Онлайн чтение книги Хаски и его Учитель Белый Кот The Husky And His White Cat Shizun
Глава 174 - Парчовый мешочек Учителя

[1] 锦囊 jǐ

Хотя на острове Фэйхуа царила нищета, Хозяйка этой бесплодной земли умела зарабатывать и жила в роскоши.

На ней было атласное платье с вышитым золотой нитью орнаментом из летучих мышей и плотная накидка из снежного шелка Куньлуньского Дворца Тасюэ. Тронутые сединой густые волосы были собраны в высокую прическу, украшенную шпилькой с цветами, вырезанными из изумрудов. Брови были густо подведены черной тушью, на щеках лежал толстый слой пудры, жирно блестели накрашенные малиновой помадой губы, шею обвивало жемчужное ожерелье, а уши оттягивали тяжелые золотые серьги с рубинами, каждый из которых был размером с голубиное яйцо. Этой женщине было явно за пятьдесят, ее старое тело отличалось излишней тучностью, а лицо сплошь покрывали морщины. Вероятно, она думала, что дорогие вещи сделают ее краше, но, на самом деле, со всеми этими навешанными на нее побрякушками она выглядела как ярко разрисованная старая черепаха.

Старая черепаха владела половиной земель острова Фэйхуа, и в ее присутствии деревенский староста не смел даже рта открыть.

И вот, когда взошло солнце, разряженная в зелень листьев и цветы сафлора старая черепаха выползла на площадь и уселась перед беженцами из Линьи в заранее подготовленное для нее широкое кресло из красного палисандра.

— Зачем ты их принял? — она подняла тяжелые жирные веки и посмотрела на деревенского старосту. — Они не заплатили ни монеты, так почему ты пустил их на порог? Сколько они успели съесть?

— Совсем немного…. Только то, что осталось от ужина. Да почти ничего и не съели, — пробормотал староста.

Старая черепаха хмыкнула:

— За это им придется заплатить. Разве этот рис и пшеница не были выращены на земле третьей госпожи Сунь? Год выдался неурожайным, поэтому, чтобы помочь жителям деревни, я даже открыла свой амбар и выдала каждой семье на острове горшок масла и пять килограмм ячменной муки. Ваше дело, на что тратить вашу еду, но вы раздаете беженцам из Линьи еду третьей госпожи, а это весьма прискорбно, не так ли?

— Третья госпожа права, конечно, — староста расплылся в заискивающей улыбке. — Но вы же видите, большинство из них дети и старики, а на улице сегодня так холодно. У вас ведь сердце святой, может, просто забудем об этом?

Старая черепаха вытаращилась своими заплывшими жиром глазами:

— Как я могу забыть о таком? Денежки счет любят.

Деревенский староста не нашелся с ответом.

— Сколько еды им дала каждая семья? — спросила она. — Я ведь просила тебя все подсчитать, ты не забыл?

Старосте не осталось ничего другого, кроме как кивнуть:

— Не забыл и все подготовил.

Он поспешно передал записи. Когда эта старая черепаха, третья госпожа Сунь, подняла руку, чтобы взять лист, все смогли увидеть девять браслетов из золота, серебра, нефрита и драгоценных камней, закрывавших почти половину ее предплечья.

— Так, — она лениво просмотрела список, положила его в коробку с учетными книгами, потом что-то прикинула на пальцах и, наконец, сказала, — эти люди жрут как свиньи. Только прибыли и уже успели схарчить двадцать шесть наших паровых булочек, а ведь они довольно большие, так что девяносто серебряных за все — не слишком большая цена. Кроме того, выпили полбака пресной воды, которую я привезла из Линьи, где мне ее продали за три золотых. Учитывая дорожные расходы, выходит не меньше четырех золотых за бак, а за половину — два золотых. Итого, два золотых и девяносто серебряных. Кстати, сестрица Чжан?

Женщина с добрым лицом вздрогнула и поспешно подняла голову:

— Да, третья госпожа.

Третья госпожа Сунь с самодовольной улыбкой заявила:

— Твои булочки на пару самые лучшие, потому что ты добавляешь в них свиной жир, а за него они тоже должны заплатить.

— Но ведь… на десять булочек уходит всего горошинка сала. Как же такое посчитать?

— А что тут трудного? На десять булочек — кусочек сала размером с горошину, включая приготовление, взять медяк за все вполне приемлемо. Всего два золотых, девяносто серебряных и один медяк, — подытожила третья госпожа Сунь. — Кроме того, они спали в ваших домах. Дома не мои, но земля под ними принадлежит мне, и они проспали там полночи. Половина ночи будет стоить семьдесят медяков с человека.

Она повернула голову к мявшемуся рядом старосте и спросила:

— Сколько их?

— Отвечаю третьей госпоже, сорок девять.

— Погоди, разве раньше ты не говорил пятьдесят один? Где еще двое?

Прежде чем эхо последних слов затихло, внезапно раздался мрачный голос:

— Здесь.

Хотя Чу Ваньнин в этот раз вместо белого был одет в праздничное одеяние цвета серебристой поздней луны, он все еще выглядел как спустившийся на землю небожитель, от которого за версту веяло высокомерием. Надменный взгляд холодных глаз резанул жадную старуху как лезвие остро заточенного ножа.

Но, несмотря на то, что госпожа Сунь была обычным человеком, она не смутилась и не испугалась, даже увидев перед собой совершенствующегося..

Эта женщина занималась торговлей большую часть своей жизни, у нее в крови было торговаться[2] и считать каждый медяк, но все же нельзя было сказать, что в жизни она совершила что-то преступное или достойное всеобщего осуждения.

[2] 吹毛求疵 chuīmáo qiúcī чуймао цюцы «раздувать шерсть (животного), ища болячки» — обр. в знач.: выискивать недостатки, придираться к каждому пустяку.

Поэтому она, неспешно оглядев его, заявила:

— Оказывается, у нас тут еще и бессмертный господин! Тогда понятно, почему тебе не нужен сон. Ты ведь спас этих людей? Отлично, вовремя нарисовался! Поскорее заплати мне за них.

— Третья госпожа, эти двое бессмертных не из ордена Жуфэн, они с Пика Сышэн, не стоит вам... — прошептал староста.

— Неважно, из какого они ордена. Меня интересуют деньги, а не люди.

Чу Ваньнин посмотрел на сбившихся в кучу, дрожащих от холода беженцев и, подняв руку, создал вокруг них золотисто-алые согревающие чары, после чего повернулся к старой торгашке:

— Сколько ты хочешь?

— Два золотых, девяносто три серебряных и четыреста тридцать медяков.

Хотя третья госпожа Сунь была омерзительна, сейчас им некуда было идти. Чу Ваньнин понимал, что если ее обидеть, эта мелочная женщина отыграется на людях, которых они привезли, поэтому, сцепив зубы, он вытащил из мешка цянькунь кошель и бросил ей.

— Здесь около восьмидесяти золотых, — почти все его деньги остались у Сюэ Чжэнъюна, и сейчас он на самом деле был стеснен в средствах. — Мы проживем тут около семи дней. Посмотрите, достаточно ли этого.

— Недостаточно, — третья госпожа не собиралась снисходить до собственноручного пересчета денег, а просто бросила кошелек своим подчиненным, чтобы они все пересчитали. — Восьмидесяти золотых в лучшем случае хватит, чтобы вы все прожили тут три дня и это не считая еды.

— Ты!...

— Если бессмертный господин не верит, я могу сделать детальный расчет. Торговцы знают цену деньгам, так что я сумею обосновать каждую монету.

Тем временем подоспел Мо Жань, но и у него при себе почти ничего не было. Того, что они насобирали вдвоем с Чу Ваньнином едва хватило, чтобы оплатить еду и кров для пятидесяти человек на четыре дня.

Получив деньги, третья госпожа Сунь несколько смягчилась. Ее ярко накрашенные губы растянулись в довольной улыбке:

— Можете остаться на четыре дня. Но если после не будет денег, мне все равно, погаснет пожар или нет, вам придется немедленно покинуть остров.

Чтобы сэкономить, Чу Ваньнин не стал ужинать. Пытаясь связаться с Сюэ Чжэнъюном, он отправил через море передающий звук цветок крабовой яблони, после чего вернулся в свою временную хижину.

Это пристанище было еще более обветшалым чем то, в котором они жили в деревне Юйлян, когда помогали с уборкой урожая. На острове оказалось не так много домов, где можно было остановиться, и всем пришлось потесниться, но Чу Ваньнин не привык жить в одном помещении с незнакомцами, поэтому предпочел разделить жилье с Мо Жанем.

В обшарпанной комнате горел свет, но Мо Жаня там не было, и Чу Ваньнин не знал, куда тот мог пойти.

Он снял верхнюю одежду. Несмотря на дорогую ткань и модный крой, сейчас она выглядела не лучше, чем те белые одежды, которые он носил раньше: вся в саже, подпалинах и пятнах крови. Чу Ваньнин наполнил деревянное ведро горячей водой с печи, чтобы заняться стиркой, как вдруг дверь открылась.

Он поднял глаза и, прищурившись, взглянул на вошедшего:

— Куда ты ходил? Вернулся так поздно.

Мо Жань вошел в комнату, держа в руках закрытую плетеную бамбуковую корзинку. К ночи ветер усилился и стало очень холодно, поэтому всю дорогу он прижимал корзинку к груди. Посмотрев на него своими красивыми глазами, он вздернул покрасневший от холода нос и с улыбкой сказал:

— Ходил побираться[3] в дом третьей госпожи.

[3] 要饭 yàofàn яофань «просить рис» — побираться, собирать на пропитание; просить милостыню.

— Побираться? — ошеломленно переспросил Чу Ваньнин.

— Шучу, — ответил Мо Жань. — Но немного еды я принес.

— Что за еда?

— Булочки на пару, — немного смущенно ответил Мо Жань. — Еще немного ухи и свинины тушеной в соевом соусе, но, к сожалению, без десерта. Третья госпожа Сунь держит всю деревню в кулаке, местные ее боятся, так что никто не осмелился дать мне хоть что-нибудь. Пришлось пойти прямо к ней, чтобы обменять мой серебряный кинжал на еду.

Чу Ваньнин нахмурился:

— У этой женщины черная душа. Помню, в этот серебряный кинжал был вставлен духовный камень. Зачем ты поменял его на подобную ерунду?

— Зато я сторговался на пятьдесят два таких ужина для всех. Можете посмотреть на общей кухне, — улыбнулся Мо Жань. — Так что учителю не нужно беспокоиться за других. Будьте паинькой[4] и съешьте все.

[4] 乖乖 guāiguāi, guāiguai гуайгуай — дитятко, деточка, золотко (ласковое обращение к ребёнку); покорным, послушным.

Чу Ваньнин и вправду проголодался, так что послушно сел за стол, выпил пару глотков рыбного бульона, затем принялся за паровую булочку, а также съел небольшой кусок тушеной свинины. Скупая третья госпожа выделила им совсем мало мяса, и почти все оно было очень жирным и жилистым. Чу Ваньнин не любил такое, но если окунуть булочку в рыбный бульон, вкус получался весьма неплохой, поэтому он съел одну и сразу принялся за вторую.

Мо Жань заметил дымящееся ведро с водой и спросил:

— Учитель собирался стирать одежду?

— Да.

— Это ведь верхняя одежда, так что позвольте мне постирать ее для вас?

— Не нужно, я сам.

— Все в порядке, я ведь тоже собирался стирать, заодно и ваше простирну, — ответил Мо Жань. С этими словами он подошел к кровати, забрал вещи, которые снял до этого, взял бадью с водой и вышел.

Во дворе ярко светила луна. Мо Жань запрокинул голову, чтобы полюбоваться ее сиянием. Он тревожился за Сюэ Мэна и дядю, а также о том, куда теперь отправились Е Ванси и Наньгун Сы. Огонь по ту сторону моря так и не погас, на горизонте словно разлилось кровавое море, а в небо днем и ночью поднимались столбы пламени и дыма.

Сун Цютун и... тот человек.

Человек, которого он так ненавидел в прошлой жизни, что из-за него уничтожил весь орден Жуфэн.

Вероятно, что все они погребены в море огня.

Мо Жань вздохнул и больше не думал об этом. Он поставил деревянную бадью на землю, добавил в нее холодной воды, закатал рукава и принялся за стирку.

Чу Ваньнин был очень методичен и скрупулезен, если речь шла об изготовлении механизмов или написании книг, но когда дело касалось стирки или приготовления пищи, вечно умудрялся устроить бардак.

Например, прежде чем опустить одежду в воду, Мо Жань всегда проверял мешочек цянькунь и потайные карманы, чтобы при стирке ничего не испортить, а вот Чу Ваньнин часто забывал сделать это.

— ...

Разглядывая целую груду разнообразных мелочей, извлеченных из замоченной в бадье одежды Чу Ваньнина, Мо Жань лишился дара речи.

Зачем ему это все?

Носовой платок с вышитыми цветами яблони.

Ладно, с этим понятно.

Различные лечебные элексиры.

В этом тоже нет ничего плохого.

Молочные леденцы.

Приглядевшись, Мо Жань узнал конфеты, которые покупал для него в деревне Юйлян.

Надо же, все еще не съел?

Снова посмотрев вниз, он опешил...

…Взрывающаяся печать?

Лицо Мо Жаня едва не посинело от ужаса. Он осторожно приподнял размокший лист бумаги, с которого стекала вода.

Насколько же бесстрашен этот человек? Разве можно носить на теле подобные вещи да еще и без всякой защиты? Хоть вероятность того, что эта штука взорвется сама по себе, ничтожно мала, все равно слишком опасно. Это ведь не шутки!

Мо Жань нахмурился и еще раз осмотрел всю верхнюю одежду, в итоге вытащив из нее взрывающиеся и замораживающие печати, печати усмиряющие дух, и даже печать с нарисованным дракончиком для Заклятья Парящего Дракона, которую когда-то нарисовал Чу Ваньнин.

Если бы он не проверил, бумага бы точно намокла и большая часть этих печатей пришла в полную негодность. Чу Ваньнин и правда…

Мо Жань обреченно покачал головой и мысленно сделал пометку, больше никогда не позволять Чу Ваньнину самому заниматься стиркой.

Пока он думал об этом, из потайного кармана выскользнула какая-то маленькая пестрая вещица. Мо Жань равнодушно поднял ее, сначала решив, что это какой-то магический предмет, но присмотревшись, замер в изумлении.

Это был потрепанный парчовый мешочек. Вышитые на нем цветы со временем выцвели и поблекли, утратив прежнюю яркость.

Немного озадаченный, он не мог отделаться от ощущения, что эта вещь ему знакома. Должно быть, где-то и когда-то он видел ее, но это было слишком давно, чтобы так сразу вспомнить.

Нахмурясь, Мо Жань смотрел на этот маленький мешочек, и в его темных глазах разные эмоции сменяли друг друга как свет и тень. В стремительном потоке времени он пытался найти источник, где впервые увидел это цветение.

Легкая и прохладная на ощупь ткань, потускневшая с годами.

Он поднес ее к глазам и внимательно осмотрел, но так и не смог вспомнить. Волнуясь, что там может оказаться нечто опасное, вроде взрывающейся печати, он открыл мешочек, заглянул внутрь… и онемел.

Там оказалась прядь волос.

Хотя нет, если присмотреться, на самом деле, там было две пряди.

Связанные вместе, скрученные в жгут и плотно переплетенные между собой. Практически неотличимые по цвету, с годами они еще и спутались, так что теперь казались одним целым.

— Волосы? — изумился Мо Жань и тут же перед глазами вспыхнуло воспоминание... — Мешочек… Свадебный парчовый мешочек? — пробормотал он. На него нахлынули видения, от которых в сердце вспыхнуло пламя, быстро захватившее всю грудь. Широко распахнув глаза, он растерянно смотрел на вещь своих руках.

Призрачная Госпожа.

Он вспомнил.

Золотой мальчик и Нефритовая девочка, брачная чаша, что они разделили и клятва, что скрепила их вечный союз. Он все вспомнил...

Отныне двое пойдут под небесами и в смерти одинокие души никогда не расстанутся.

Он... вспомнил все это.

Он вспомнил!

Когда Призрачная Госпожа поженила их с Чу Ваньнином в городе Цайде, Золотая девочка и Нефритовый мальчик положили отрезанные у них пряди волос в мешочек и передали его Чу Ваньнину.

Этот тот самый парчовый мешочек.

— Как такое возможно? — от прилившей к голове крови загудело в ушах, в глазах потемнело. — Как это может быть?..

Он сжал мешочек в дрожащей руке. Внутри его широко открытых глаз сейчас всевозможные эмоции сменяли друг друга как в безумном калейдоскопе. Удивление, страх, недоверие, растерянность, дикий восторг, но также и горькая печаль.

Учитель… Чу Ваньнин…

Он… Почему он… Почему он сохранил это?

Автору есть что сказать:

Сукин сын, поздравляю с получением ключевого артефакта [Свадебный парчовый мешочек] x1.

Системная подсказка:

[Свадебный парчовый мешочек] Получен в арке Призрачной Свадьбы от Призрачной Госпожи. Спустя много лет цветочная вышивка немного выцвела. Внутри есть прядь… хотя нет, две пряди волос. По неизвестной причине все эти годы Чу Ваньнин носил этот мешочек возле сердца.

Игрок [Мо Жань], используя этот предмет, может получить 100 баллов Храбрости.

Для других игроков артефакт не имеет никакой пользы.

Сегодняшняя антреприза по-прежнему спонсируется моим дружком[5] 23333

[5] 基友 jīyǒu цзию — гомоксексуалист, гей; шутл. близкий друг.

Дружок: — Сукин Сын 2.0 и Белый Кот — это же воплощение недотраха[6].

[6] 梦露 mènglòu мэнлу «мечта о сладкой росе/дороге».

Я: — Почему?

Дружок: — Чу Ваньнин только мечтает прокатиться с ветерком, Мо Жань слишком крепко держится за руль, поэтому вечно пролетает. Один спит и во сне видит потрахаться, другой дрочит без сна и отдыха. Мечтатель и дрочер, дрочер и мечтатель. Все еще думаешь, это не ода недотраху? (закатывает глаза)

От переводчика: здесь сложная игра слов с отсылкой к сленгу, поэтому перевод очень приблизительный. Кататься на машине/вести машину [开车 kāichē кайчэ] = заниматься сексом/чем-то непристойным; кататься в одиночестве и тренировать выдержку [撸 lū лу] = дрочить; поэтому «мечта о сладкой росе/дороге» в данном случае можно интерпретировать как недотрах у обоих (один только мечтает (видит во сне), другой только «тренирует выдержку» и дрочит.