Онлайн чтение книги Убить Волка Killing the wolf
Глава 75 - Любовное письмо

Шэнь И, которому было приказано отрезать обратный путь, услышал громкий шум. Он оглянулся, едва не выплюнув легкие от испуга, инстинктивно желая в то же мгновение быть на месте взрыва.

Но генерал Шэнь, который много лет мотался по границе, в тот год уже не был энергичным ученым института Лин Шу. В состоянии шока, конь под ним только один раз тряхнул головой, Шэнь И уже пришел в себя и крепко потянул за поводья. Он мгновенно издал длинный, привлекающий внимание свист:

"Легкая кавалерия не впадайте в панику. Черные Орлы отправляйтесь разведать необычные передвижения противника, передайте мой приказ...".

Но он даже не успел закончить свои слова, как перед ним приземлился Черный Орел-разведчик:

"Докладываю! Маршал!"
"Помедленнее, маршал занят", — остановил его Шэнь И. —
"В чем дело? Сначала расскажи мне".
"Генерал Шэнь, после ухода шестнадцати стран Западного региона, они перестроились, собрали восемнадцать боевых колесниц, которые сохранились от разных стран. Они маршируют к нашей

базе, боюсь, что они намерены дать отпор..."

Шэнь И пробормотал: "Сколько там людей?"

"Не считая колесниц, наблюдая с неба, доспехи и конница насчитывают, по крайней мере, от двадцати до тридцати тысяч..."
"Генерал Шэнь!"

Личная охрана Гу Юня катилась и ползла к нему. Шэнь И резко повернул голову, едва не натянув шейные сухожилия, его кожа головы онемела и покалывала. Он не мог представить, что случится, если с Гу Юнем действительно произойдет несчастье. Как они смогут охранять двадцать семь перевалов у входа в Шелковый путь? Придется ли им снова отступать?

Солдат задыхался.

"Маршал приказал вам казнить захваченного ранее короля Гуйцзы на глазах у двух армий, а затем повесить его голову на флагшток, отрезав все пути к отступлению. Железный Батальон Сюань не оставит ни одного солдата для охраны города, напрямую отправив войска навстречу врагу!"

Шэнь И выслушал первую половину предложения. Его сердце, висевшее посередине, готовое вот-вот выскочить наружу, вернулось на свое место, и он с трудом выслушал вторую половину предложения. Нарушив привычку, он заставил нервного охранника повторить слова еще раз, и только после этого крикнул:

"Кхм, мятежники скоро не смогут бороться, как кузнечики в последний момент после сбора последнего урожая осени. Слушайте мои приказы и готовьтесь к войне!"

В момент взрыва Гу Юнь был защищен тяжелой броней.

Тело офицера в черных доспехах разделилось на месте. Гу Юнь на мгновение потерял сознание, выплюнул полный рот крови, одно ухо мгновенно оглохло.

Очнувшись, Гу Юнь не стал обращать внимания ни на что другое. Первой реакцией было то, что враг хотел воспользоваться этой возможностью, чтобы дать отпор. Западные регионы восставали дважды, их глубокая ненависть к Великой Лян не была чем-то, что можно было решить за одно или два поколения.

В настоящее время их подавлял Железный Батальон Сюань, растущий со стремительной скоростью, возможно, они наконец-то познали страх. Возможно, это будет их последний удар.

Хэ Жунхуэй был напуган до смерти, вытаскивая Гу Юня из-под тяжелой брони. Тело Гу Юня было пропитано кровью — здесь была своя и чужая. В эту секунду вся сила, накопленная в его теле, взорвалась. С сердцем, колеблющимся от бесчисленных мыслей, он схватил руку Хэ Жунхуэя и передал приказ казнить пленника и приготовиться к битве.

После этого он, казалось, сжег свои последние силы и прерывисто сказал:

"Связанные с этим военные ситуации теперь будет решать Шэнь... Цзи Пин, он будет временно командовать вместо меня, не позволяйте слухам вырваться наружу...".

Хэ Жунхуэй чуть не заплакал.

В ухе Гу Юня зашумело. На мгновение он ничего не мог расслышать. Естественно, он не мог воспринять скорбный звук, исходящий от других. Он только пробормотал:

"Остановите слухи... о том, что произошло сегодня, если кто-то осмелится проболтаться... хоть словом, будет наказан по военному закону... Иди в центр для раненых солдат и позови мисс Чэнь... уф...".

Как только Гу Юнь сказал это, в его груди появилась резкая боль — старые раны, очевидно, еще не успели затянуться, но уже появились новые. В поле его зрения появились черные пятна, но губы с запекшейся кровью все еще двигались:

"Нет, стой! Скажи посыльному, чтобы он убедился, что карета Янь Вана уехала, прежде чем приглашать госпожу Чэнь. Не говори ей о том, что здесь произошло, пригласи ее тайно, и обязательно..."

Он больше не мог продолжать говорить, рука, сжимавшая Хэ Жунхуэя бессильно упала. Хэ Жунхуэй был напуган до полусмерти. Шатаясь, он протянул руку, чтобы проверить дыхание, и почувствовал, что хотя оно и слабое, но, к счастью или к худшему, каким-то образом все еще сохраняется. Только теперь Хэ Жунхуэй задыхался. Он опустился и взял на руки потерявшего сознание Гу Юня.

Шэнь И издали переглянулся с красноглазым Хэ Жунхуэем, затем свистнул и злобно прорычал:

"Обезглавьте короля Гуйцзы, все братья, следуйте за мной, чтобы уничтожить мятежников!"

Силы коалиции в Западных регионах знали, что им не справиться с Железным Батальоном. Поспешно отступая, они придумали грозный план и организовали подрыв солдата-смертника, хорошо замаскированного, из Западных регионов.

В это время, услышав взрыв, они решили, что им все удалось, и планировали одним махом уничтожить перекресток Шелкового пути. Кто бы мог подумать, что, еще не дойдя до Шелкового пути, они уже столкнулись со всем Железным Батальоном, вылетевшим из своего улья.

Взрыв, казалось, полностью разозлил богов войны из черной стали, которых было несметное количество. Главнокомандующий Гуйцзы думал, что они смогут приветствовать возвращение своего короля, оттеснив Железный Батальон Сюань.

Неожиданно в этот момент, когда он поднял взгляд, он увидел голову короля, висящую высоко на флагштоке и развевающуюся вместе с флагом, похожим на узловатую насмешливую кисточку. Командир Гуйцзы издал "ах" и упал с лошади.

На лице генерала Железного Батальона Сюань была железная маска. Под тяжелыми доспехами из черного железа нельзя было разглядеть человека. Словно боясь, что враг не сможет увидеть, что висит на флаге, генерал замахал рукой на свирепом ветру.

Легкая кавалерия превратила Гэфэнжэнь в острое лезвие, перерезав веревку на флагштоке. Король Гуйцзы упал на землю. Полководец перекатился, держа голову короля, и с минуту широко раскрытыми глазами смотрел на лысую голову. Наконец, он не удержался и испустил крик перед двумя армиями.

Этот голос, казалось, служил сигналом в атаке Железного Батальона Сюань. В следующее мгновение тяжелые доспехи пришли в движение как единое целое. Командир, облаченный в легкие доспехи, сидя на спине лошади, поднял в руке Гэфэнжэнь и внезапно нанес удар по косой. Только после этого безмолвные двадцать тысяч черных воронов начали наступать, звуки криков и убийств были подавлены их грохочущими шагами.

Офицеры и солдаты Западного региона были в ужасе. Кроме Гу Юня, какой еще генерал в Железном батальоне мог осмелиться самовольно убить короля Гуйцзы?

Неужели Гу Юнь не умер?!

Глядя на эту ситуацию, они не только не смогли взорвать Гу Юня, но и разозлили Железный Батальон Сюань.

Этой ночью песчаное море окрасилось кровью. Черные тяжелые доспехи столкнулись с колесницами Западного региона, заставив врага отступить на двадцать миль от древнего Шелкового пути. Союзные войска Западного региона не смогли дать отпор и были снова рассеяны. Железный Батальон Сюань злобно преследовал их до самой территории Западных Регионов, уничтожив почти 10 000 врагов и не оставив в живых никого из знати Гуйцзы.

Чэнь Цинсюй только-только провела конвой Янь Вана с вестью о победе обратно в столицу. Не успела она прийти в себя от волнения и радости, которая довела ее до слез, как два Черных Орла полетели прямо в Северо-Западный центр раненых солдат:

"Госпожа Чэнь, маршал зовет вас".

Когда Гу Юнь снова очнулся, кто-то заставлял его открыть рот, чтобы принять лекарство.

Гу Юнь задыхался и чувствовал острую жгучую боль в сердце и легких, слезы почти готовы были вырваться наружу. Он все еще не до конца пришел в себя и смутно думал:

"Скоро ли придет смерть?"

Как только эта мысль промелькнула, Гу Юнь стиснул зубы.

"Нет", — подумал он, — "Цзялай все еще жив, Цзяннань все еще в осаде, я не могу умереть".

Этот порыв был подобен порции куриной крови, прямо влитой в его сердце. Гу Юнь вздрогнул, приходя в себя.

Шэнь И, который кормил его лекарством, не мог открыть его рот, даже когда он пытался сделать это до холодного пота. Вдруг он почувствовал, что челюсть Гу Юня расслабилась, и смог сам проглотить лекарство. Обрадованный, он непрерывно кричал:

"Цзы Си! Цзы Си, открой глаза и посмотри на меня".

Чэнь Цинсюй поспешно сказала: "Все в порядке, пока он приходит в себя и может выпить лекарство. Генерал Шэнь, не давите, вы его задушите. Поручите это мне!"

Гу Юнь не погиб от рук самоубийцы с Запада, кто бы мог подумать, что он попадет в ситуацию жизни и смерти из-за чаши лекарства этого Шэня. Где-то у него еще оставалось немного сил, и он изо всех сил пытался оттолкнуть этот источник опасности. Как только он пошевелился, вся палатка маршала вскипела. Группа больших и грубых мужчин закричала, торопливо подбегая, пытаясь помочь.

Чэнь Цинсюй не могла больше этого терпеть: "Хватит! Все убирайтесь!"

Гу Юнь остро почувствовал специфический аромат женщины. Он знал, что пришла Чэнь Цинсюй. Слегка повернув голову, он избежал поднесенной ко рту чаши с лекарством и с усилием открыл глаза.

Чэнь Цинсюй знала, что его беспокоит. Она быстро написала на его ладони слово за словом:

"Янь Ван вернулся в столицу. Он не знает".

Бледные губы Гу Юня слегка изогнулись. Казалось, это была улыбка, он неохотно выпил лекарство. Его дух снова воспрянул.

Органы Гу Юня были повреждены, в сочетании с рецидивом старых ран. В течение ночи у него неоднократно начиналась лихорадка. Четыре слова "смерть с вечным сожалением" поддерживали его, как большая скала.

На следующий день он смог подняться на ноги под изумленные взгляды окружающих. Выпив лекарство как воду, он созвал всех подчиненных ему генералов и выслушал все военные доклады.

Когда совещание закончилось, Чэнь Цинсюй принесла ему чашу с лекарством. Гу Юнь выпил его. Он гадал, было ли это вызвано сильным ударом по голове, или взрыв повредил его уши, но уши, которые всегда полагались на лекарства, не переставали звенеть. Поставив пустую чашу, Гу Юнь спросил в первой фразе:

"Когда Янь Ван ушел?"

Чэнь Цинсюй экономила слова, как золото: "В начале марта".

Гу Юнь вздохнул с облегчением — фронт Западного региона был под его контролем. Если Чан Гэн уехал, слова об этом деле никогда не дойдут до столицы.

До сих пор он был спокоен как в общественных, так и в частных делах, автоматически считая это дело ложной тревогой. Он посмеялся над Чэнь Цинсюй и сказал:

"В последнее время я был слишком нетерпелив и не обдумал все хорошенько, из-за чего стал посмешищем".

Но Чэнь Цинсюй не рассмеялась, а придвинула стул и села, казалось, готовая к долгой беседе:

"Маркиз, у меня есть несколько слов, которые я должна прояснить для вас".

Гу Юнь был ошеломлен.

Некоторые врачи были вспыльчивыми — стоило пациенту хоть немного не сотрудничать, как его тут же ругали. Другие врачи были из тех, кто разводит овец: кто обращается к ним, того лечат; если пациент не хочет лечиться, его не заставляют, он сам решает, хочет ли он умереть.

Чэнь Цинсюй, несомненно, принадлежала к последним. Независимо от того, носил ли Гу Юнь стальную пластину, чтобы идти на передовую, или многократно увеличивал дозу лекарств, она ничего не говорила, она редко когда показывала такой серьезный взгляд.

Гу Юнь: "Госпожа Чэнь, пожалуйста".

Чэнь Цинсюй: "На теле нет места, которое действует в одиночку, глаза и уши связаны с другими органами. Последствия яда маркиза, принятого в детстве, продолжаются до сих пор. Но в этой кампании вас постоянно ранили, затронули легкие, пять внутренних органов находились в состоянии волнения — поскольку хаос в Западных областях был подавлен, на мой взгляд, маршалу лучше воспользоваться возможностью сопровождения военнопленных и вернуться в столицу, чтобы отдохнуть один-два дня, иначе..."

Гу Юнь: "Иначе, однажды, даже панацея или эликсир, ничто уже не сможет меня вылечить, не так ли?"

На лице Чэнь Цинсюй не появилось никаких изменений. Она кивнула и сказала:

"Свое собственное тело марких должен понимать лучше всех".

Гу Юнь ответил "Мм". Долгое время он не произносил ни слова.

Когда людям было по двадцать и тридцать лет, было очень трудно ощутить чувство "старости" и "болезни", вызванное течением времени. Изредка бывали дни, когда они чувствовали себя некомфортно, но они не думали об этом в серьезном направлении, не было никаких настоящих ощущений.

Такие реплики, как "желаю тебе всего хорошего" и "береги себя", исходящие от других, по большей части напоминали ветер, пролетающий мимо ушей. Перед этим гнилым телом выстроилось слишком много всего: слава и богатство, верность и праведность, семья и долг... даже романтика, любовь и ненависть. Гу Юнь тоже не был исключением. До этого момента.

Он всегда думал, что его конечная цель — похоронить свои кости на границе, умерев за этот народ. Он считал себя горсткой фейерверков — взорвавшись, он, можно сказать, оставил за собой прославленное имя семьи Гу со всеми ее верными членами.

Но Чан Гэн внезапно возник из ниоткуда, сдвинув его установленную траекторию в сторону от первоначального направления. Он не мог удержаться от иллюзий, желая большего — например, чтобы после того, как нация подойдет к концу, оставалось еще несколько лет, когда он не болел, не страдал, чтобы сохранить их для Чан Гэна.

Если бы он умер раньше, и Чан Гэн в одиночку вынес бы злое проклятие варварской женщины, что бы он делал в будущем? Если однажды Кость Нечистоты вырвется наружу, если она действительно вырвется... кто будет заботиться о нем? Кто будет на его стороне?

Чэнь Цинсюй не умела говорить, она боялась, что ее неуклюжая речь не сможет убедить Гу Юня. Неожиданно Гу Юнь не стал дожидаться, пока она изложит свои мысли внутри, он вдруг сказал:

"Я знаю, спасибо, есть еще вещи, которые должны беспокоить госпожу Чэнь в будущем. Сейчас в этой ситуации отдых может быть невозможен, но пока мне не нужно входить во дворец, и нет чрезвычайной военной ситуации, я буду минимизировать использование этого лекарства, насколько смогу, хорошо?"

Чэнь Цинсюй была ошеломлена, она вдруг обнаружила, что Гу Юнь, казалось, изменился.

Три поколения Железного Батальона Сюань были преданы Гу Юню. Одно его предложение становилось приказом о запретах с абсолютной властью. Из-за того, что Гу Юнь блокировал новости, столица получила только известие о великой победе в Западном регионе.

Мастер Фэнхань плакал, слушая на трибуне. Вся страна кипела. Даже когда Гу Юнь позже написал письмо с просьбой о прощении, заявив, что он самовольно обезглавил короля Гуйцзы, это казалось пустяком. В любом случае, жесткие методы Гу Юня на поле боя не были чем-то, что появилось за день или два. Даже Ли Фэн чувствовал, что это было в его духе, как обычно.

Только Чан Гэн нахмурился, глядя на отчет, отправленный в военное ведомство — хотя он не мог объяснить, почему, у него было ощущение, что здесь скрыто что-то еще.

К сожалению, не дождавшись, пока он обдумает это, посланник Черного Орла передал еще одно письмо:

"Ваше Высочество, это личное письмо от маркиза для вас".

Последний раз Гу Юнь писал ему домой в течение двух лет, когда тот только что уехал на Шелковый путь. Всего их было два, одно из которых написал Шэнь И вместо него.

Чан Гэн сохранил первоклассный боевой навык самообладания, получил письмо и спокойно поблагодарил, с его губ сорвались учтивые слова, искренние и заботливые. Посланец Черного Орла, не видевший многого в этом мире, прослезился.

Желая отвесить глубокий поклон и дать клятву отплатить родине, он в ошеломленном состоянии был отправлен прочь.

Когда посланник ушел, Чан Гэн сразу же отпустил молодых евнухов, сопровождавших его с обеих сторон. Ему не терпелось открыть письмо. Он был рукастым по натуре, и его движение при открытии также было предельно осторожным.

Конверт не порвался ни на йоту, его можно было даже использовать повторно. Как только конверт был открыт, из него выпал маленький засушенный цветок абрикоса.

Гу Юнь был словно одержим Шэнь И, он говорил о всех больших и малых делах. У него был острый язык, и он описывал трусливое поведение коалиционной армии Западного Региона, не жалея деталей, и сцена, как враг обмочился от страха, словно возникла перед ним.

Если бы в военном ведомстве еще оставались люди, они бы испугались — кто когда-нибудь видел Янь Вана, так радостно смеющегося за столом, на котором, как горы, громоздились бумаги и отчеты?

В конце Гу Юнь снова написал: "На перекрестке есть несколько абрикосовых деревьев, пострадавших от пламени войны. Ствол дерева обгорел, даже большинство насекомых и муравьев не могли жить. Я думал, что они погибли. Но однажды, вернувшись в лагерь из патруля, я увидел, что эти мертвые деревья встретили весну, из ветки поднялась цветочная почка, которая расцвела за одну ночь. Это одновременно жалко и восхитительно. В армии полно тех, кто не умеет ценить красоту. Говорить о восхищении цветами — все равно что играть музыку для ушей вола, поэтому я поступил легкомысленно и сорвал цветок, чтобы пофлиртовать с тобой…"

Почерком, который мог передаваться из поколения в поколение, было написано предложение, Чан Гэн смутно понял, что оно гласило: "хотел бы я сам срезать несколько веток сливы в поместье маркиза ранней весной следующего года", но позже, возможно, он подумал, что было бы неудачно обсуждать будущее, он снова закрасил их и подписал свое имя.

Он не знал, было ли это намеренным или случайным. Ветка абрикоса оставила слабый отпечаток, пересекающий слово "Гу". При взгляде на букву, прижатую к цветочному знаку, можно было почувствовать исходящий от нее аромат, непревзойденная элегантность не поддавалась описанию.

Внешне Чан Гэн был спокоен, но его сердце сходило с ума.

Независимо от того, выглядели ли эти молодые господа из благородной семьи грубыми, безрассудными или беспечными, не было ни одного, кто не знал бы этих маленьких дразнящих трюков, у каждого из них было несколько в рукаве.

Чан Гэн не мог не вспомнить, как Гу Юнь переборщил с элегантностью. Вместо того чтобы ревновать к романтике и романам, которые могли случиться, а могли и не случиться, он почувствовал, что Гу Юнь был очень очарователен в таком виде.

Чан Гэн отпил чашку остывшего чая и три или четыре раза перечитал личное письмо от начала до конца, желая запечатлеть в памяти каждое слово, чтобы даже с закрытыми глазами можно было воссоздать содержание.

Только после этого он положил письмо и засушенные цветы в мешочек, держа их рядом с собой. Затем он написал на одной стороне бумаги слова "благородная семья" и слегка прикрыл глаза.

Слово "Янь Ван", сорвавшееся с губ, олицетворяло королевскую власть. В момент национального кризиса интересы благородной семьи и королевской семьи совпадали. Если он не будет вести себя неадекватно, то не найдется никого, кто был бы настолько слеп, чтобы выскочить и помешать ему.

Многие обеспеченные дворянские семьи с большим количеством свободных денег даже выразили большую поддержку билету Фэнхо. На этот раз, более или менее, немного их богатства было отдано... Но что будет дальше?

Как только пограничные войска начнут участвовать в войнах, это поглотит огромное количество военных расходов. Бесконечный поток беженцев все еще переправлялся через реку. Люди в Великой Лян были охвачены паникой, и у них больше не было сил заниматься торговлей. Количество золота и серебра, собранное в экстренном порядке билетами Фэнхо, скоро должно было подойти к концу. Двор никогда не мог жить на заемные деньги.

Реформирование системы сельскохозяйственных угодий, налоговой системы, гражданской и торговой системы было неизбежным. К чему бы ни прикоснулись, это должно было отразиться на костях и мышцах.

В это время все знатные семьи двора стали бы его врагами.

Теплое выражение лица Чан Гэна, на котором еще оставался намек на улыбку, стало холодным, он щелкнул кисточкой из волчьей шерсти и поставил крест на слове "благородная семья". Под лампой молодой принц выглядел очень красивым, но невероятно холодным.

Мастер Фэнхань, Гэ Пансяо, госпожа Чэнь... и даже Гу Юнь — все они думали, что человек, несущий балку, может аккуратно бросить ее после завершения строительства и просто уйти, взмахнув рукой. Но как это было возможно?

Слово "сила" всегда ставило в тупик во время опасности, две противоположные стороны не могли сосуществовать.