Онлайн чтение книги Хаски и его Учитель Белый Кот The Husky And His White Cat Shizun
Глава 32 - Это же ничего, если этот достопочтенный позаботится о тебе?

Мо Жань, которого от того места отделяли тысячи листьев лотоса, застыл как громом пораженный. Что-то внутри разлетелось вдребезги, и в сердце словно разбилась бутылка с пятью вкусами[1]. Бешеная ярость исказила его лицо.

[1] 五味瓶 wǔwèipíng увэйпин «бутылочка с пятью вкусами (сладкое, кислое, горькое, острое, соленое)» — обр. смесь чувств разных чувств.

Изумление, негодование, ревность и раздражение ярким фейерверком взорвались в его голове. Он пошевелил губами, но не смог произнести ни слова. Он даже не мог понять, из-за чего так зол. Сейчас Мо Жань мог думать только об одном:

«Как смеют они трогать то, что принадлежит только этому достопочтенному?!

Чу Ваньнин, ах ты неразборчивая, развратная, двуличная шлюха! Кто мог подумать, что ты… что ты посмеешь…»

Он напрочь забыл, что Чу Ваньнин в этом времени не имел с ним никаких интимных отношений. В этот момент что-то внутри него разом оборвалось и все мысли вмиг покинули его разум. В конце концов, более десяти лет они были любовниками и их отношения завершила только смерть. Находясь в ясном уме, Мо Жань мог рассуждать логично и сохранять спокойствие, но сейчас, когда его истинные чувства вырвались наружу, оказалось, что в его подсознании все еще жила уверенность в том, что Чу Ваньнин принадлежит лишь ему одному. Только сейчас Мо Вэйюй осознал, насколько отчетливо до сих пор помнит вкус губ Чу Ваньнина, не говоря уже о тех сладких моментах взаимной страсти, когда они переплетались в постели, разделяя порок, желание и экстаз, сжигавшие нутро дотла...

После того, как Мо Жань переродился, он делал все возможное, чтобы не думать и не вспоминать об этих вещах. Но теперь, стоило ему увидеть обнаженную спину Чу Ваньнина, эту погруженную в прозрачную воду знакомую фигуру с широкими плечами, длинными ногами, тугими мышцами, тонкой и гибкой талией… все воспоминания и эмоции, которые он так старался подавить, вырвались на волю и захлестнули его с головой. Разум как будто онемел, а тело отреагировало без его воли.

Это была сильнейшая физиологическая реакция, настолько яростная и неукротимая, что он ничего не мог с собой поделать. Хватило одного взгляда, чтобы та самая неконтролируемая часть внизу отреагировала мгновенно и все тело тут же вспыхнуло от возбуждения.

К тому времени, когда он осознал, что делает, охваченный гневом Мо Жань уже орал во все горло:

— Чу Ваньнин!

Вопреки ожиданиям, Чу Ваньнин никак не отреагировал. И он еще имеет наглость игнорировать его?

Из-за плотного белого тумана над прудом с лотосами было трудно разглядеть двух людей, которые поддерживали Чу Ваньнина за плечи. Все, что Мо Жань мог увидеть: они стояли так близко, что буквально слились телами.

Выругавшись, Мо Жань прыгнул прямо в пруд и двинулся в направлении Чу Ваньнина. И только приблизившись, он понял… что эти двое рядом с ним на самом деле были просто големами из металла и дерева[2]! Но самое неприятное было в том, что эти големы извлекали из воды духовную силу, чтобы передать ее Чу Ваньнину, а Мо Жань своим вторжением сломал ограничивающий духовный барьер.

[2] 楠木 nánmù наньму — феба, махил, китайский лавр (Phoebe zhe

Мо Вэйюй не был уверен, какой именно энергетический контур использовал Чу Ваньнин для самолечения, но сейчас тот определенно был в бессознательном оцепенении и уж точно ничего не контролировал. Его тело прислонилось к големам, из механических рук которых на рану на спине непрерывно изливался золотой свет. Совершенно очевидно, что это был грубо прерванный Мо Жанем ритуал исцеления.

Когда Мо Жань прорвал границу барьера, свет стал рассеиваться, а исцеляющая магия начала работать в обратном направлении, причиняя вред! Раны Чу Ваньнина, которые только начали затягиваться, стали даже больше, чем были изначально. Мужчина скривился и закашлялся кровью. А потом все не зажившие до конца травмы на его теле начали кровоточить. В считанные мгновения красная кровь пролилась в воду, окрасив ее, как первые лучи солнца расцвечивают алым серую дымку рассвета.

Мо Жань был ошеломлен.

Это была Техника Жертвоприношения Цветочного Духа Чу Ваньнина!

Он понял, что мог… нет, он совершенно точно уже совершил ужасную ошибку…

Духовная энергия Чу Ваньнина состояла как из металлических, так и из деревянных элементалей. Духовная энергия металлического элемента — например, Тяньвэнь, — использовалась для нападения, в то время как духовная энергия деревянного элемента применялась для исцеления.

Техника Жертвоприношения Цветочного Духа была одной из таких исцеляющих техник. Чу Ваньнин мог манипулировать духовной сущностью растений, чтобы залечить свои раны. Однако если кто-то еще входил в целебный магический круг во время процесса лечения, духи растений немедленно рассеивались, а сама техника не только теряла исцеляющий эффект, но и начинала работать против применившего ее человека. В худшем случае растительные духи могли полностью поглотить духовное ядро Чу Ваньнина.

К счастью, в своей прошлой жизни Мо Жань имел некоторое знакомство с Техникой Жертвоприношения Цветочного Духа и немедленно разорвал поток передачи энергии. Потеряв поддержку големов, Чу Ваньнин обмяк и начал заваливаться вперед, но Мо Жань вовремя подхватил его.

Лицо потерявшего сознание Учителя было бледным, губы — синими, а тело — холодным как лед. Не мешкая ни секунды, Мо Жань взвалил его на себя, чтобы вытащить из воды, оттащить в надводный павильон и положить на кровать.

— Учитель? Учитель!

Он звал его снова и снова, но Чу Ваньнин даже ресницей не пошевелил. Если не считать очень слабого дыхания, внешне он ничем не отличался от мертвеца.

Эта картина невольно напомнила Мо Жаню о том, каким он был в прошлой жизни.

Он почувствовал, как горло перехватило, а сердце сжалось от захлестнувшей его паники.

В его прошлой жизни два человека умерли у него на руках.

Ши Мэй и Чу Ваньнин.

Один из них был любовью всей его жизни, о которой он думал днем и ночью, а другой — его смертельным врагом, с которым он был связан всю жизнь.

Когда Ши Мэй умер, Мо Вэйюй стал лишь тенью в этом мире.

А когда его оставил Чу Ваньнин?..

Мо Жань не знал. Его мозг отключился. Все, что он запомнил в тот день — это ощущение тела у него на руках. Тела, которое с каждой секундой становилось все холоднее и холоднее. Он не плакал и не смеялся. Тогда радость и печаль стали чем-то недостижимым для него.

Когда Чу Ваньнин умер, Мо Вэйюй понял, что весь его мир исчез.

Яркий свет свечей освещал обнаженную грудь и шею Чу Ваньнина.

Обычно Юйхэн Ночного Неба носил одежду, которая полностью скрывала его тело: высокие воротники закрывали его шею, а пояс трижды оборачивался вокруг талии, подчеркивая его достоинство и добропорядочность. Поэтому никто не мог увидеть, какие шрамы эти двести ударов оставили на его теле…

Хотя Мо Жань своими глазами видел спину Чу Ваньнина в зале для дисциплинарных наказаний и знал, что она сильно пострадала, в последующие дни он видел, что Учитель вполне спокойно шатается повсюду и даже работает, поэтому убедил себя, что не все так уж и плохо. Только теперь он осознал, что раны Чу Ваньнина были намного хуже, чем он мог себе даже представить.

Пять рваных ран, оставленные пальцами призрачной покровительницы браков, были так глубоки, что местами было видно обнажившуюся кость. Вероятно, Чу Ваньнин никого не просил помочь ему сменить бинты и старался все делать сам. Мазь была нанесена неравномерно, и места, до которых он не смог дотянуться, уже гноились, а кожа вокруг них омертвела.

Сине-фиолетовые синяки от ударов прута расползлись по всей его спине и покрывали каждый сантиметр кожи. Поверх всего этого разошедшиеся старые шрамы сочились кровью и сукровицей. Очень быстро простыни, на которых лежал Чу Ваньнин, пропитались кровью.

Если бы Мо Жань не видел этого собственными глазами, он никогда бы не поверил, что человек, который настаивал на том, чтобы весь день напролет натирать столбы моста, и создал огромный барьер, чтобы защитить учеников от дождя, — это тот самый «немощный калека», что предстал сейчас перед его глазами. Как он мог делать все это, имея настолько тяжелые и ужасные раны! В своем текущем крайне тяжелом состоянии Чу Ваньнин давно должен был проходить интенсивное лечение под присмотром целителей.

Если бы не тот факт, что этот несносный человек был без сознания, Мо Жань мог бы и не сдержаться. Ему нестерпимо хотелось схватить его за ворот и, встряхнув хорошенько, прямо спросить:

«Чу Ваньнин, что, черт возьми, не так с твоей глупой гордостью? Что случится, если хоть раз в жизни ты склонишь голову и позволишь себе показать слабость? Почему ты такой упрямый? Ты взрослый мужчина, так почему даже о себе позаботиться не можешь? Почему ты не попросил кого-нибудь помочь тебе перевязать раны?! Почему тебе проще использовать големов и эту твою дурацкую систему исцеления вместо того, чтобы просто открыть рот и позвать на помощь?! Чу Ваньнин! Ты непроходимый тупица?! Или просто упрямый до смерти?!»

Вот так мысленно проклиная его, Мо Жань нажатием на акупунктурные точки быстро остановил кровотечение, затем вскипятил воду и смыл кровь со спины, после чего, прокалив нож в пламени, принялся срезать омертвевшую плоть.

При первом же порезе тело Чу Ваньнина дернулось и он застонал от боли. Мо Жань прижал его к кровати и раздраженно прошипел:

— Черт возьми, вот только не надо так стонать! Блять, тебя ведь еще никто не трахает?! Если издашь еще хоть один звук, этот достопочтенный воткнет этот нож тебе в грудь. Когда будешь мертв, ты уж точно ничего не почувствуешь! Так одним махом сразу решим все проблемы!

Наконец-то Мо Жань мог не сдерживаться и показать свою настоящую несдержанную натуру, злобно прикрикивая на Чу Ваньнина точно так же, как он привык делать в прошлом.

Но на спине этого мужчины было слишком таких мест, где кожа в побелела и омертвела. Чу Ваньнин тяжело и прерывисто дышал, когда Мо Жань срезал ее. Даже в бессознательном состоянии этот человек подавлял свой крик, позволяя себе только тихо стонать. Только что омытое и вытертое насухо тело тут же вновь покрывалось холодным потом.

Прошло больше часа, прежде чем Мо Жань наконец закончил накладывать лекарства и перевязывать раны.

Он надел на Чу Ваньнина исподнее, затем нашел толстое одеяло и накрыл его. Только после этого Мо Жань почувствовал, что может вздохнуть с облегчением. Вспомнив о лекарстве госпожи Ван, которое все еще было запечатано в бумажный пакет, он запарил его и принес отвар к кровати Чу Ваньнина.

— Пора принимать лекарство.

Он приподнял его тело и прислонил к своему плечу. Затем поднес чашу с лекарством к губам, слегка подул, сделал глоток, чтобы сначала проверить температуру, и поморщился:

— Фу, почему такая горечь?

Однако, дав лекарству чуть остыть, он аккуратно зачерпнул его ложкой и влил его в рот Чу Ваньнину, но тот проглотил всего половину ложки, прежде чем выкашлял все на себя, запачкав одежду Мо Жаня.

Мо Жань: — …

Он, конечно, знал, что нелюбовь Чу Ваньнина к горькому находится где-то на грани фобии. Но старейшина Юйхэн был упрям как мул. Если бы он был в сознании, то без жалоб стерпел бы и самоотверженно залпом осушил всю чашу. Самое больше, что он мог бы себе позволить, — это, сохраняя каменное выражение лица, украдкой съесть конфетку.

К сожалению, сейчас Чу Ваньнин был без сознания, и с этим было ничего уж не поделать. Какой смысл кричать и злиться на человека, который находится без сознания? Поэтому Мо Жаню пришлось набраться терпения и ложка за ложкой вливать в него лекарство, вытирая платком уголки губ.

На самом деле для Мо Жаня это не было такой уж невероятно трудной задачей. В его прошлой жизни был такой период, когда, несмотря на постоянные попытки воспротивиться его воле, ему постоянно приходилось поить Чу Ваньнина лекарством. Чтобы сломить это молчаливое сопротивление, Мо Вэйюй бил его по лицу, прежде чем схватить за челюсть и грубо сжать ее. А потом целовал разбитые губы, просовывая язык как можно глубже, чтобы насладиться этим упрямым ртом и медным запахом крови...

Стараясь как можно меньше думать об этом, Мо Жань ускорил процесс кормления лекарством. Из-за его небрежности последние несколько ложек Чу Ваньнин выкашлял. Закончив с этим, Мо Жань уложил его обратно в постель, не слишком нежно подоткнув одеяло.

— Будем считать, что сегодня я был образцом доброты и великодушия. Не смей сбрасывать одеяло ночью! У тебя лихорадка — не накрывшись, точно простудишься и…

На середине фразы он вдруг вспылил и пнул ножку кровати.

— Да какая мне разница, простудишься ты или нет?! Даже если и так! Я надеюсь, что ты разболеешься так, что в итоге наконец-то сдохнешь!

Он повернулся и пошел прочь. Когда Мо Жань уже дошел до двери, то почувствовал, что все еще не может успокоиться, поэтому повернулся и прищурился в раздумье. Сообразив, что не так, он вернулся к столу, задул свечу и вышел в тишину ночи. Когда он добрался до пруда с лотосами, то увидел, что после поглощения жизненной энергии из крови Чу Ваньнина почти все цветы расцвели, и раздражение в его сердце только усилилось.

Прикрыв смущение вспышкой гнева, он внезапно повернул назад. Руки и ноги двигались как будто сами по себе. Попетляв вокруг надводного павильона, еле волоча ноги, словно старый, ржавый механический воин, Мо Жань снова неохотно подошел к кровати Чу Ваньнина. Лунный свет мягко лился из полуприкрытого бамбуковой шторкой окна, освещая умиротворенное, благородное лицо Чу Ваньнина. Его губы были бледны, а брови — слегка нахмурены.

Немного подумав, Мо Жань все-таки закрыл окно. В таком влажном месте оставить окно открытым во время сна было совсем не полезно для здоровья. Сделав это, Мо Жань мысленно поклялся: «Я буду тупой псиной, если сегодня еще раз войду в эту дверь!»

Уже у двери на улицу он услышал за спиной тихий шорох. Чу Ваньнин сбросил с себя одеяло.

Мо Жань: — …

«И что мне делать с привычкой этого человека сбрасывать одеяло во время сна?»

Чтобы не быть тупой псиной, шестнадцатилетний Наступающий на Бессмертных Император проигнорировал случившееся и пошел дальше.

«Я не отступлю от своего слова и не войду снова в эту дверь!»

Однако через некоторое время…

Блистательный и всемогущий император открыл окно и запрыгнул в комнату.

Он поднял с пола одеяло и накрыл им Чу Ваньнина. Услышав тяжелое, прерывистое дыхание, увидев, как дрожит свернувшееся калачиком в углу кровати тело, Мо Жань почувствовал, как уходит гнев, который последние годы был самым привычным чувством по отношению к этому человеку.

И пусть на языке привычно вертелось: «так тебе и надо», — но сердце все равно немного болело за него.

Поэтому Мо Жань сидел у кровати, следя за тем, чтобы он снова не сбросил одеяло, пока усталость наконец не сморила его. Склонив голову, он задремал.

Сон его не был спокойным. Чу Ваньнин ворочался с боку на бок, и Мо Жаню казалось, что сквозь сон он слышит, как тот тихо стонет.

Пребывая в туманной дреме, Мо Жань не мог сказать, который сейчас день или час. Он не помнил, когда и как оказался на кровати и заключил дрожащего в лихорадке мужчину в свои объятия. Сощурив глаза, он в полудреме нежно гладил человека в своих объятиях по спине и голове, бормоча всякую чушь:

— Все будет хорошо... тише… боль уйдет... боль уйдет...

Во сне Мо Жань опять словно вернулся во времена своей прошлой жизни, на гору Сышэн, в пустой и мрачный Дворец Ушань. После смерти Чу Ваньнина не было никого, кого бы он мог обнять во сне.

Может дело было в их длительных интимных отношениях, а может, он просто так привык ненавидеть его, что, когда Чу Ваньнин ушел, пустота, оставшаяся вместо этих сильных чувств, грозила поглотить его сердце, как пожирающие плоть муравьи. Но как бы сильно Мо Вэйюй того ни желал, Чу Ваньнин не вернулся к нему. Когда пламя ненависти совсем угасло и не осталось ничего, Тасянь-Цзюнь утратил желание жить.

Мо Жань обнимал Чу Ваньнина всю ночь. В тяжелом дурмане полусна он ясно сознавал, что переродился, но чувствовал себя так, словно все еще находится в прошлой жизни.

Внезапно ему стало страшно открыть глаза. Мо Жань испугался, что, когда наступит утро, он опять увидит холодную пустую подушку и продуваемые сквозняками занавески во Дворце Ушань. И тогда в этом огромном мире, в этой слишком длинной жизни останется только он один.

Мо Вэйюй был уверен, что ненавидит Чу Ваньнина, но сейчас, заключив его тело в крепкие объятия, он чувствовал, как в уголках его глаз собирается предательская влага. Он снова чувствовал то тепло, которое тридцатидвухлетний Тасянь-Цзюнь когда-то так отчаялся и безуспешно пытался вернуть.

— Ваньнин, не болей…

Эта фраза сама сорвалась с его губ. Пребывая на грани сна и яви, он снова был Мо Вэйюем из прошлого и гладил волосы спящего в его объятиях мужчины, бездумно бормоча ласковые слова. Он так устал, что не понимал, что сказал и как его назвал. Эти слова вырвались помимо его воли, и он не придал им особого значения. После этого дыхание Мо Жаня выровнялось, и он погрузился в глубокий сон.

На следующее утро ресницы Чу Ваньнина затрепетали и он медленно начал приходить в себя. Жар, который изводил его всю ночь, отступил. Когда Чу Ваньнин неохотно открыл глаза, его сознание все еще было затуманено сном. Попытавшись встать, он неожиданно обнаружил, что в постели с ним лежит кто-то еще.

Мо... Мо Вэйюй?

Теперь он испугался не на шутку. Побледнев, он напряг память, пытаясь вспомнить, что случилось прошлой ночью. К сожалению, его попытка подняться с кровати разбудила и Мо Жаня.

Молодой человек сладко зевнул. Приподняв порозовевшее после сна гладкое и нежное лицо, он прищурился от бившего в глаза утреннего солнца и, посмотрев на Чу Ваньнина, пробормотал:

— Ах… дай этому достопочтенному еще немного поспать… И раз уж ты уже проснулся, почему бы тебе не приготовить мне жидкую кашу с нежирным мясом и яйцом?

Чу Ваньнин: — …

«Что за чушь он несет? Разговаривает во сне?»

Мысли Мо Жаня все еще путались. Когда он увидел, что Чу Ваньнин не спешит встать, чтобы приготовить ему завтрак, он не стал настаивать. Вместо этого лениво улыбнулся и, нежно погладив Чу Ваньнина по щеке, притянул его лицо ближе, чтобы привычно поцеловать его в губы.

— Если не хочешь вставать, не вставай. Этому достопочтенному только что приснился очень страшный сон. В нем… ах... неважно, не будем об этом, — вздохнув, он обнял застывшего в изумлении Чу Ваньнина и, ласково потеревшись подбородком о его макушку, пробормотал, — Чу Ваньнин, просто позволь мне пообнимать тебя вот так еще немного.

Автору есть что сказать:

Конфетки, конфетки, раздаю конфетки! Сладкие конфетки, которые вы все так ждали!

Что касается того, что Мо Жань назвал его «Ваньнин», то это вовсе не оговорка. Он действительно так называл своего учителя в прошлой жизни. Что касается того, почему он зовет его так интимно, пожалуйста, выслушайте меня... Эм, ведь еще неизвестно, сколько раз и насколько сильно он сломался!

Прицокивает языком и убегает.