Онлайн чтение книги Хаски и его Учитель Белый Кот The Husky And His White Cat Shizun
Глава 141 - Учитель, не надо раздеваться!

Выпив чаю, они вернулись к работе. Но стоило Мо Жаню взмахнуть молотом, Чу Ваньнин тут же понял, что дело плохо.

С каждым рубящим движением он все отчетливее ощущал звериный магнетизм и сексуальное напряжение, излучаемые этим великолепным телом. Подобно золотому водопаду солнечный свет стекал по разгоряченной плоти, обрисовывая каждую мышцу и мускул на теле. Когда Мо Жань поднимал молот, распрямляя широкие плечи, можно было насладиться прекрасным видом твердых литых мышц пресса и мощной груди, похожей на раскаленный камень.

Деревянный молот снова и снова безжалостно вбивал в каменную ступу томящееся в ней влажное белое тесто. Полностью поглощенный клейким рисом, он каждый раз ускользал из жадных объятий, но только чтобы вернуться вновь.

Мо Жань наносил удар за ударом, вкладывая в них столько силы и мощи, что Чу Ваньнин невольно подумал, что если бы этот молот действительно попал ему по руке, то его кости вмиг превратились бы в муку. Мо Жань полностью сосредоточился на работе: его дыхание стало глубже, грудь вздымалась в такт учащенному сердцебиению, между черных, как смоль, бровей выступила испарина, кадык двигался вверх-вниз, мускулы перекатывались при каждом рубящем движении молота. Наблюдая за ним, Чу Ваньнин вдруг вспомнил сон, который видел не так давно.

В этом сне они были в одной постели, и Мо Жань своим телом делал с ним то же, что и его молот с рисовой лепешкой в каменной ступе: вбивался, сминал, раскалывал плоть и кости, превращая его в жидкую клейкую массу… погруженный в воспоминания он невидящим взглядом смотрел в одну точку до тех пор, пока не услышал окрик Мо Жаня:

— Учитель!

Кажется, он звал его уже не первый раз.

— Учитель? Учитель?!

Чу Ваньнин, наконец, пришел в себя, но его сердце продолжало бешено биться, в горле пересохло, а взгляд все еще не до конца прояснился:

— А?

Разгоряченный работой Мо Жань спокойно смотрел на него, но голос его буквально обжигал:

— Учитель, ну же, поверни[1]…

[1] 翻身 fānshēn фаньшэнь «перевернуть тело» — переворачивать что-то; повернуться с боку на бок.

— …

Чу Ваньнин чувствовал, как с этой фразой сон и реальность наложились друг на друга. Голова закружилась, перед глазами замелькали алые светотени, и он ясно увидел двух людей, сцепившихся на красных простынях, расшитых золотыми фениксами и драконами. Прекрасно сложенное мужское тело раскачивалось в бешенном ритме, гоня по алому шелковому морю все новые волны. Мужчина под ним выгибался, его ноги были напряжены, а пальцы на них свело судорогой.

— Учитель, ну же, повернись…

Казалось, он чувствует его горячее дыхание у своего уха:

— Дай мне увидеть твое лицо, когда я трахаю тебя.

Ошеломленный атаковавшими его видениями, Чу Ваньнин закрыл глаза и затряс головой… Да что же это такое? Галлюцинация? Или он вот так вдруг вспомнил подробности одного из своих эротических снов?

Его сердце сжалось от страха, кровь прилила к голове, тело пробил холодный пот.

Заметив, что с ним творится что-то неладное, Мо Жань отложил молот и сделал шаг навстречу:

— Учитель, что с вами? Вам нездоровится?

— Нет, — от одного звука голоса Мо Жаня Чу Ваньнин почувствовал себя так, словно его сердце грызут тысячи муравьев. Он поспешно оттолкнул Мо Жаня и злобно уставился на него покрасневшими в уголках глазами. Его дыхание сбилось, от ненависти к себе сердце скакало в груди, как обезумевшая обезьяна… — Солнце палит нещадно, в глазах рябит. Не стой так близко ко мне, ты весь потный.

Опустив голову, Мо Жань осмотрел себя и тут же почувствовал неловкость, ведь ему была известна любовь Учителя к чистоте. Он тут же отступил в сторону, однако его обеспокоенный взгляд еще долго преследовал Чу Ваньнина.

После этого Чу Ваньнин не проронил ни слова, а к тому времени, когда закончившие работу селяне расселись вокруг костра в ожидании, пока няньгао испекутся на пару, его уже не было среди них.

— Э, спрашиваете о бессмертном господине Чу? Он сказал, что у него разболелась голова, и ушел отдохнуть к себе в дом, — сказал деревенский староста. — Когда он уходил, я заметил, что у него щеки раскраснелись. Может, лихорадит его?

Услышав это, встревоженный Мо Жань тут же бросил помогать упаковывать готовые няньгао и уже через несколько минут был в маленьком дворике, разделявшем их дома.

Толкнув дверь, Мо Жань увидел, что на кровати никого нет, и еще больше разволновался. Услышал плеск воды из кухни, он, не задумываясь, откинул разделяющий комнаты занавес и ворвался внутрь.

И сразу же увидел совершенно голого Чу Ваньнина, который поливал себя водой из деревянной бадьи, стоя босиком на глиняном полу хижины.

В конце октября землю уже прихватывают заморозки.

Чу Ваньнин… блять, с чего ты вдруг решил устроить обливание холодной водой?!

Мо Жань был ошеломлен. Цвет его лица изменился с синего на белый, а затем на красный. Не сводя глаз с абсолютно голого Учителя, он слышал лишь похожий на прибой грохот крови в ушах, в котором все прочие звуки просто растворились и исчезли.

То, что он увидел...

После перерождения он впервые так четко и ясно видел все тело Чу Ваньнина. Полностью обнаженное, не скрытое туманом или какими-то иными преградами, хорошо знакомое тело, в одно мгновение разрушившее все тщательно возведенные им стены и вдребезги разбившее закрытые на множество засовов ворота памяти. Он чувствовал, как вскипевшая кровь превратилась в раскаленную магму, пытающуюся прожечь себе путь и вырваться из оков слабой плоти.

Ничего не изменилось, все осталось точно таким, каким он помнил и хорошо знал.

Мо Жань вдруг понял, что задыхается.

Он видел плечи Чу Ваньнина, этот идеальный баланс силы и гибкости, напомнивший ему готовый к бою натянутый до упора лук. Потом его взгляд соскользнул на лопатки, скрытые под тонким льдом белоснежной кожи.

Затем, следуя за струйками воды… О, да… вместе с льнущими к этому прекрасному телу струйками воды он омыл пылающим взглядом поразительно тонкую талию Чу Ваньнина, до краев наполнив две ямочки на пояснице отравленным вином, убийственным для любого, кто посмел бы возжелать испить его.

Взгляд соcкользнул на упругие ягодицы, похожие на налитые сладким соком осенние персики. Он все еще помнил, как от одного прикосновения к ним терял голову от возбуждения, как эти медовые плоды дрожали под его руками, когда тела их сплетались так крепко, что, казалось, еще немного и расколется душа. С того момента, как он первый раз подмял тело Чу Ваньнина под себя, попробовал его неповторимый вкус, он уже не мог избавиться от зависимости к нему…

— Бессмертный господин Мо! — внезапно кто-то громко окликнул его. — Бессмертный господин Мо, вы здесь?!

Мо Жань испуганно обернулся. Прежде, чем он успел что-то предпринять, занавес на двери был вновь отдернут, и Лин-эр вошла в комнату со словами:

— Почему вы так быстро убежали? Моя мама сказала, чтобы я позвала вас отведать сладкий няньгао. Вы…

Увидев моющегося Чу Ваньнина, она вмиг лишилась голоса.

Чу Ваньнин:

— …

— … А! – девушка жалобно пискнула и поспешила закрыть глаза. Выражение лица Чу Ваньнина было не лучше. Он заметался в поисках одежды, но вот беда, когда Чу Ваньнин прибежал сюда, чтобы охладиться, ему и в голову не могло прийти, что к нему в дом вломятся даже не один, а два незваных гостя. В самом деле, какого черта!

Войдя в дом, он по привычке просто скинул одежду и бросил ее у порога кухни. Неужели теперь, чтобы добраться до нее, ему придется на глазах у незамужней девицы пройти через всю кухню в чем мать родила?

В этой, казалось бы, безвыходной ситуации Мо Жань, не раздумывая, подошел к нему и, прижав ладони к стене с двух сторон от его головы, полностью заслонил Чу Ваньнина собственным телом.

Повернув голову к Лин-эр, он рявкнул:

— Пошла вон!

— А! Да-да! — впавшая в ступор девушка, помешкав еще немного, развернулась и, пошатываясь, выскочила из комнаты и домика. Подгоняемая страхом, она припустила так, словно за ней гнались демоны.

Чу Ваньнин:

— …

Мо Жань мрачно смотрел ей вслед до тех пор, пока не убедился, что девушка убежала достаточно далеко, и только после этого, облегченно выдохнув, повернул голову.

И оказался лицом к лицу с холодно смотревшим на него Чу Ваньнином.

В этот момент он понял, что повел себя как злой пес, защищающий свою еду ото всех, кто пытался на нее покуситься. Только что этот пес злобно рычал и яростно скалил зубы, но стоило наглецу обратиться в бегство, и он тут же вернулся к отвоеванной сладкой косточке и, поскуливая, попытался ее облизать.

Его руки все еще упирались в стену. В попытке защитить Чу Ваньнина от чужого взгляда он так сильно прижал его к стене, что теперь с легкостью мог почувствовать запах его тела. Мо Жань невольно замер на месте...

Разум сгорел в огне, рассудок помутился.

Запахи легче всего пробуждают воспоминания и желания. Так запах жареного мяса вызывает чувство голода, аромат цветущей сливы будит воспоминания о первом снеге…

С похотью все точно так же.

Мо Жань просто чувствовал, что душа его вмиг потеряла покой, а возведенная вокруг порочных желаний стена пошла трещинами. Запах тела Чу Ваньнина был той маленькой искоркой, что, упав в иссушенную грудь, могла сжечь дотла клетку, в которой он запер своего внутреннего зверя.

При повседневном общении рядом с аккуратно одетым Чу Ваньнином, он не всегда мог обуздать собственные желания, а сейчас этот человек стоял перед ним полностью обнаженный, не прикрытый ничем…

Сейчас Мо Жань страстно желал схватить холодного как лед Чу Ваньнина за усыпанные водным бисером запястья, развернуть его, припечатать к стене и сразу же сорвать с себя одежду. Затем без жалости вжаться в это тело, приподнять так, чтобы спина плотно прижалась к его груди и тут же со звериной жестокостью грубо ворваться в него сразу и до упора. А потом, совсем как в прошлой жизни, трахать его до полусмерти, задыхаясь, истекая потом и растворяясь в этом соблазнительном запахе.

На самом деле нельзя… так сильно желать его.

Дыхание Мо Жаня вдруг стало очень тяжелым.

Он молчал, Чу Ваньнин тоже не проронил ни слова.

Два человека замерли у стены, почти соприкасаясь с друг другом. Мышцы на руках Мо Жаня стали похожи на натянутые канаты, вздулись вены. Он сопротивлялся изо всех сил, но его тело уже начало дрожать от напряжения.

Нельзя касаться его! Нельзя его трогать!

Уважай и почитай его! Люби и береги его!

Ты не можешь снова оскорбить Учителя и делать с ним те порочные вещи!

Он снова и снова про себя повторял эти фразы, надеясь, что этой мантрой сможет запечатать взбунтовавшееся сердце.

Тело бил озноб, на лбу выступила испарина.

«Нельзя… нельзя…. Мо Жань, ты не можешь… не имеешь права поддаваться этим безумным фантазиям…»

Его кадык ходил ходуном, дрожь усиливалась. Пытаясь скрыть пылающий страстью взгляд, он прикрыл глаза, но охватившее его смятение все же отразилось на его лице…

В иной ситуации, может, все обошлось бы, но в этом положении как мог Чу Ваньнин не заметить, что с Мо Жанем творится что-то неладное?

Однако сейчас он сам чувствовал себя не лучше Мо Жаня, а, возможно, и хуже.

Внешне Чу Ваньнин выглядел холодным и равнодушным, однако только небесам было известно, как трудно ему дались самоконтроль и это показное равнодушие.

Опаляющее тяжелое дыхание Мо Жаня вкупе с его подавляющей исключительно мужской аурой обжигало его почти до волдырей на коже, а подпирающие стену руки, в кольце которых он оказался, поражали своей силой и мощью. После своего воскрешения он еще ни разу не сходился с Мо Жанем в спарринге, но в этот миг отчетливо понял, что, случись им драться, полагаясь на физическую силу без использования магии, эти руки запросто бы переломали ему все кости и стерли их в порошок.

Он не хотел смотреть Мо Жаню в глаза, поэтому его взгляд скользнул ниже.

Пусть их тела и не соприкасались, но они стояли так близко, что Чу Ваньнин кожей ощущал исходящий от широкой пылающей груди Мо Жаня жар, животный магнетизм и напряжение.

Казалось, эта грудь могла растопить даже самый неуступчивый толстый лед, превратив его в ручной весенний ручей.

— Учитель…

Когда этот молодой мужчина внезапно позвал его, он не поверил своим ушам, настолько насыщенным влажной похотью и страстным жаром был этот хриплый голос.

Это простое слово «учитель»... не счесть, сколько раз Мо Жань произносил его спокойно, почтительно, возмущенно и шутливо.

Но сегодня впервые он услышал совсем другое «учитель». Казалось, на этот раз, смешавшись со страстным желанием и похотью, это слово прилипло к губам Мо Жаня и зависло между ними, такое грязное, но обольстительное... Чу Ваньнин чувствовал, как онемение быстро распространилось по всему его телу, проникнув даже в кости.

Не может быть! Мо Жань не мог так звать его.

Он ослышался, просто надумал себе лишнего.

Это все его порочное сердце.

Чу Ваньнин подсознательно попятился и, врезавшись голой спиной в холодную стену, невольно содрогнулся всем телом. Дрожащие губы чуть приоткрылись, отчего он стал казаться еще более растерянным и уязвимым.

Взгляд Мо Жаня потемнел еще больше, когда он уставился на эти влажные бледные губы.

Хотя Мо Жань продолжал оставаться на месте, его воображение уже нарисовало соблазнительную картину. Вот сейчас он склонит голову и поцелует Чу Ваньнина, его губы сомнут эти нежные лепестки, а жадный язык грубо вторгнется на заповедную территорию, которую до него никто не занимал. Его руки обхватят талию Чу Ваньнина и безжалостно сомнут эту нежную кожу, оставив на ней багровые отметины.

Как бы он не подавлял себя, в жилах Мо Жаня по-прежнему текла кровь дикого волка.

В постели он не привык скрывать свою звериную натуру, поэтому секс с ним всегда был очень страстным и жестким. Мо Жань трахался так, словно хотел разорвать своего любовника на куски, пожрать его горячую плоть и обсосать кости, а потом вылизать каждую капельку пролитой крови, каждый вырванный кусочек мясца.

Но он не мог позволить себе отказаться от вегетарианской диеты.

Мо Жань закрыл глаза, пытаясь сдержать рвущуюся наружу раскаленную лаву, но получалось плохо. Он слишком хорошо знал, что его страсть — это похоть дикого зверя, поэтому изо всех сил пытался подавить этот неконтролируемый прилив желания и, пока не поздно, избавиться от этих крамольных мыслей о мужеложстве[2].

[2] 兔子赶跑 tùzi gǎnpǎo туцзы ганьпао «прогнать кролика» — сленг: избавиться от гомосексуализма/чего-то гейского, где 兔子 tùzi — заяц; кролик; жарг. гомосексуалист.

Он убрал руки и с трудом прохрипел:

— Учитель, я хочу дать вам… я схожу за одеждой.

Тяжелое дыхание коснулось ресниц Чу Ваньнина.

Мо Жань резко развернулся и, в несколько шагов добравшись до брошенной у дверей кухни одежды, стал собирать ее с пола.

Чу Ваньнин так и остался стоять, прислонившись к стене, и тяжело дышал, чувствуя себя полностью истощенным, словно после забега на длинную дистанцию. Прищурившись, он уставился на прямую спину Мо Жаня, старательно собиравшего сброшенную им одежду, и внезапно вспомнил о своем собственном состоянии. На несколько секунд Чу Ваньнин впал в ступор, но потом его разум прояснился.

Когда Мо Жань вошел в дверь, он обливался холодной водой, стоя спиной к нему, а к тому времени, когда он развернулся, Мо Жань подошел уже слишком близко, чтобы заметить совершенно явственное свидетельство его вожделения.

Но если сейчас, собрав одежду, Мо Жань снова повернется, незапятнанная репутация надменного и сдержанного в желаниях старейшины Юйхэна и его возвышенный образ добродетельного и аскетичного праведника рухнут и пеплом развеются по ветру.

Чу Ваньнин запаниковал.

Он увидел, что Мо Жань уже аккуратно собрал всю его одежду, повесил на руку и вскинул голову, чтобы повернуться…

В своем пылающем сознании Чу Ваньнин видел только два выхода из этой ситуации.

Во-первых, притвориться, что у него внезапно заболела нога и присесть.

Во-вторых, ослепить Мо Жаня[3].

[3] 戳瞎 chuōxiā чася «выколоть глаза» — ослепить; лишить зрения.

Он все еще выбирал, какой их этих вариантов наихудший, а Мо Жань уже повернулся к нему и сказал:

— Учитель, вы…

Вы... что?

Он так и не закончил фразу.

Стоило ему увидеть эту картину, и все слова застряли между зубами и, увязнув в трясине, уже не смогли выбраться наружу.