Онлайн чтение книги Хаски и его Учитель Белый Кот The Husky And His White Cat Shizun
Глава 130 - Учитель, прошло пять лет, прежде чем я снова увидел вас

Чу Ваньнин тяжело дышал, в горле у него пересохло.

Он не желал смириться и признать свое поражение. Поэтому, отчаянно сопротивляясь зову своего сердца, он усилием воли погасил пламя внутри и с деланным равнодушием спросил:

— Всю жизнь?

— Всю жизнь.

— Но я могу идти очень быстро, не заботясь о тебе.

— Это не важно, я догоню.

— Также я могу остановиться и отказаться идти дальше.

— Я буду стоять рядом с Учителем.

Чу Ваньнин не рассчитывал, что на все его вопросы Мо Жань ответит вот так, не раздумывая, и от этого занервничал еще больше.

— А если я вообще больше не смогу ходить? — спросил он, сердито взмахнув длинными рукавами.

— Тогда я буду носить вас на руках.

— …

Сообразив, что он сказал, Мо Жань на мгновение замер. Это было слишком непочтительно, даже дерзко и нагло. Широко открыв глаза от испуга, он взволнованно замахал руками:

— Я понесу вас на спине!

Сердце Чу Ваньнина билось все быстрее и быстрее. Ему приходилось сдерживаться из последних сил, чтобы удержаться и не помочь ему подняться с колен. Не в силах избавиться от навязчивого желания хотя бы на мгновение прикоснуться к этому мужчине, он переживал еще больше, хмурился и со стороны выглядел возмущенным и раздраженным:

— Кто-то здесь хочет, чтобы ты нес его на спине? – сердито спросил Чу Ваньнин.

Растерявшийся Мо Жань открыл рот и замер, не зная, что ответить.

Его учителю так трудно угодить. Нести на спине – плохо, нести на руках – тоже плохо, на плече не понесешь и волоком не потащишь. Он был слишком глуп, совершенно не представлял, что нужно сказать, чтобы Чу Ваньнин остался доволен.

Поэтому растерявшийся Мо Жань уныло опустил голову, как никогда напоминая брошенную хозяином собаку.

Наконец, еле слышно он прошептал:

— Тогда я тоже никуда не пойду.

— …

— Если хотите мокнуть под дождем, тогда я последую[1] за вами.

[1] 陪 péi пэй — составлять компанию, сопровождать, следовать (за кем-то); прислуживать, быть на вторых ролях; помогать; возмещать.

Чу Ваньнин совсем запутался и чувствовал себя связанным по рукам и ногам. Он привык быть независимым по жизни, поэтому, недолго думая, отрубил:

— Я не хочу, чтобы ты следовал за мной.

Мо Жань молчал. Боковым зрением Чу Ваньнин мог видеть только его широкий лоб, черные брови и густые длинные ресницы, которые, подобно дрожащим туманным занавесам, то поднимались, то опускались.

— Учитель… — импульсивный отказ взволнованного Чу Ваньнина Мо Жань истолковал по-своему, — вы все еще сердитесь на меня…

Тем временем Чу Ваньнин изо всех сил, но не особенно результативно, пытался взять под контроль свое трепещущее сердце. Не расслышав, он рассеянно переспросил:

— Что?

— Когда мы были в Призрачном Царстве, я множество раз просил у вас прощения, но понимаю, что этого недостаточно. Все эти пять лет я жил с чувством вины и памятью о том, что я в долгу перед вами.

Чу Ваньнин: — …

— Я думал, что хочу стать хоть немного лучше. По крайней мере настолько, чтобы, стоя рядом с вами, не чувствовать себя грязным и не стыдиться поднять голову. Но я… я не могу угнаться за вами… Каждый день, просыпаясь, я боюсь, что это был только мой сон, и на самом деле, когда я очнусь, окажется, что вы умерли. В моих ушах звучат те слова, что вы сказали мне на озере Цзиньчэн: «если сон слишком хорош, он не всегда будет правдой». И тогда мне… мне так тяжело на душе…

Голос Мо Жаня звучал хрипло и надрывно.

Ему было, что рассказать, но он не хотел говорить. Для себя он решил, что будет неправильно перекладывать на Чу Ваньнина весь груз этих пяти лет. Разве мог он просто взять и без оглядки вывалить на него все то, что случилось с ним в течение этих лет без него?

Он… во время пребывания в Снежной долине иногда ему сложно было определить, какое сейчас время, и где он находится. Тогда он брал иглу и прокалывал пальцы до кости. Боль была адская, но только она могла убедить его, что он в трезвом уме и ясной памяти, все еще жив и не покинул этот мир.

Только так он мог поверить, что вся его вторая жизнь — это не долгий сон. Что, пробудившись однажды, он не обнаружит, что на Пике Сышэн «вещи остались неизменными, но с людьми все иначе», что глаза Сюэ Мэна все так же полны ненависти, орден Жуфэн разрушен до основания, а в опустевшем Павильоне Алого Лотоса в своих белых одеждах покоится Чу Ваньнин.

Совсем как при жизни, совсем как живой.

Каждое слово в этой фразе заставляло его плакать кровавыми слезами.

Удивительное дело, но когда он узнал, что ради его спасения Чу Ваньнин пожертвовал своей жизнью, и спустился за ним в Призрачное Царство, хотя его сердце болело, но все же он не был захвачен беспросветным отчаянием и тоской. Но шли дни, и время утекало как вода… Чем ближе был день пробуждения Чу Ваньнина, тем сильнее страдал Мо Жань, тем глубже становились раны на его сердце.

Казалось бы, за столько лет, проведенных в уединении, у него было много свободного времени, чтобы все обдумать и найти себя. Но за все то время, пока Чу Ваньнина не было рядом, его мысли и чувства так и не смогли прийти к согласию. Изо всех сил пытаясь подражать другому человеку, он в панике бежал от себя, страстно желая лишь одного: полностью разрушить свою личность и заменить ее на перевернутое отражение Чу Ваньнина.

В итоге, множество вещей, на которые он раньше не обращал внимания, о которых не задумывался и о которых постепенно забыл, стали возвращаться к нему, подобно морскому приливу. Волны ушли, а он в одиночестве остался один наедине с тем, что они выбросили на берег.

И все вдруг стало таким ясным и понятным.

Он вспомнил прошлую жизнь, хаос войны и полные безысходности последние дни.

Тогда на Пик Сышэн в изменившийся до неузнаваемости Дворец Ушань пришел Сюэ Мэн и со слезами на глазах задал ему вопрос:

«Почему ты так относишься к своему Учителю?»

Именно тогда, на пороге смерти, Сюэ Мэн пытался заставить его оглянуться назад.

«Мо Жань», — сказал он тогда. — «Подумай хорошенько, оставь свою слепую ненависть. Обернись назад.

Когда-то он взялся обучить тебя духовным практикам и искусству боя на мечах, а после всегда защищал.

Когда-то он обучил тебя письму, стихосложению и каллиграфии.

Когда-то ради тебя он пытался научиться готовить пищу и поранил руку.

Когда-то он… днем и ночью ждал, когда ты вернешься... он единственный ждал тебя… всю ночь до рассвета...»

Но тогда Мо Жань не захотел его слушать, он не хотел оглядываться назад.

Но теперь пришло время отлива, и он стоял на берегу своей судьбы. Мо Жань опустил голову и под своими ногами увидел брошенное сердце. То самое сердце, которое когда-то было открыто для него и любило его до самой смерти, смиренно принимая любые страдания от его рук.

Из-за своего самодурства, упрямства и самоуверенности он не заметил, как наступил на него.

Чу Ваньнин бросил свое сердце ему под ноги, а он растоптал его!

Стоило Мо Жаню подумать об этом, и он чувствовал, что все его тело холодеет. Разве не он виноват, что эта раздавленная и изуродованная плоть теперь лежит в луже крови… что он наделал? За две жизни, за шестнадцать лет, он хоть один раз поблагодарил Чу Ваньнина? Был ли хоть один день… когда в сердце своем он поставил Чу Ваньнина на первое место?!

Скотина!

Неужели тогда его сердце было из камня[2]? Почему оно не умело болеть и страдать?!

[2] 木石 mùshí муши «дерево и камень» — обр. в знач.: бесчувственный чурбан; метафора «равнодушный и бесчувственный человек». Истоки: выражение из 83 свитка «Хроник династии Сун»: «Человек ― не дерево и не камень, как может он не иметь чувств?».

За эти пять лет столько раз во снах все такой же прекрасный лицом и одетый в свои неизменные белые одежды Чу Ваньнин приходил к нему как к старому другу.

И каждый раз он просыпался на мокрой подушке, каждый раз он повторял одни и те же слова: «Чу Ваньнин… Учитель, прости меня, я так виноват! Я недостойный и испорченный, я плохой человек[3]».

[3] 不好 bùhǎo бухао — плохой, дурной; неприятный; неприемлемый; недостойный; испорченный; диал. зло; постыдное (неприятное) дело.

Он говорил это каждый день, но камень вины на его сердце не становился легче.

Он думал об этом человеке, вдыхая аромат весенних цветов и глядя на падающий снег зимой.

Каждый рассвет был золотым, как душа Чу Ваньнина, каждая ночь черна, как его глаза. Свет луны напоминал о широких белых рукавах на фоне первого снега, а восходящее солнце дарило то же тепло, что и его взгляд. Когда же предрассветная синева сменялась зарей, в облачном море посреди огненного зарева он видел стройный силуэт Чу Ваньнина.

Повсюду был только он.

Изматывающие его разум и душу днем и ночью боль и тоска стали тем мостиком, благодаря которому он стал лучше понимать простых людей. Эти годы он так часто ставил на кон свою жизнь ради помощи незнакомцам, что сам не заметил, как почти забыл о своей влюбленности и одержимости Ши Мэем.

Как-то недалеко от Снежной долины Мо Жань увидел припорошенные снегом цветы голоцветного жасмина[4].

[4] 迎春花 yíngchūnhuā инчуньхуа «цветок встречающий весну» — бот. Jasminum nudiflorum Lindl.

Какое-то время он просто любовался ими, пока в голове не сформировалась простая мысль:

«О, эти цветы такие красивые. Если Учитель увидит их, ему точно понравится».

Вроде такая мимолетная и простая мысль. Такая мелочь, ничего особенного.

Когда Чу Ваньнин умер, он скорбел и искренне оплакивал его, но сохранял самообладание. Но в этот момент вся тоска, что так долго подтачивала его сердце, вдруг прорвалась наружу, грозя свести его с ума. Дамба в тысячу метров была разрушена одним маленьким муравейником и рухнула в один миг.

Его похожие на вой рыдания спугнули стаю диких гусей, присевших отдохнуть в заснеженном ущелье. Сорвавшийся голос звучал так уродливо, что в итоге ему самому стало стыдно за нарушение вечного покоя золотых цветов, что росли в Снежной долине.

Прошло пять лет.

Он никогда не сможет простить себя.

— Учитель… Простите меня… я изо всех сил спешил вернуться в срок. Я подготовил подарок и хотел лично поприветствовать вас не с пустыми руками… — все его хладнокровие сгорело в огне и улетучилось с пеплом, а напускное спокойствие осыпалось на землю, как битая черепица.

Стоящий на коленях перед Чу Ваньнином Мо Жань в конце концов совсем потерял голову. Земля ушла у него из-под ног, и он только и мог, что цепляться за Учителя, моля о прощении:

— Я… я такой дурак! Это первое, что я пообещал после вашего воскрешения и не смог исполнить даже такой малости. Это моя вина!

Чу Ваньнин не мог видеть его таким, ведь он всегда любил Мо Жаня, и теперь, встретившись с ним после долгой разлуки, разве мог он заставить его страдать?

Однако, услышав эти слова, чуть замешкавшись, он все же спросил:

— Почему ты опоздал сегодня?

— Сначала... я думал, что успею вовремя. Но в городе Цайде встретился с пакостливой нечистью, и я…

— Ты уничтожал демонов и поэтому задержался?

— Простите меня, – Мо Жань низко опустил голову. — Я не только опоздал, но и подарки, что были приготовлены для Учителя, почти полностью уничтожены… кроме того, я с ног до головы был залит грязной кровью, поэтому в спешке отправился в купальню, чтобы смыть ее, а в итоге…

Чу Ваньнин почувствовал, как его сердце наполняется покоем и нежностью.

Уважаемый Мастер Мо.

Этот Мо Жань и в самом деле совсем не такой, как пять лет назад.

Тогда он был эгоистичным ребенком, но сейчас понял, что есть вещи важнее собственного блага. Чу Ваньнина нельзя было назвать романтичным человеком, идущим на поводу у своего сердца. Вот если бы он узнал, что Мо Жань видел проделки демонов в Цайде и прошел мимо, он бы точно разозлился не на шутку. Но теперь, когда этот мужчина покорно стоял перед ним на коленях и неуклюже просил прощения, он чувствовал, что это было не только поистине глупо, но и невероятно мило.

Чу Ваньнин неуверенно сделал шаг вперед. Нежность наполнила его сердце, переливаясь через край. Он протянул руку, чтобы помочь Мо Жаню подняться, и вдруг неожиданно услышал низкий голос:

— Учитель, прошу, не прогоняйте меня. Останьтесь моим наставником.

На этот раз пришла очередь Чу Ваньнину остолбенеть. Он ничего не знал ни о внутренних переживаниях Мо Жаня, ни о пожирающем его изнутри чувстве вины и страхе, поэтому совершенно не ожидал от него подобных слов. После некоторого колебания, он неуверенно сказал:

— Почему…

— Пусть идет дождь, я все равно останусь рядом с вами, буду гнаться за вами, оберегать вас и носить на спине. Даже если это вам в тягость и совсем не нравится, умоляю, не прогоняйте меня.

Мо Жань, наконец, поднял лицо, и сердце Чу Ваньнина затрепетало.

Он увидел покрасневшие глаза, затуманенные слезами.

Чу Ваньнин всегда был решительным человеком, но сейчас он растерялся и совершенно не представлял, что делать и говорить дальше.

— Ты… в этом году тебе ведь исполнилось двадцать два года, почему ты все еще…

Он замолк. Помолчав, он тяжело вздохнул и сказал:

— Сначала встань с колен.

Мо Жань яростно вытер глаза и упрямо заявил:

— Учитель не хочет меня, я не встану.

…Конечно, все такой же проходимец!

У Чу Ваньнина сразу разболелась голова. Поджав губы, он схватил Мо Жаня за запястье и потянул вверх, заставляя подняться.

Но стоило его пальцам коснуться этой руки, он тут же кожей ощутил литые мышцы и обжигающий жар, исходящий от сильного молодого тела, так разительно отличавшегося от субтильного тела подростка. Сердце Чу Ваньнина забилось так сильно и быстро, что в груди стало больно и горячо. Он ошеломленно замер, а затем поспешно выпустил руку Мо Жаня.

К счастью, Мо Жань в этот момент был настолько поглощен своими переживаниями, что не обратил внимания на странное поведение своего учителя. Сам же Чу Ваньнин с недоверием уставился на свою руку. Внутри него штормовой ветер гнал яростные волны, разбивая их о берег его сердца.

Он только что… Что с ним не так?

Неужели за пять лет долгого сна его самодисциплина, духовная и телесная чистота, гордость и сдержанность были безвозвратно утеряны?

Он поднял взгляд и снова ошеломленно взглянул на Мо Жаня.

Или все дело в том, что его ученик так изменился, что, в конечном итоге, рядом с ним он больше не может сохранять самообладание?

Мо Жань же, сохраняя видимость покорности, не собирался уступать Чу Ваньнину. Остервенело кусая губы, он всем видом давал понять, что избавиться от него будет не просто:

— Пожалуйста, Учитель, не прогоняйте меня, — с этими словами он снова упал на колени.

Разве посмел бы Чу Ваньнин снова помочь ему встать? Поэтому он поспешил строго прикрикнуть:

— Ты снова стоишь на коленях! Вот сейчас я в самом деле не хочу тебя!

— …

Мо Жань замер и непонимающе захлопал глазами. И тут до него, наконец, дошло, что именно сказал Чу Ваньнин, и его глаза засияли от счастья:

— Учитель, так вы не обижаетесь на меня… Вы не сердитесь, что я не успел в назначенное время встретиться с вами? Вы…

Чу Ваньнин раздраженно перебил его:

— Я само великодушие. С чего мне быть таким мелочным?

Под влиянием нахлынувших чувств Мо Жань не смог сдержаться и попытался обнять его. Испуганный этой пылкостью Чу Ваньнин отступил и, грозно нахмурив брови, сделал ему выговор:

— Ты что творишь? Совсем стыд потерял?

— Ох, — сообразив, что только что вел себя недостойно, Мо Жань тут же начал извиняться. — Простите! Я виноват! Виноват! Я просто забылся от счастья.

Уши Чу Ваньнина вспыхнули, но тон голоса остался таким же холодным и сухим:

— Человеку уже больше двадцати, а он все еще не знает, что такое приличия.

Теперь и у Мо Жаня заалели кончики ушей:

— Я испорченный, — буркнул он себе под нос.

Это его «я плохой, я испорченный», похоже, стало мантрой Мо Жаня. Каждый раз, когда Чу Ваньнин слышал от него эти слова, он чувствовал одновременно и раздражение, и смех, и жалость, и сердечное тепло.

Чуть приподняв завесу ресниц над сияющими глазами феникса, он украдкой еще раз взглянул на Мо Жаня.

И снова убедился, что тот стал сногсшибательно красивым, стройным и высоким. Упругая кожа цвета спелой пшеницы оказалась вовсе не иллюзией горячего источника. По неизвестной причине щеки Мо Жаня раскраснелись, и весь он буквально пылал жаром, как будто внутри него горело маленькое солнце. Возможно, из-за излучаемой им жизненной силы, весь он был словно окутан туманной дымкой от испаряющейся с кожи влаги. А потом Чу Ваньнин снова увидел эти глаза, черные как смоль, яркие как звезды.

Бум!..

Чу Ваньнин ясно слышал стук своего сердца. Стоило ему прикоснуться к Мо Жаню, его пальцы словно обожгло, и этот жар все еще не угас. В горле вдруг пересохло, и, даже браня его, он не посмел вновь поднять взгляд:

— Дурак!

Неожиданно он развернулся и пошел прочь.

Следуя за ним, защитный барьер тут же увеличился в размерах. А потом Мо Жань сделал то, что обещал — погнался за Чу Ваньнином.

Чу Ваньнин опустил взгляд, не решаясь обернуться. Он точно знал, что сейчас его глаза светятся любовью и желанием, которые он больше не мог скрывать. Точно также больше не в его силах было погасить пожар, что стремительно распространялся от кончиков пальцев по всему телу.

В конце концов, он все-таки сжег[5] его.

[5] 毁 huǐ хуэй — разрушать; ломать; сгубить; сжигать; погибнуть в пламени пожара.

Этот мужчина с легкостью смог сделать то, что пять лет назад не удалось юному Мо Жаню. Полностью завладев его сердцем, он столкнул его в море грешных желаний.

С этого дня Чу Ваньнин стал обычным человеком из плоти и крови. Одного мимолетного взгляда хватило, чтобы он попался в ловушку плотских желаний и страстей[6]. И из этих шелковых сетей ему было уже не выбраться.

[6] 色授魂与 sèshòuhúnyǔ сэ шоу хунь юй «цвет, что дарят, сердце принимает» — обр. в знач.: передавать эмоции выражением лица и движениями души; понимать друг друга без слов; любовь и желание во взгляде.

Истоки: «Ода об императорском лесе» (автор Сыма Сянжу): 彼色来授, 我魂往与接也. Тот цвет, что был предложен мне, всем сердцем я направлю и приму.

От переводчика: 色 sè сэ цвет, переводится еще и как «женская красота», а также, как «похоть» и «сладострастие».

Автору есть, что сказать:

Маленький спектакль «Учитель проводит вступительный тест».

Чу Ваньнин: — Приступим. Давайте сыграем в «Повелителя умов[7]». Не волнуйтесь, все смогут получить очки.

[7]«头脑王者» — это мини-программа WeChat; по сути, викторина, где учитывается правильность и скорость ответов; за битвой могут наблюдать друзья, приглашенные в чат.

Щенок: — Угу!

Чу Ваньнин: — Сколько лепестков у цветка хайтана?

Щенок: — Пять!

Чу Ваньнин: — Какой сорт яблони растет на территории Павильона Алого Лотоса?

Щенок: — Сифу[8]!

[8] 西府 xīfǔ сифу «западный дворец» — аббр. для яблони роскошной: Malus spectabilis Berkh.

Чу Ваньнин: — Какой рост у Ши Мэя?

Щенок: — 183!

Чу Ваньнин: — Какой рост у Сюэ Мэна?

Щенок: — Ха-ха! 178!

Сюэ Мэн: — ..mdzz[9]... что смешного!?

[9] mdzz сленг. сокращение от 妈的智障 māde zhìzhàng мадэ чжичжан — «блять, ты умственно отсталый», также является эквивалентом нашего классического «пиздец!» в контексте «катастрофа!».

Чу Ваньнин: — Какой у тебя рост?

Щенок: — Ха-ха-ха-ха-ха-ха! 189!

Сюэ Мэн: — Ох!

Чу Ваньнин: — Мой рост?

Мо Жань: — Кхэ… восемь метров один[10].

[10] От переводчика: 八米一 bāmǐyī бамии «восемь метров один», где 一 «и» может переводиться не только как «один», но и как «целиком/целых». Мо Жань, скорее всего, предпочел ответить неверно, так как негоже ученику быть «выше» учителя хоть в чем-то. В большинстве сторонних источников рост Чу Ваньнина обозначен как 181 см.

PS. 米 ми «метров» созвучно с 咪 mī «мяу», так что может у нас «восемь кхэ на одно мяу».

Чу Ваньнин: — Ладно, ты сдал, можешь продолжить обучение.