Гу Юнь нахмурился:

"Чан Гэн, я могу выслушать эти слова, но не говори об этом другим - тогда, согласно твоей точке зрения, необходимо ли вернуть закон Жунцзинь?"
"Нет, на самом деле, лучше продолжить слабый контроль прежнего императора, стабилизировать, и в первую очередь решить самую насущную задачу финансов".
"После появления земледельческих марионеток большая часть годового производства продовольствия была оставлена гнить в хранилищах. Цена на рис становилась все ниже и ниже, люди переключились на накопление денег, все немногочисленное золото и серебро было припрятано на складах, казна, естественно, не могла быть наполнена."
"Невозможно, чтобы серебро появилось из воздуха. Увеличение производства денег сейчас - это лишь дальняя вода, которая не может потушить близкий огонь, мы можем полагаться только на иностранцев с запада. Когда Шелковый путь будет полностью открыт, с этим достижением имя Ифу навсегда войдет в историю, даже стабилизация сотни восстаний не сравнится с ним."
"С деньгами это будет подобно тому, как дом имеет свою балку, а люди - свою опору. Когда придет время, мы сможем использовать маленькое пламя для кипения, постепенно регулируя внутренние дела. Проблемы все равно останутся, но ситуация уже не будет представлять серьезной опасности, мы сможем сохранить мир и стабильность для народа на сто лет. После одного или двух поколений, возможно, появится выход".

Чан Гэн вздохнул.

"К сожалению, в течение двух лет оба случая восстаний связаны с черным рынком. Неудивительно, что реакция императора была немного чрезмерной - поэтому я всегда подозревал, что два случая в Восточном море и на Южном рубеже были совсем не случайными. Я расследую это, используя силу павильона Линь Юань. Мне удалось лишь смутно обнаружить одну их линию, но люди за ней оказались очень хитры. Ифу должен быть осторожен".

Гу Юнь долго молчал, услышав его слова, и по его лицу нельзя было понять его эмоций. Чан Гэн не стал его беспокоить и медленно вышел из храма Ху Го. В храме звучали барабаны, отдаваясь эхом в горах, вокруг не было никаких других звуков, тихо падал снег.

Старый генерал Чжун Сянь обладал способностью стабилизировать страну, но он не мог научить кого-то быть талантливым магистратом, способным управлять страной и нести мир во всем мире. Впервые в жизни Гу Юнь почувствовал такое глубокое сожаление, он подумал:

"Почему он должен носить фамилию Ли?"

Если бы он не носил фамилию Ли, то ему было бы легко войти в ранг чиновников по императорскому экзамену. Возможно, он мог бы получить сильный старт, чтобы в будущем стать известным судьей. Ему не пришлось бы произносить в этом обветшалом храме всего несколько фраз, утверждая, что он хочет быть лишь праздным Цзюнь Ваном - как цветы в вазе.

... Все предначертано судьбой.

Чан Гэн:

"Погода не очень хорошая, Ифу надел тонкую одежду, не возвращайся на лошади, садись в мою карету".

Гу Юнь отвлекся, повернул голову, как только услышал голос, и неожиданно встретил взгляд Чан Гэна. Сердце Гу Юня внезапно сжалось - он никогда не замечал, что у Чан Гэна такие глаза.

Его глаза были очень внимательными, словно бы смотрели в самую душу. Кружащиеся в воздухе снежинки порой отражались в этих темных зрачках.

Чан Гэн сначала был застигнут врасплох, а затем быстро перевел взгляд. Пытаясь скрыть волнение, он посмотрел и отряхнул рукав, который уже намок и прилип к руке.

Гу Юнь обнаружил, что плечо Чан Гэна покрылось слоем холодного льда. Но он не только не говорил об этом, но и медленно сопровождал его. Гу Юнь протянул руку, чтобы дотронуться до его одежды, она была ледяной:

"Ты..."

Как только он поднял руку, Чан Гэн сразу же слегка напрягся, хотя это было всего лишь мгновение, это не могло укрыться от глаз Гу Юня.

Гу Юнь мог быть довольно неформальным наедине - немного невнимательным, редко обращающим внимание на мелкие детали, но смущение после выпитого в тот день все еще мучило его, заставляя его быть невольно чувствительным. "Неужели это была иллюзия?" с удивлением и подозрением подумал Гу Юнь и сел в карету.

Внутри уже горела теплая печь. Гу Юнь облокотился на одну сторону, закрыв глаза, чтобы отдохнуть. В состоянии полусна и полубодрствования он вдруг почувствовал, что кто-то приближается.

Он не стал открывать глаза. В следующее мгновение он почувствовал, как Чан Гэн накинул на него тонкое одеяло, его движение было легким, как перышко, словно он боялся, что это его разбудит.

Шэнь И всегда набрасывал его прямо на него, даже у самого внимательного и осторожного солдата никогда не было такого нежного жеста, который казался почти родительским, как этот.

Гу Юнь больше не чувствовал сонливости, он продолжал держать глаза закрытыми и с трудом притворялся, что заснул. Он не осмеливался пошевелиться, его шея затекла, он постоянно чувствовал, что на него смотрит пара глаз.

В этом мире, наверное, не было ничего, что можно было бы спрятать бесследно и навсегда - нужно было лишь немного понаблюдать.

Струна в сердце Гу Юня тихо натянулась, в течение следующих нескольких дней он не мог не наблюдать за Чан Гэном, но это не только не помогло развеять его необъяснимые подозрения, но и пугало все больше и больше.

Помимо Чан Гэна, который не давал ему покоя, ему приходилось думать о законе Жунцзинь и действиях императора против черного рынка Цзылюцзиня, а также использовать обходной путь, чтобы спасти мастера Фэн Ханя - самого упрямого человека в институте Лин Шу.

Его душевные и физические силы были истощены, он был совершенно несчастен. 23-го числа первого месяца Гу Юнь из столицы отправил Шэнь И на юго-запад, чтобы тот вступил в должность.

На 25-й день первого месяца император посетил императорский сад. Императорская карета почему-то сломалась на полпути. Слуга нечаянно сказал несколько слов, напомнив императору о том, как мастер Фэн Хань опустился на колени на землю, ремонтируя для него императорскую карету с паровым двигателем, и пламя в его сердце охладилось наполовину.

После расспросов выяснилось, что старик был совершенно один. Во время его заключения в эти несколько дней, кроме нескольких студентов из Института Лин Шу, которые приходили навестить его, у него не было ни одного слуги, который бы доставлял ему еду.

Император был в хорошем настроении. Услышав это, он не мог не пожалеть старика, вздохнул, приказал освободить его, только урезал его жалованье на полгода в качестве легкого наказания, и это дело считалось помилованием.

Когда эти два вопроса были решены, Гу Юнь почувствовал, что не может оставаться в этой столице больше ни дня, и сразу же написал прошение о возвращении в Лулань. Он действительно уже должен был отправиться в путь, император не возражал и одобрил его прошение в тот же день.

За день до отъезда, уже глубокой ночью, Гу Юнь лег спать после того, как выпил лекарство. Хотя Чан Гэн и проводил для него иглоукалывание, оно могло только облегчить, но не могло полностью вылечить первопричину головной боли.

Пока он пытался заснуть, кто-то из дворца неожиданно пришел и вызвал его на встречу с императором прямо ночью.

Неизвестно, было ли это действие лекарства или что-то другое, но у Гу Юня внезапно начал дергаться глаз.