Онлайн чтение книги Убить Волка Killing the wolf
Глава 83 - Контратака

Гу Юнь ничего не знал о технике акупунктуры, он лишь шаг за шагом следовал наставлениям мисс Чэнь. Он слышал преувеличенные слухи о том, что одна неверно поставленная игла может парализовать пациента, поэтому он не смел допустить ни малейшей небрежности, вплоть до глубины каждого прокола.

Только когда последняя игла была поставлена на место, Гу Юнь облегчённо вздохнул, на его теле выступил тонкий слой пота. Он вытер руки полотенцем, лежавшим рядом с ним. Когда он обернулся, Чан Гэн, не мигая, наблюдал за ним, повернув голову набок.

Кровавый оттенок и двойные зрачки в его глазах исчезли, его взгляд был спокойным и отстраненным, отражая мерцание паровой лампы, напоминая пар пламени внутри масляной лампы, зажженной под древним Буддой.

Гу Юнь: "На что ты смотришь?"

Чан Гэн напряженно приподнял уголок губ. С серебряными иглами на его теле, его лицо было запечатано в состоянии паралича, неспособное смеяться.

Глаза Гу Юня блуждали по его гладкой спине с красивыми изгибами. Хотя он действительно хотел "отомстить", он не посмел нарушить приказ врача и прикоснуться к нему в этот момент. Он кашлянул и сказал:

"Ладно, хватит улыбаться, расслабься и отдохни. Разве тебе не нужно завтра рано вставать?"
"Цзы Си", — лицо Чан Гэна не могло использовать много мышц, его слова могли быть сказаны только хриплым нежным тоном, что звучало еще соблазнительно, — "Ты можешь подарить мне поцелуй?"

Гу Юнь бросил на него предупреждающий взгляд:

"Ты ищешь неприятностей? Уже стал ежом, но все еще соблазняешь меня".

Чан Гэн уже видел его насквозь, одного слова "Ифу" было достаточно, чтобы заставить его признать поражение.

Честный джентльмен, скрытый под слоем непорядочного человека, не тронул бы его даже пальцем, когда в него воткнули все эти иголки.

Таким образом, он смотрел на Гу Юня без страха, только улыбаясь — уголки его рта не могли быть подняты вверх, но его глаза были полны смеха.

Гу Юнь подумал: "Уже и так вылез на голову".

Однако Гу Юнь все-таки не был старым монахом. Когда он увидел обнаженные широкие плечи и узкую талию молодого человека, тело, похожее на нефрит, его рассыпанные черные волосы, напоминающие атлас, черное и белое в четком разрезе, он не мог избежать волнения в своем теле, поэтому ему оставалось только закрыть глаза и сидеть медитировать.

Через некоторое время он услышал шелестящий звук, доносящийся сбоку. Гу Юнь открыл глаза и увидел Чан Гэна, поднявшегося на ноги, словно оживший труп. Он сначала коснулся его губ, затем осторожно зажал его губы между своими и кусал, его густые ресницы слегка дрожали, что резко контрастировало с его жестким выражением лица, будто его парализовало иглами.

Гу Юнь хотел оттолкнуть его, но тело Чан Гэна было покрыто иглами, и сделать это было невозможно. Прежде чем он смог воспротивиться, Чан Гэн толкнул его на кровать.

Мужчина, которого он любил, плюхнулся на него в полуобнаженном виде, волосы разметались во все стороны. Узел в горле Гу Юня зашевелился. Он чувствовал, что от выдержки в течение ста лет он вот-вот превратится в железо. Он сердито похлопал по королевским ягодицам Его Высочества Янь Вана:

"Иглы все еще на тебе, а ты опять сходишь с ума!".

Чан Гэн склонился над ним, его подбородок расположился на шее Гу Юня и прошептал:

"Я в порядке. В тот день, когда ты был в моих объятиях, я чувствовал, что никак не могу проснуться от сна. У меня никогда не было хороших грез на протяжении многих лет. Я всегда боялся, что из-за счастливого начала сна, ко мне позже подкрадутся демоны. Я в какой-то степени пугал себя и вызывал кошмары".

Гу Юнь поднял глаза на занавеску кровати, задумался и спросил:

"Что ты обычно видишь в кошмарах?"

Он не знал, услышал его Чан Гэн или нет. Он только смотрел на него и не отвечал, его губы нависли над его щекой, одарив его быстрым поцелуем через несколько мгновений.

Гу Юнь протянул руку, чтобы остановить его:

"Хватит приставать ко мне, ты можешь разжечь огонь, но не заботишься о том, чтобы погасить его".

Чан Гэн вздохнул. Впервые ему совсем не хотелось прислушиваться к советам врача.

Несмотря на это, он не перестал беспокоить его и сказал низким голосом:

"Ты так хорошо выглядишь в официальной одежде".

Гу Юнь выбрал свободное от игл место, чтобы осторожно обнять его.

"Что мне надеть, что мне не идет?"

Он уже был немного сонным. Поскольку Чан Гэн плохо спал, в комнате всегда жгли успокоительные благовония. Смогло ли оно успокоить Чан Гэна или нет, это было трудно сказать, но вот Гу Юнь чувствовал сонливость все сильнее и сильнее.

Он попал в засаду врагов с запада и пострадал. Некоторое время старые раны продолжали воспаляться и беспокоить его. Через полгода, хотя их состояние улучшилось, сам он признал, что его дух был намного слабее, чем раньше.

Когда он был на передовой, в его сердце все еще была натянута тетива. Теперь же, когда он вернулся ко двору и ему не нужно было каждый день находиться в состоянии готовности, эта тетива постепенно ослабевала, у него часто возникало что-то вроде изнеможения, которое никак не проходило само. В этот момент его слова стали редки, а глаза подернулись дымкой.

Чан Гэну безмерно нравилось это его дерзкое бесстыдство, он несколько раз рассмеялся тихим голосом:

"Было бы неплохо, если бы это было только для меня, формальная одежда только для меня, чтобы видеть, доспехи только для меня, чтобы видеть, повседневная одежда тоже была для меня, никто не имеет права желать тебя..."

Его слова были полуправдой, полушуткой. Гу Юнь, закрывший глаза, предположил, что это были всего лишь игривые, кокетливые слова, прошептанные в постели. Он рассмеялся и ответил:

"Боюсь, что это невозможно, но, с другой стороны, когда я без одежды — это исключительно для твоих глаз, разве нет?"

Взгляд Чан Гэна мгновенно изменился. Несколько серебряных игл, воздвигнутых от тыльной стороны его руки до запястья, не могли остановить его от медленного движения рук вверх и начали касаться всего вокруг, до такой степени, что разбудили Гу Юня.

Гу Юню пришлось избежать серебряных игл на тыльной стороне запястья и руки, прижать Чан Гэна обратно и сонно сказать:

"Не шуми. Хочешь получить еще иголок?"

Как раз в этот момент снаружи осторожно постучали по оконной Решетке. Глаза Гу Юня были сонными.

"Хм? Я посмотрю".

Он легонько отодвинул Чан Гэна и толкнул окно. Грязная деревянная птица влетела внутрь и упала ему в руку. Деревянная птица была очень старой. Сандаловый аромат глубоко пропитал ее насквозь, слегка проникая в «собачий нос» Гу Юня.

Гу Юнь вернулся и передал деревянную птицу Чан Гэну.

"Это от лысого осла? Куда он опять убежал?"

Храм Хуго был прорежен Ли Фэном, должность главного монаха хотели отдать Ляо Жаню за его успешное спасение, но он отказался принять ее любой ценой, только повесил это имя в храме и продолжал путешествовать по всему миру, живя как аскетичный монах.

"Он помогает беженцам устроиться в Цзянбэе".

Чан Гэн с трудом поднялся.

"Иногда среди простых людей слова монаха принимаются лучше, чем чиновников".

Он открыл деревянную птицу, пока говорил, достал письмо Ляо Жаня и посмотрел на него один раз. Затянувшаяся улыбка на его лице постепенно исчезла. На некоторое время он слегка вздохнул и отложил письмо в сторону.

Гу Юнь взял его и прошелестел:

"В Цзянбэе была эпидемия, почему я ничего об этом не слышал?"
"Климат там жаркий и влажный, и есть много умерших людей. Если мы вовремя не справимся с этим, нередко случаются эпидемии... В прошлом году в долине канала была проведена реконструкция. Я поручил этим людям задачу расселить беженцев, чтобы затем представить это при дворе как свои заслуги. Ублюдки, они вместо этого просто подделывали отчеты".

Чан Гэн шептал, сидя на кровати, его душа, казалось, держалась в его теле несколькими серебряными иглами. Он выглядел очень измученным и вялым. Его взгляд упал на угол кровати. Опора кровати отбрасывала большую тень на его нос и распространяла ее на лицо, которое стало намного худее.

"Я надеялся, что смогу выиграть хотя бы два года, когда все утрясется, но теперь все так…"

Если бы эта провинция не сгнила на корню, вероятно, она не породила бы таких смелых и отважных местных чиновников, похожих на разбойников.

Гу Юнь увидел, что тот ничуть не удивлен этим, он спросил:

"Ты уже знал это?"

Чан Гэн на мгновение замолчал.

"Цзы Си, помоги мне убрать иглы. Сейчас уже лучше".

Многие люди были истощены, многие теряли свои жизни, но двор продолжал спорить.

Гу Юнь бегло удалил серебряные иглы из его тела, подобрал сбоку тонкий халат и задрапировал его вокруг Чан Гэна. Он положил руку на талию Чан Гэна и сказал:

"Не думай об этом. Хорошенько выспись. Если возникнут какие-то трудности, скажи мне. Ты не должен взваливать это на плечи в одиночку".

Неизвестно какой нерв Чан Гэна был спровоцирован этим замечанием, но он вдруг повернулся к Гу Юню и сказал:

"Ты поможешь мне, несмотря ни на что?"

Гу Юнь подумал и ответил:

"За исключением вещей, которые выше надлежащих законов и приказов. Если тебе нужны звезды, я не дам тебе луну. Даже если будет дождливо или облачно, я все равно поставлю лестницу на небо, чтобы достать их для тебя. Ясно?"

В конце фразы, казалось, был небольшой намек на поддразнивание, но на этот раз Чан Гэн не засмеялся. Возможно, тело, которое только что было запечатано, еще не полностью расслабилось, а возможно, он смог услышать скрытый смысл слов Гу Юня.

Гу Юнь нежно поцеловал его в ухо: "Иди сюда, ложись".

Чан Гэн, однако, обернулся и схватил Гу Юня за подбородок. Его выражение, которое когда-то было спокойным, как море звездной пыли, внезапно разразилось бурей, развеяв обычный нежный внешний слой.

Его щеки были бледными, глаза невероятно темными, синие вены яростно прыгали на тыльной стороне его рук, скрывая силу древних злых богов из легенды.

Только когда Гу Юнь нахмурился, сила кончиков пальцев Чан Гэна внезапно ослабла. Он на мгновение уставился на Гу Юня с неописуемым выражением лица.

"Цзы Си, то, что ты дал мне, не забирай у меня обратно".

Гу Юнь согласился и спокойно ответил:

"Хорошо, жалованье поместья отдано тебе, но можешь ли ты давать мне один или два сребреника в качестве карманных денег каждый месяц?"

Чан Гэн услышал, что он ответил наотмашь, его выражение лица потемнело, но Гу Юнь рассмеялся и обнял его, укладывая в кровать:

"Я не оставлю тебя, клянусь Богом — откуда у тебя такие жуткие подозрения? Засыпай скорее, мне уже до смерти хочется спать".

Чан Гэн не дал ему уйти: "Даже если я действительно...".

"Даже если ты сумасшедший, я не оставлю тебя".

Гу Юнь облокотился на подушку согнутой рукой, слегка похлопал грудь Чан Гэна, сознательно или бессознательно, и закрыл глаза.

"Если ты посмеешь выйти на улицу и причинять вред людям, я сломаю тебе ногу и привяжу тебя к опоре, присматривая за тобой днем и ночью. Теперь доволен? Уже середина ночи, а ты все выпрашиваешь, чтобы тебя отругали...".

То, что он сказал, не было ни одним хорошим словом, но дыхание Чан Гэна стало неровным, его глаза внезапно загорелись, и он пожелал проглотить человека перед собой. Но он вдруг вспомнил совет врача. Все еще зная свою границу, он не осмелился пойти дальше с Костью Нечистоты. Он лишь на мгновение уставился на Гу Юня и, наконец, неохотно улегся на спину.

Чан Гэн закрыл глаза и представил себе сцену того, что он только что услышал. Все его тело напряглось. Ему хотелось, чтобы Гу Юнь действительно сломал ему ноги и закрыл его в комнате — даже если это будет маленькая и темная комната — он никогда не будет жаловаться.

Он метался и ворочался какое-то время, и наконец, не удержавшись, протянул руку и схватил Гу Юня за запястье.

"Ты сказал это, если я сойду с ума, ты можешь запереть меня, или если ты уйдешь из жизни раньше меня, ты можешь оставить мне Хэдинхун*. Отправив себя, я покончу со своей собственной жизнью... Шшшшшссс!"

[*Красная шапочка Журавля, яд, теоретически]

Гу Юнь поднял руку и сильно шлепнул его по ягодице. На этот раз это была не любовная ласка, а с настоящей силой, горячей и болезненной. Гу Юнь произнес:

"Покончишь со собой, мать твою! Заткнись, а если не хочешь спать, тогда убирайся".

Янь Ван, который начал нести чушь, как только сняли иглы, был наконец отшлепан до стадии послушания, и заткнулся. Когда сознание Гу Юня ускользнуло, он все еще беспокоился. Он испугался, что предложение Чан Гэна "покончить с собственной жизнью" было чем-то, что он мог оставить при себе и совершить.

Он не знал, была ли это его природа или Кость Нечистоты тонко меняла его. Хотя Чан Гэн изо всех сил старался скрыть это, Гу Юнь чувствовал, как в его сердце с каждым днём нарастает упрямство и напряжённый темперамент.

Продолжать в том же духе было бы опасно.

……..

Большое заседание императора Лун Аня проводилось раз в десять дней. Но в недавний чрезвычайный период многие вещи не были решены, поэтому расписание изменилось до встреч каждый день. Гражданские и военные офицеры двора должны были просыпаться до рассвета и ложиться спать в полночь. Однако Великий Совет должен был прибыть более чем на полчаса раньше, чем все остальные придворные.

На следующий день, когда Гу Юня разбудил Хо Дань, Чан Гэн уже ушел первым, но это нисколько не потревожило маркиза. Он не знал, то ли его движения были слишком легкими, то ли Гу Юнь спал слишком глубоко.

"Погаси эту штуку", — Гу Юнь потер висок и указал на горелку с благовониями. "Я сейчас надышусь этой штукой до такой степени, что не смогу проснуться".

Хо Дань потушил горелку с благовониями, согласно его словам, и сказал:

"Маршал, это всего лишь обычный аромат для сна и спокойствия. Для всех остальных нет никаких проблем, но как получилось, что при использовании на вас, эффект такой усыпляющий? Вы не можете винить кадильницу для благовоний. Вы устаете каждый день, наблюдается явный дефицит и ци, и крови. Вы еще молоды, нехорошо продолжать в том же духе".
"Шшш", — сказал ему Гу Юнь низким голосом и посигналил глазами: "Я пойду и попрошу госпожу Чэнь выписать мне рецепт. Не говори об этом слишком пространно другим, слышишь меня?"

Слуга Хо подумал: "Военные приказы подобны горам", и немедленно ответил: "Вас понял!"

В то же время в душе он подумал:

"Маркиз сказал мне не быть многословным, но он не сказал мне ни разевать рот, ни молчать. Я должен все тщательно обдумать и выделить подходящую возможность, чтобы сообщить об этом тайно и разумно."

В этот день, как только началось заседание, оно уже было враждебным. Как и ожидалось, несколько семей объединились, чтобы поднять вопрос о бумаге, которую Цзян Чун скопировал и показал Чан Гэну накануне вечером.

Затем сотрудник Министерства жилищного строительства Люй Чан выступил вперед, используя грубые слова, чтобы обвинить главу Министерства работ, который рекомендовал тринадцати торговцам окунуть свои руки в дело Цзылюцзиня, в том, что он "показал свои истинные намерения".

Две группы людей почти разорвали друг друга в зале на глазах у всех, император гневно крикнул, чтобы они остановились.

Фан Цинь стоял сбоку и наблюдал, оценивая неприглядное выражение лица императора между делом. Он сделал сигнал глазами в сторону своей собственной партии, зная, что уколол Императора туда, где больно.

Конечно, Ли Фэн вздохнул, потерев висок и медленно сказал:

"Давайте еще раз рассмотрим этот вопрос, я думаю, что частная продажа Цзылюцзиня все еще грозит многими проблемами и это решение трудно назвать верным, что думает Большой Совет?"

Вышел Цзян Чун и сказал:

"Ваше Величество, все представители Большого Совета пришли сюда сегодня рано утром, чтобы обсудить этот вопрос. Наше беспокойство совпадает с тревогой императора. Мы все думаем, что продавать Цзылюцзинь гражданским лицам и купцам — это нехорошо".

Эти слова ошеломили всех. Фан Цинь нерешительно посмотрел на Янь Вана. Внезапно он не знал, на чьей стороне этот таинственный принц, также он не знал, какой спектакль он будет разыгрывать сегодня.

У Ли Фэна было хорошее впечатление от Цзян Чуна, чистого министра, который был продвинут по службе собственными руками. Он также чувствовал, что сказанное им вполне соответствует его мнению. Он махнул рукой в знак того, что может продолжать говорить.

Цзян Чун:

"Однако катастрофа беженцев неминуема. На Центральных равнинах Сычуани много бандитов. Даже если Маркиз Гу убил одного Хо Луна, среди людей все еще могут быть спрятаны 'Шуй Лун' и 'Фен Лун', которые ждут, чтобы подняться. До тех пор, пока это выгодно, они будут возникать бесконечно. Беженцы сегодня — хорошие гражданские люди. Но если они не смогут выжить, то завтра они попадут в ряды бандитов. В настоящее время военные бедствия будут происходить во всех направлениях. Если мы продолжим вести внутренние сражения, не зная покоя, не рассмешим ли мы этих своих внешних врагов, когда они это увидят? Более того, некоторое время назад ваш подданный также слышал о вспышке чумы в Цзянбэе. Если это правда, то будет еще хуже..."

[*Шуй Лун — водяной дракон, Фен Лун — ветряной дракон].

Не успел он закончить, как суд вспыхнул.

Глаза Ли Фэна почернели: "Чума? Какая ещё чума?"

Собранный и организованный Фан Цинь, который сейчас бездельничал, был ошеломлен, услышав это, он с невероятными глазами посмотрел на министра, который только что все еще агрессивно угрожал людям.

В прошлом году большое количество чиновников вдоль канала было снесено Янь Ваном. Каждая большая семья была занята тем, что сажала своих людей внутрь. Губернатор местности у канала был шурином министра Люй. Это поколение семьи Люй не было очень выдающимся, но у них было преимущество — они были свояками всего двора.

Супруга Люй была родной матерью первого сына императора, у них была глубокая основа. Но Фан Цинь никогда не ожидал, что они окажутся настолько смелыми!

В Великой Династии Лян, когда император был далеко, было принято либо скрывать, либо преувеличивать ситуацию с бедствием в случае катастрофы. Первая причина была ради собственной репутации и достижений чиновника, вторая — чтобы обмануть страну и забрать чуть больше ресурсов, отправленных на ликвидацию последствий катастрофы.

В настоящее время страна была бедной и слабой, предполагая, что им не удастся получить ни ляна, и опасаясь, что эпидемия будет достаточно серьезной, чтобы вовлечь их в это дело. Кроме того, семья Люй считала себя умной, опасаясь, что император будет слишком беспокоиться о средствах к существованию народа, и в итоге последовала желаниям купцов, поэтому новость о чуме была намеренно утаена.

Фан Цинь сразу же понял все в этой неразберихе. Он гневно уставился на семейство Люй, желая стиснуть зубы до крови. Почему они не подумали, что бумага не может сдержать огонь? Янь Ван неожиданно патрулировал побережье канала в прошлом году, с тех пор прошло всего несколько месяцев? Голова последнего ответственного человека еще даже не сгнила до костей!

Сам император Лун Ань был трудолюбивым, бережливым и усердным. Больше всего он презирал коррупцию. Янь Ван тоже был странным человеком, который не создавал никаких партий и не вынашивал корыстных намерений. Семья Люй действительно искала смерти на виду этих двух людей.

Всего несколько шагов отделяло этих людей, считающих себя умнее всех, от грандиозного бедствия!

Ли Фэн сердито сказал: "Подчиненный Цзян, быстро расскажи об этом подробнее!"

Чан Гэн неторопливо вышел из очереди и сказал:

"Ваше Величество, ваш брат любил на досуге копировать сутры и ритуалы Будды, у меня были очень хорошие личные отношения с учителем Ляо Жанем. Когда мастер Ляо Жань покинул пост в храме Хуго, он отправился на юг в Цзянбэй, чтобы помочь обустроить беженцев. Поскольку у него нет статуса и положения, ему было неудобно беспокоить местных чиновников, поэтому он только ходил вокруг, проповедуя учение и собирая немного денег на пожертвования от местных богатых семей, чтобы облегчить острую нужду".
"Недавно учитель прислал мне частное письмо, в котором сообщил о серьезности бедствия и попросил как можно скорее придумать решение". "Однако о тяжелой эпидемии Цзянбэя, упомянутой в письме, этот подданный никогда раньше не слышал. Письмо было получено только что, реальная ситуация еще не была проверена. Мастер Цзян поспешил упомянуть об этом от беспокойства, Королевский брат, пожалуйста, простите его".

Когда Янь Ван говорил, он бросил взгляд, не запятнанный пылью смертного мира, на министра Люй, затем, как бы намеренно или ненамеренно, его глаза перешли на министра Фана, выражение лица которого стало зеленым.

Ли Фэн глубоко вздохнул и сказал:

"Шесть департаментов и девять министров, важнейший Большой Совет, но никто не слышал никаких новостей... И только благодаря аскетичному монаху в потрепанной одежде просочились новости, если это правда..."

Он надолго замолчал и стиснул зубы: "С другой стороны, я не знаю, кто был тем, кто намеревался закрыть небо одной рукой на этом заседании"

Все придворные в зале разом опустились на колени.