Онлайн чтение книги Убить Волка Killing the wolf
Глава 81 - Женитьба

Но, не дожидаясь, пока Цзян Чун поймает его, Чан Гэн снова непринужденно похвалил, как будто ничего не произошло:

"Министр Фан действительно талантлив, великий офицер, который мог бы управлять миром в мирное время*".

[*Существует старая поговорка: великий офицер в мирное время — предатель в военное время].

Янь Ван говорил легко и искренне аплодировал, как будто убийственное намерение, которое невозможно было описать только что, было воображением самого Цзян Чуна. Только слова "в мирное время" были использованы очень умело.

Бумага Фан Циня указывала непосредственно на беспокойство императора Луна Аня. Он не стал комментировать, хорошо это или плохо — распределить беженцев по фабрикам. Он держался только за проблемы безопасности надзора за Цзылюцзинем, и даже втянул в это Гу Юня:

"Десятки тысяч солдат Железного батальона Сюань сражались в крови на передовой, если их не пустить в ход, не охладит ли это сердца верных и хороших солдат? Не заставит ли это верных офицеров и генералов почувствовать разочарование?"

Сам Гу Юнь не стал бы слишком беспокоиться об этом, но чувствительные точки императора уже и так были сильно задеты.

Позже Фан Цинь предоставил подробный список возможных последствий продажи Цзылюцзиня частным предпринимателям.

Когда Чан Гэн посоветовал мастеру Фэн Ханю уступить в вопросе Цзылюцзиня, он также сказал, что для императора Цзылюцзинь представлял собой драгоценную царскую нефритовую печать, и так было уже начиная с начала правления мудрого и благочестивого императора У-Ди.

Более того, королевская частная казна, копившая богатства в саду Цзинхуа многие поколения, была уничтожена всего за час. С тех пор было естественно, император Ли Фэн чувствовал нарастающее беспокойство.

Например, после открытия этого потока, пусть даже это лишь тонкая струйка, как после удастся определить, был ли цзылюцзинь в руках частных предпринимателей куплен при дворе или был ввезен контрабандой?

Если бы цена Цзылюцзиня, контрабандно ввезенного иностранцами, была ниже, то жаждущие наживы бизнесмены, естественно, отдали бы предпочтение нелегальным товарам. Частная добыча, частная продажа и контрабанда Цзылюцзиня неоднократно запрещались, но не могла быть устранена, не станет ли это еще более неуправляемым процессом в будущем?

С другой стороны, если подобная уступка предоставляет льготу только людям, но не самим фабрикам, то возникла бы другая проблема. Жизнь фабрик дольше, чем жизнь отдельных тринадцати предпринимателей, получивших льготу. Даже если бы императорский двор выдал разрешение только этим тринадцати частным предпринимателям, что бы делали их потомки?

Отрасли, требующие Цзылюцзиня, в будущем будут только расти все больше и больше, иначе в стране остановится прогресс. Таким образом, должен ли двор дать разрешение и их детям и внукам? А как насчет разделения детей и внуков? Что, если фабрика будет куплена? Если разрешение на покупку Цзылюцзиня можно было бы также продать, то не слишком ли удобно будет преступникам запасаться стальными доспехами и огнестрельным оружием для восстания в будущем?

Но если такое разрешение можно было дать только один раз, человеку, а не фабрике, то когда тринадцать человек с разрешением умрут, а фабрика будет распущена, и что тогда делать беженцам снова?

Теперь это поколение беженцев знало, что именно иностранные враги заставили их все потерять. А императорский двор дал им пищу и место, где они могли жить. Но что бы они подумали, если бы спустя десятилетия беженцам снова пришлось сниматься с места? Они бы подумали только о том, что это двор силой лишил их всего, уничтожив их средства к существованию... Таким образом, это не решило бы временный кризис, а посеяло бы бесконечные бедствия?

Кроме того, были и другие различные опасения, Фан Цинь, наконец, элегантно заключил: в общем, те, кто поощрял продажу Цзылюцзиня частным торговцам, были либо простодушны, не видя дальше своего носа и живя одним днем, либо просто баламутили общество, ловя рыбу в мутной воде, неизвестно, каковы их намерения.

Министр Фан был невероятно искусен с пером, длинная бумага с каждым предложением тыкала в сердце императора Луна Аня.

"Если бы эта бумага была сначала отправлена в Большой Совет традиционным путем, у нас все еще была бы возможность остановить ее, — воскликнул Цзян Чун, — но... увы, власть семьи Фан глубоко укоренилась при дворе".

Чан Гэн внезапно рассмеялся. Цзян Чун был озадачен его смехом.

Янь Ван медленно сделал глоток чая со стола и сказал, умышленно или нет:

"То, о чем говорил министр Фан, было делом неотложным, а не кучей вздорных похвал и добродетелей. Его слова были очень разумными, в них не было ничего плохого. Даже если он отправил такое донесение в Большой Совет, какая у нас есть причина, чтобы остановить его? Хань Ши, то, что ты сказал, было логичным? Что такое Большой Совет? Это место, используемое для обмана и неуважения к людям вдоль и поперёк? Пользуясь властью, чтобы нарушить надлежащий порядок?"

Хотя он говорил мягким тоном, его слова были тяжелыми. Цзян Чун был шокирован:

"Ваше Высочество..."

Чан Гэн с немного сдержанным видом тускло прервал его:

"Сегодняшние слова, которые исходили из твоих уст, вливаясь в мои уши, они не достигнут третьего человека, давай забудем об этом. Но я не хочу снова услышать подобные слова на Большом Совете".

Цзян Чун поспешно ответил:

"Да, этот ничтожный слуга зашел слишком далеко".

Лицо Чан Гэна смягчилось и он солгал:

"Мои возможности ограничены. Когда я сталкиваюсь с проблемой, моего опыта и самосовершенствования недостаточно. Я считаю тебя своей семьей, поэтому я не обдумал свои слова, будь они слишком легкими или слишком тяжелыми. Брат Хань Ши, не принимай это близко к сердцу".

Цзян Чун непрерывно повторял: "Я не смею".

Его повысил Янь Ван. Другие могли бы предположить, что он был его доверенным слугой, но сам он чувствовал себя все более и более неспособным видеть насквозь начальника, которому он был многим обязан.

Можно было с уверенностью сказать, что силы, возглавляемые семьей Фан, не будут сидеть сложа руки и наблюдать за новой плеядой чиновников, которые воспользовались этими возможностями, когда стране не хватало денег на восстановление, они не пожалеют сил, чтобы подавить их.

Другим может быть непонятно, но Цзян Чун знал, что эти так называемые "новые чиновники" точно поддерживались Янь Ваном — с момента реформы чиновников, и даже раньше, с того момента, когда начался выпуск билетов Фэнхо, он уже прокладывал им путь.

Если он так долго и осторожно готовился, то какова же была его конечная цель?

Был ли Его Королевское Высочество Янь Ван действительно бескорыстным, было ли все, что он делал, направлено на облегчение состояния страны от послевоенного кризиса? Действительно ли у него не было никаких своих желаний, в соответствии с тем, как он всегда показывал себя. А когда иностранный враг отступит, он сразу же отправится домой, чтобы быть праздным принцем, который рассчитывает только королевское жалованье?

Если это так, то почему ему пришлось так много работать, чтобы заложить такой большой фундамент? Но если Янь Ван только обманывал мир этой великой ложью, а на уме у него был другой план... тогда что движет принцем?

Он был единственным живым родственником нынешнего императора и единственным принцем Великой Лян. Если он хотел пойти дальше, оставалось только одно... это положение.

Но это было совершенно неразумно. Если Янь Ван действительно намеревался стать императором, когда император Лун Ань лично сказал ему, что он должен преуспеть, почему он сопротивлялся указу?

По меньшей мере, даже если он отказался в то время, а потом начал сожалеть об этом, зачем он использовал статус Янь Вана, чтобы оскорбить всех самых важных министров двора? Разве не рациональнее было перетянуть на свою сторону больше людей?

В замешательстве Цзян Чун осторожно спросил: "Но ваше высочество, даже после того, как этот офицер прочитал бумагу, я тоже полон сомнений по поводу создания частных фабрик, не говоря уже об императоре? Но если это не может быть осуществлено, то как тогда двор сможет умиротворить людей, которые внесли большой вклад в развитие страны, таких как мастер Ду, и как обустроить беженцев?"

"Ты ошибся в этом вопросе", — сказал Чан Гэн с глубоким смехом. "Император будет полон сомнений по поводу продажи Цзылюцзиня частным торговцам только после того, как увидит это. Теперь, когда мастер Фан так ясно дал понять, что продажа Цзылюцзиня для купцов неосуществима, почему бы нам не подумать о том, как решить эту проблему. Разве это не удовлетворит обе стороны?"

Цзян Чун был ошеломлен.

Чан Гэн: "Возвращайся и подготовься к этому, господа должны прибыть завтра немного раньше. Большой Совет обсудит этот вопрос перед встречей двора. Не подведи моего Королевского Брата".

Цзян Чун кивнул, затем встал, чтобы попрощаться. На мгновение в очень спокойных словах Янь Вана послышалась какая-то неописуемая уверенность. Казалось, будто он предвидел депешу от Фан Циня и уже придумал решение, как поступить с ним дальше.

Но... если у него уже было решение, почему он не начал с его изложения? Почему он должен идти окольным путем?

Какая польза от этого пути, кроме усиления противоречий между владельцами Фэнхо и благородными семьями?

"О, кстати, Хань Ши".

Чан Гэн окликнул его.

Цзян Чун, у которого было тяжелое сердце, пришел в себя, думая, что тот должен проинструктировать его о чем-то важном. Он внимательно слушал.

Чан Гэн: "Попроси Ваньнань завернуть для меня цзинь (0.5 кг) жареного горбыля и кантонский димсам. Я заберу их позже. Большое спасибо".

Мастер Цзян поскользнулся и чуть не скатился с лестницы. В это время Гу Юнь, которого император Лун Ань держал позади, смог уйти до того, как дверь дворца была заперта.

Развертывание боевого снаряжения могло быть представлено императору на утверждение Большого Совета только после того, как его рассмотрел маркиз Гу. Последний план развертывания Цзылюцзиня должен быть передан Гу Юню после заседания двора, который знал, что император держал его позади до этого часа.

Шэнь И должен был ждать, пока не приблизится ночь. Когда он зевал от скуки, он увидел Гу Юня, медленно выходящего на улицу.

"Почему ты так долго?" — Шэнь И шагнул навстречу.
"Я даже предположил, что ты опять из-за чего-то поссорился с императором".

Гу Юнь взял бумагу, которую собирался посмотреть, и свернул ее.

"Посмотрю на нее после того, как вернусь домой — о чем тут ссориться, уже в таком возрасте".

Шэнь И: …..

Он смотрел на Гу Юня в шоке, его язык был связан: "Возр... Уже в таком возрасте? Маршал, ты в порядке? Что тебе сказал император?"

Как это "северо-западный цветок", показывающий свою красоту весь день, превратился в "уже в таком возрасте"!

Гу Юнь печально взглянул на свое плечо. Слюни маленького принца все еще не высохли и оставались влажные следы.

Если человек долгое время был холост, всегда было легко почувствовать, что он все еще находится в юности. Неосознанно он перешел в ранг "дедушки". Это внезапно напомнило ему, что если бы он был кем-то с короткой продолжительностью жизни, то он уже прошел половину своей жизни.

"Ничего", — рассеянно сказал Гу Юнь, шагая рядом, — "Может быть, он был расстроен шумными судебными спорами, схватив меня, чтобы сказать несколько утомительных слов...".

Император с детства любил бороться за власть и жаждал победы. Он должен превосходить других во всем, что он делал. Когда он только взошел на трон, он не то чтобы никогда не думал о том, чтобы прийти на гору Тай, представляя свои заслуги Небу, но с годами он стал таким, он... ну, это тоже было нелегко.

Шэнь И, заложив руки за спину, молча слушал. Каждый раз, когда речь заходила об этих проклятых гнилых вещах, связанных с королевской властью, он всегда чувствовал невероятную усталость. Начиная с императора Юань Хэ, который уже вошел в императорский мавзолей в качестве лидера, который был более капризным, чем другой.

По трех радостных днях он одаривал одного огромной милостью, приводил его к власти, которая могла повелевать миром. Два ненавистных дня — и он в мгновение ока превращал кого-то в пленника. Если человек плохо выполнял свою работу, то неизвестно, на чьем клинке висела его жизнь.

Взглянув на императора Юань Хэ, можно было бы сказать, что если бы он был решительным с самого начала, то возродившийся Гу Юнь был бы уже достаточно взрослым, чтобы жениться. Однако этот человек хотел уничтожить семью Гу, но раз за разом у него не хватало духу сделать это.

Словно охотник с холодным сердцем, уничтоживший логово тигра, а когда всё уже было сделано, он смягчился перед трепещущим тигрёнком, забрал его домой и вырастил, как кошку.

Подлинное убийственное намерение, но также и подлинное обожание — в конце концов, это воспитало в Гу Юне глубокие чувства. Он действительно не знал, был ли это успех или провал.

Шэнь И вздохнул: "Мы не знаем трудностей в суде, так как всегда сражались снаружи. Теперь мы видим, что за эти полгода Его Высочеству Янь Вану пришлось нелегко. Знаешь что, мой отец вчера еще сказал мне, что я, который "потерял свою лошадь, возможно, от этого выиграл". Хотя моя семья не была знаменитой, мы участвовали в имперском экзамене на протяжении многих поколений, по праву зарабатывая королевское жалованье. В то время я упрямо настаивал на том, чтобы войти в Линшу. Старик был не против, но мои тетушки и бабушка сходили с ума. Позже я сбежал из Линшу, чтобы присоединиться к армии вместе с тобой, став еще хуже... тц, не будем больше об этом. Короче говоря, в глазах моих тетушек и дядюшек я действительно безнадежный позор семьи".

Гу Юнь неодобрительно хмыкнул:

"Ты заработал настоящие военные заслуги, как это может быть позором?"
"Так-то оно так, но сейчас мой старик почувствовал, что это к счастью", — сказал Шэнь И.
"Он сказал, что сейчас повсюду скрытые силы, ситуация становится все сложнее и сложнее. Вместо этого лучше и увереннее следовать за тобой туда, где ты будешь сражаться. По крайней мере, острие дула направлено прямо на врага".

Гу Юнь, с другой стороны, не чувствовал себя спокойно, а больше застрял. Он не знал, какую роль играл Чан Гэн в этом хаотичном дворе. До сих пор Большой Совет, казалось, был предназначен только для особого периода.

Вся страна использовала "битву приоритетов" для координации национальной силы, а министры, хотя и имитировали систему прежней династии, служа центром, непосредственно представляющим бумаги императору, командуя шестью департаментами, но каждый из находящихся внутри людей по-прежнему сохранял свое первоначальное положение, как будто Большой совет мог быть упразднен в любой момент, как только военная ситуация утихнет.

С Янь Ваном во главе, Большой совет вращался вокруг нужд императора и основных военных регионов. Намерения его членов, казалось, были покрыты густым туманом.

"Давай больше не будем говорить об этих плохих вещах", — прервал его мысли Шэнь И.
"Кстати, Его Высочество Янь Ван все еще живет в поместье маркиза? Что вообще происходит между вами двумя?"

Гу Юнь: ..........

Шэнь И не смог уловить выражения "одно слово не может описать всего этого" на его лице. Он болтал про себя:

"Я слышал, что в прошлом Его Высочество Янь Ван всегда подолгу жил в Большом Совете. Недавно он начал возвращаться домой вовремя. Похоже, это началось с твоего возвращения в столицу... Даже если он не относится к этому серьезно, он тоже не посмеет использовать тебя в качестве развлечения".

Он говорил о своих чувствах. Гу Юнь не знал, выражал ли он свои чувства к трудностям Янь Вана, что фамилия Гу должна быстро пойти с ним, или же он предупреждал Гу Юня, что эта любовь потрясет мир, что он должен остановиться, когда это должно произойти. Гу Юнь не мог уловить его смысл, Он нахмурился и сказал:

"Я не понимаю, что ты имеешь в виду?"
"Это значит, что я тоже не знаю, что с этим делать, — сказал Шэнь И, почесав ухо, — я беспокоюсь только о тебе".

Гу Юнь: "..."

Он чувствовал, что Шэнь И не беспокоится о нем, а просто доставляет ему еще больший дискомфорт.

Но в любом случае, они уже спали вместе — слова Шэнь И опоздали на восемь жизней. Хотя у маршала Гу была толстая кожа, объявлять об этом на весь мир тоже было не очень удобно.

Видя, что Шэнь И все еще следует за ним и, похоже, не хочет возвращаться в собственный дом, он сердито поднял брови и сказал:

"Зачем ты следуешь за мной? Ты собираешься прийти в поместье и посмотреть, как я волнуюсь?"

Шэнь И выпустил жесткий смешок и сказал:

"Цзы Си, мы дружим уже столько лет. Позволь мне поесть?"

Гу Юнь удивленно сказал: "Твоя семья слишком бедна, чтобы готовить?"

Шэнь И, вопреки своему обычному разбитому рту, некоторое время колебался, прежде чем сказать:

"Мой отец... недавно он хотел устроить для меня свадьбу, гм... он был слишком увлечен, я не могу провоцировать старика, следовательно, мне пришлось везде прятаться — эй, тебе хватит, перестань смеяться, разве есть кто-то, кто отплатит за доброту таким предательством? Хмп, когда ты печалишься, я рядом с тобой, когда я печалюсь, ты радуешься моему несчастью...".

В середине своей речи Гу Юнь смеялся до тех пор, пока не смог дышать:

"У меня... действительно открылись глаза. Впервые я увидел генерала

которому пришлось идти просить бесплатную еду из-за того, что его заставили жениться".

Шэнь И:

"... Гу Цзы Си, мы все еще друзья? Просто заткнись и угости меня хорошей едой, тогда я тебя прощу".

Он сожалел, что не воспользовался хорошим моментом, когда Гу Юнь не мог встать с постели, чтобы отомстить. Воистину — над хорошими и честными людьми всегда издевались.

После того как Гу Юнь устал от смеха, он утешал его просто так.

"Эй, просто подумай как тебе повезло. Рядом с тобой постоянно кто-то есть, твои родители здоровы, а у меня нет никого, кто мог бы дать мне это, даже если бы я захотел".

Шэнь И выслушал с несколько одиноким видом и сказал:

"Мой отец, возможно, боялся, что я умру на поле боя, и очень хотел обеспечить потомка для семьи Шэнь. За столько лет мне так и не удалось унять его беспокойство, но... Я знаю по себе, что я очень конкретен по натуре, если бы у меня были жена и дети, боюсь, моему разуму было бы трудно оставаться сосредоточенным в пограничье. Ты и так достаточно одинок. Если бы я тоже ушел...".

Гу Юнь не рассмеялся, он остановился и оглянулся на него с расстояния двух шагов.

Шэнь И: "В последнее время я вижу, что ты намерен уйти после того, как добьешься успеха. Когда чужеземцы будут изгнаны полностью, император больше не сможет беспокоить тебя. Кроме того, Его Высочество Янь Ван, который с детства был осторожным и праведным по отношению к тебе, он... Я уверен, что он сможет позаботиться о тебе. Я дрейфовал столько лет, пора мне остепениться и создать семью".

"Цзи Пин, — сказал Гу Юнь, — возможно ли, что..."

Шэнь И подождал, пока он заговорит.

Гу Юнь: "... Ты тоже тайно влюблен в меня?"

Шэнь И споткнулся о камни на земле.

Гу Юнь покачал головой и вздохнул: "От природной красоты трудно избавиться, быть слишком красивым — тоже преступление".

Наконец, Шэнь И не выдержал. Он прорычал:

"Ты все еще знаешь, что такое стыд!"

В одно мгновение все беспокойство и печаль генерала Шэня превратились в ярость. Он ругался с Гу Юнем всю дорогу обратно в поместье. Неожиданно у ворот они встретили Янь Вана, который только что вернулся из Ваньнань.

Перед генералом Шэнем Чан Гэн очень вежливо поприветствовал его и передал Гу Юню упаковку маленьких желтых горбылей.

"Эти только что с плиты. В прошлый раз, Ифу сказал, что они очень вкусные, я купил немного по дороге".

Шэнь И напряженно рассмеялся.

Гу Юнь издал сухой кашель.

По взгляду и выражению лица Чан Гэна, Шэнь И почувствовал, что его решение прийти в поместье маркиза, чтобы поесть, было очень неправильным, так что даже его глаза желали ослепнуть и не видеть этого.

Гу Юнь в свою очередь почувствовал неожиданное нытье в районе талии, когда прозвучало слово "Ифу".

Его Величество Янь Ван, усмирил двух ссорящихся генералов, как только появился, и ввел их в дом с улыбкой на лице.