Онлайн чтение книги Хаски и его Учитель Белый Кот The Husky And His White Cat Shizun
Глава 191 - Учитель, я и Сюэ Мэн…

В этом мире после Чу Ваньнина самым важным для Мо Жаня человеком был Ши Мэй.

Когда-то Мо Жань верил, что влюблен в Ши Мэя. Хотя впоследствии понял, что это не так, это никак не сказалось на его намерении хорошо относиться к нему и заботиться о его благополучии.

Пусть даже он чувствовал, что постепенно Ши Мэй отдаляется и становится ему чужим, он все равно считал этого высокого и элегантного мужчину своим другом. Теперь он знал, что ту чашу с пельмешками он принес ему по распоряжению Чу Ваньнина, однако разве от этого Ши Минцзин перестал быть Ши Минцзином?..

Это был все тот же верный друг, улыбка которого поддерживала его в самые темные времена, всегда готовый протянуть ему руку помощи. Когда он был одинок и отвержен, Ши Мэй стал для него старшим братом, который утешал его и заботился о нем.

Ему пришло в голову, что вообще-то Ши Мэй тоже сирота и во всем мире у него больше нет близких людей. Тот же Сюэ Мэн слишком надменен и заносчив, и хотя они дружат уже много лет, за все эти годы Ши Мэй так и не начал обращаться к нему по имени, продолжая называть его «молодой господин».

Выходит, единственным человеком, которого Ши Мэй мог назвать своим другом, был он сам.

А в итоге именно он ранил его в самое сердце.

Прячущийся в бамбуковой роще Сюэ Мэн, скрестив руки на груди, долго наблюдал, как Мо Жань абсолютно неподвижно сидит и вертит в руках серебряный гребень, словно глубоко задумавшись о чем-то.

Прождав еще полчаса, Сюэ Мэн так и не увидел никаких подвижек и начал чувствовать себя идиотом…

Как ему вообще в голову взбрело, что у Учителя могут быть какие-то особые отношения с Мо Жанем? У него в голове что-то переклинило или что?.. Чем больше он топтался на месте, тем более ужасно и неловко себя чувствовал. В конце концов, собираясь уйти, он развернулся на месте и совершил ту же ошибку, что до этого Мо Жань.

Расслабившись на мгновение, он перестал контролировать звук своих шагов.

Мо Жань тут же вскочил на ноги и, отодвинув занавес, крикнул:

— Кто?

— …

Под серебристым светом луны сконфуженный Сюэ Мэн с напускным безразличием неспешно вышел из тени бамбуковой рощи и, пряча глаза, негромко кашлянул.

Мо Жань даже на миг остолбенел:

— Ты что здесь делаешь?

— Окружному начальнику можно даже пожары устраивать, а простому человеку и лампы зажечь нельзя[1]? — Сюэ Мэн все еще отводил взгляд, не решаясь взглянуть на Мо Жаня, и хотя за словом в карман он не лез, покрасневшее лицо выдавало его с головой. — Я тоже просто захотел проведать Учителя.

[1] 只许州官放火，不许百姓点灯 zhǐxǔ zhōuguān fànghuǒ, bùxǔ bǎixìng diǎndēng «окружному начальнику можно даже пожары устраивать, простому же люду и лампы зажечь нельзя» — ср. что позволено Юпитеру, не позволено быку; о двойных стандартах.

Мо Жань нутром чуял, что Сюэ Мэн, скорее всего, зачем-то следил за ним. От этой мысли его лицо невольно помрачнело, однако, прежде чем Сюэ Мэн что-то заметил, он быстро взял себя в руки и натянул маску невозмутимости.

— Раз уж пришел, то проходи, посиди немного.

Сюэ Мэн отказываться не стал и сразу направился к бамбуковой беседке.

— Что пить будешь? Чай или что покрепче? — спросил Мо Жань.

— Чай, — ответил Сюэ Мэн, — от любой выпивки я быстро пьянею.

На столе стояли чай и вино. Когда Мо Жань разжигал маленькую глиняную плитку, вспыхнувший в ночи огонек выхватил из темноты черты его лица и силуэт. Он бросил в чайник ингредиенты для приготовления «Восьми сокровищ» и поставил на плиту. Два брата, один — сидя на скамье, другой — оперевшись спиной на столб беседки, какое-то время молча ждали, пока вскипит чайник.

— Почему ты здесь так рано? Ведь Ши Мэй должен был оставаться на страже до полуночи, — наконец, спросил Сюэ Мэн.

— Мне нечем было себя занять, вот я и пришел пораньше, – ответил Мо Жань, а потом с улыбкой добавил, — а ты разве здесь не по той же причине?

Сюэ Мэн подумал, что, похоже, все так и есть.

Мо Жань, должно быть, так же как и он сам, всего лишь хотел позаботиться об Учителе и ничего более. В конце концов, после той битвы во время первого Небесного Раскола, Мо Жань постепенно начал меняться к лучшему и теперь, по прошествии многих лет, сильно отличается от того мелочного скупердяя, которого он знал когда-то. Ценой своей жизни Чу Ваньнин смог спасти своего ученика, и со временем тот вырос уважаемым, порядочным и приличным человеком.

Опустив ресницы, Сюэ Мэн на миг задумался, а потом вдруг рассмеялся.

— Ты чего? — спросил Мо Жань.

— Ничего, просто вспомнил последнее затворение Учителя. В то время ты еще не помирился с ним и за все десять дней лишь раз пришел повидаться. Даже не взглянув на него, ты сразу же заявил, что тебе недостает умений, поэтому у тебя не выйдет хорошо присматривать за ним во время медитации, и убежал помогать отцу приводить в порядок архив. Тогда в глубине души я был очень зол на тебя и даже подумать не мог, что спустя семь лет ты так изменишься.

Помолчав, Мо Жань ответил:

— Люди меняются.

— Появись у тебя шанс вернуться на семь лет назад, ты бы остался или снова сбежал?

— А ты как думаешь?

Сюэ Мэн всерьез задумался об этом, а потом сказал:

— Боюсь, что все те десять дней и десять ночей тебя было бы не отогнать от Учителя.

Мо Жань тихо рассмеялся.

— Хм, и чего ты ржешь? — Сюэ Мэн изменил положение: поставил на бамбуковую скамейку одну ногу, лениво оперся на нее локтем и, запрокинув голову, уставился на своего двоюродного брата сияющими глазами. — Сейчас мы с тобой одинаково тепло относимся к Учителю, и теперь мне кажется, что наши мысли и намерения не должны сильно разниться.

Мо Жань опустил глаза:

— Хм.

Сюэ Мэн отвел взгляд и, изучая ветряные колокольчики, висящие на коньке крыши, сказал:

— Это хорошо. Изначально, когда Учитель умер, я ненавидел сам факт того, что он обменял свою жизнь на твою, но сегодня мне кажется, что ты не такой уж пропащий и бессовестный.

Мо Жань не знал, что тут можно сказать, поэтому снова ограничился неопределенным:

— Хм.

Ветряные колокольчики тихо зазвенели под порывом ветра.

После нескольких минут тишины Сюэ Мэн не сдержался и с нескрываемым интересом в глазах внезапно обратился к нему:

— Кхе-кхе, на самом деле есть кое-что, о чем я хочу тебя спросить.

— Ну так спрашивай.

— Скажи мне честно, тогда на горе Хоу, вы двое…

На самом деле Мо Жань знал, что Сюэ Мэн все это время хотел поговорить об этом.

Он долго обходил этот неудобный вопрос[2], но так и не смог его избежать, поэтому теперь ему оставалось только ждать, что скажет ему Сюэ Мэн.

[2] 七弯八绕 qī wān bā rào циваньбажао «семь изгибов и восемь поворотов» — сгибаться во многих местах и постоянно менять направление, обр. непростая задача, требующая изворотливости (идиома из китайского комикса 1981 г.в. «Похищение звезд в сентябре»).

Но Сюэ Мэн только шевелил губами, не в силах выговорить крамольные слова. Его лицо то краснело, то бледнело, то краснело опять, и, в конце концов, в упор глядя на Мо Жаня, он сказал совсем не то, что собирался изначально:

— Вы двое на самом деле… искали там дух новогоднего рисового пирога с османтусом, а?

Вода начала закипать. Тонкие нити пара, сплетаясь и закручиваясь, поднимались над чайником, растворяясь во мраке холодной ночи.

Их взгляды встретились. Полыхающие жаром глаза Сюэ Мэна были полны тревоги и томительного ожидания, черные зрачки Мо Жаня — бесстрастны и спокойны, как вода в древних бездонных колодцах.

— Пей свой чай.

Сюэ Мэн внезапно схватил его за запястье и, уставившись на него в упор, повторил:

— Вы двое правда искали там дух новогоднего пирога?!

— …

Чуть замешкавшись, Мо Жань высвободил руку из его хватки и, подойдя к столу, взял черный как смоль чугунный чайник, чтобы наполнить до краев две чашки.

Только после этого он поднял взгляд и сказал:

— Если мы не искали дух новогоднего пирога, что еще мы могли там делать?

— Ты…

— Без веской причины Учитель никогда не стал бы обманывать тебя. Если не веришь мне, во всяком случае ему-то ты должен верить.

Казалось, Сюэ Мэн окончательно зашел в тупик[3]. Его рука слегка сжалась на колене, затем он низко склонил голову и сказал:

[3] 捏住了七寸 niē zhùle qī cùn не чжулэ ци цунь «схватить змею на семь цунь» — обр. ситуация, когда любое действие может привести к неблагоприятным последствиям. Истоки идиомы: считается, что если схватить змею на семь цунь (23,3 см) от головы, то можно ее полностью обездвижить, однако это очень рискованно, ведь если схватить ее чуть ниже, то она сможет поднять голову и укусить, а если выше, это может убить ее, а ловцу змей она обычно нужна живой.

— Я не могу не верить ему.

— Тогда пей чай, — вздохнул Мо Жань. — Зачем тебе вообще столько думать, если по итогу в голове один мусор.

Он опустил голову и подул на поднимающийся над чашкой пар. В клубящейся дымке его лицо было затуманенным и неясным, словно отражение луны в воде, которое, даже если захочешь, не ухватить и не рассмотреть.

Теплый чай «Восемь Сокровищ» имел солоноватый вкус выдержанного вина. Сюэ Мэн неспешно сделал несколько глотков, чувствуя, как это ласковое тепло успокаивает его бешено колотящееся сердце. Он выпил весь чай, но от сохранившей тепло чашки все еще шел пар.

Сюэ Мэн потупился и с совершенно растерянным выражением лица вдруг произнес так, что было непонятно, обращается он к Мо Жаню или разговаривает сам с собой:

— Я на самом деле слишком беспокоюсь за него и поэтому так много надумываю. Малейшее дуновение ветра и я уже…

— Знаю, — ответил Мо Жань, — ведь я такой же.

Сюэ Мэн повернул голову и посмотрел на него.

Мо Жань стоял, опираясь спиной на столб беседки. Чай в его чашке еще не закончился, и он, сделав глоток, сказал:

— Только что из-за этого я несправедливо обидел Ши Мэя. Ты, по крайней мере, лучше меня, не настолько импульсивный.

Сюэ Мэн немного удивился:

— Неудивительно, что он перебросился с тобой парой слов и сразу ушел. Что за кошка между вами пробежала?

— …Давай не будем об этом, — Мо Жань горько усмехнулся, — я еще больший фантазер, чем ты.

Сюэ Мэн наморщил нос:

— Его судьба достойна жалости. В голодный год, когда семьи обменивались детьми, чтобы съесть их, если бы папа не спас его, он бы точно оказался в общем котле… Ши Мэй всегда относится к тебе лучше всех, так что ты не должен его обижать.

— Да, я знаю. Тогда я просто погорячился[4], такого больше не повторится.

[4] 一时激动 yīshí jīdòng иши цзыдун — минутная горячность; сиюминутный порыв.

Так, вдвоем охраняя медитирующего в беседке Чу Ваньнина, они еще долго болтали о том о сем и ни о чем.

Это было очень странное чувство. Мо Жань смотрел на подсвеченное луной надменное и красивое лицо Сюэ Мэна и думал о том, что именно этот человек в прошлой жизни пробил дыру в его груди, и в дальнейшем каждая их новая встреча сопровождалась слезами и кровопролитием.

Тогда он и подумать не мог, что они все еще смогут вот так заваривать чай и греть вино, ведя долгие беседы под луной у пруда с лотосами.

Кстати, о подогретом вине.

Чай закончился, а Сюэ Мэн и не думал уходить, так что Мо Жань подогрел чайник вина, и они распили несколько чашек, не столько для того, чтобы напиться, а скорее чтобы поддержать беседу, не нарушая приличий.

Однако, кажется, он все-таки переоценил умение Сюэ Мэна пить.

Если говорить об устойчивости к алкоголю, лучшим среди них был Учитель, который мог запросто выпить тысячу чарок. Сам он почти не уступал Учителю, Ши Мэй значительно отставал от них обоих, но самым безнадежным, конечно же, был Сюэ Мэн.

Хватило и пары чарок «Белых Цветов Груши», чтобы у него все поплыло перед глазами, а язык начал заплетаться.

Заметив его состояние и опасаясь навлечь беду на свою голову, Мо Жань поторопился убрать вино от греха подальше.

Пусть сознание Сюэ Мэна было неясным, но он еще не полностью его утратил. Понимая к чему все идет, он улыбнулся и, покраснев от смущения, сказал:

— Убери его, хорошо? Я… я больше не могу пить.

— Ну да, — отозвался Мо Жань. — Тебе бы вернуться к себе и отдохнуть. Сам сможешь дойти? Я не могу уйти, но могу позвать дядю, чтобы пришел и помог тебе.

— А? Мгм… незачем ему приходить, не надо его звать, – Сюэ Мэн, улыбаясь во весь рот, замахал руками. — Сам смогу вернуться, я ведь все еще помню дорогу.

Ничуть не успокоенный этим заявлением, Мо Жань выставил палец перед его лицом:

— Сколько?

— Один.

Он показал на Чу Ваньнина:

— Это кто?

Сюэ Мэн улыбнулся:

— Старший братик-небожитель.

— …Скажи нормально.

— Ха-ха-ха, это Учитель, конечно, я его узнал, — со смехом сказал Сюэ Мэн, обнимая столб беседки.

Мо Жань нахмурился, мысленно браня Сюэ Мэна последними словами. Почему с каждым годом проблема с алкоголем у этого парня только усугубляется? Так как его ответы на предыдущие вопросы Мо Жаня совсем не успокоили, он спросил:

— Тогда скажи, кто я? Только давай без шуток! Так кто я такой?

Несколько секунд Сюэ Мэн просто тупо пялился на него.

Казалось, что на этот момент наложились тени их общего прошлого, когда в канун Нового года в Зале Мэнпо Сюэ Мэн точно так же напился и с трудом смог узнать Ши Мэя, Чу Ваньнина назвал старшим братиком-небожителем, а потом захихикал и обозвал Мо Жаня «псиной».

Мо Жань спокойно смотрел на него, подготовившись к тому, что как только Сюэ Мэн откроет рот и назовет его псиной, он сначала по-тихому накостыляет ему, а потом позовет Сюэ Чжэнъюна, чтобы тот забрал этого пьянчужку недоделанного домой.

Однако Сюэ Мэн с очень странным выражением лица в оцепенении тупо уставился на него. В конце концов, он чуть открыл рот, и его губы сложились так, словно он собирался произнести слово «псина».

Мо Жань уже приготовился протянуть руку и закрыть ему рот ладонью…

— С-старший брат[5]…

[5] От переводчика: дело в том, что 狗 gǒu гоу «собака» и признесенное Сюэ Мэном 哥 gē гэ «старший брат» начинаются с одного звука, а значит изначальное положение губ будет одно и то же.

Поднятая рука так и застыла в воздухе. Сюэ Мэн с трудом сфокусировал на нем затуманенный алкоголем взгляд и снова тихо выдохнул:

— Брат.

Мо Жань на миг оцепенел. Казалось, его ужалила пчела и от места укуса яд начал распространяться по телу, разъедая его сердце жгучей и ноющей болью. В горле встал ком, так что, даже если бы он захотел, все равно не смог бы ничего выговорить. Застыв на месте, он просто тупо смотрел на исполненное врожденного высокомерия юное лицо Сюэ Мэна, на котором, словно в открытой книге, читались все его чувства и эмоции.

На этом лице Мо Жань уже привык видеть ненависть, возмущение и презрение, но он никогда не видел его таким, как в этот момент.

Сюэ Мэн ласково погладил висевший у него на поясе Лунчэн. В конце концов, это Мо Жань обезглавил тысячелетнего монстра, а хранящийся в нем редчайший духовный камень отправил на Пик Сышэн, чтобы его вставили в этот меч.

Если бы не Лунчэн, возможно, он и не смог бы стать лучшим на встрече в Линшане. Пожалуй, без этого клинка его ждала судьба никому не известного заклинателя средней руки, по жизни несущего на своих плечах груз несбывшихся надежд и нереализованных амбиций[6].

[6] 背负仲永之伤 «нести на плечах скорбь Чжунъюна». Чжунъюн — имя нарицательное из рассказа Ван Аньши (1021 — 1086) «Скорбь Чжунъюна». Фан Чжунъюн в детстве прославился своим поэтическим даром, но ему пришлось вести жизнь обычного человека, так как из-за запрета отца у него не было возможности получить должное образование.

Когда Сюэ Мэн был в трезвом уме, он из гордости и желания сохранить лицо не мог заставить себя сказать Мо Жаню слова благодарности, хотя на самом деле все это время чувствовал себя очень неудобно... Каждый день, начищая Лунчэн, он думал об этом, и от этих мыслей его грудь переполняли весьма противоречивые чувства.

После того как Сюэ Мэн, вернувшись из ордена Жуфэн, узнал о том, что именно Мо Жань спас его от Сюй Шуанлиня, его моральные страдания усилились многократно, а когда он услышал, что о Чу Ваньнине и Мо Жане по-прежнему нет никаких вестей, то просто разрыдался в голос. Все решили, что молодой господин плачет только из-за беспокойства за своего Учителя, но лишь сам Сюэ Цзымин знал, что той ночью, лежа на больничной койке, глядя в темноту невидящим взглядом, крепко сжав в руках свой Лунчэн, он хрипло сказал:

— Брат, прости меня...

Где ты?.. С тобой и Учителем… все в порядке?..

Мо Жань лишился дара речи, и не в состоянии сделать даже шаг, замер на месте словно деревянный истукан.

Прошлые события, подобно бурному потоку, стремительно проносились у него перед глазами.

Он вспомнил, как в прошлой жизни Сюэ Мэн в одиночку поднялся на Пик Сышэн и, стоя посреди холодного и обезлюдевшего Дворца Ушань, с покрасневшими глазами допрашивал его о местонахождении Чу Ваньнина.

Сюэ Мэн сказал ему тогда:

— Мо Вэйюй, обернись назад…

Мо Жань вспомнил о том времени, когда он стал Наступающим на бессмертных Императором, и Сюэ Мэн с Мэй Ханьсюэ совершили покушение на его жизнь. Тогда, среди белого дня Мэй Ханьсюэ преградил ему путь, а Сюэ Мэн, с перекошенным от ярости лицом и проклятиями на губах, вонзил в его грудь свою саблю, подняв кровавую бурю.

Тогда Сюэ Мэн крикнул ему:

— Мо Вэйюй, никто не спасет тебя. В этом мире нет тебе места!

Воскрешая в памяти дела давно минувших дней, Мо Жань вспоминал те ненависть, гнев и пыл, с которыми он и Сюэ Мэн танцевали свой танец дракона и змеи[7].

[7] 龙蛇 lóngshé «дракон и змея» росчерки и извивы (в кит. скорописи); будд. совершенномудрый и (или) заурядный, мудрец и (или) глупец. От переводчика: может использоваться как метафора для описания людей, вышедших из одного круга/семьи, один из которых — выдающийся (китайский дракон очень похож на змею и является символом императорской власти), а другой — заурядный (змея, что, как водится, рождена ползать и летать не может).

Он вспомнил и тот день, когда Чу Ваньнин умер. Тогда Сюэ Мэн вскочил и, взревев, будто смертельно раненый бык, бросился на него и придавил к стене. От ярости и боли вены вздулись на его шее, и он взвыл словно загнанный зверь:

— Как ты можешь говорить, что он не спас бы тебя?!.. Как можешь говорить, что он не спас?!

Это был лишь миг — в яркой вспышке света все эти воспоминания промелькнули перед его глазами.

Может быть, Мо Жань так глубоко ушел в себя, что эта ситуация вдруг напомнила ему о самом раннем, затерявшемся с годами в лабиринтах памяти, неясном воспоминании.

Он увидел двух подростков. Один из них был ужасно тощим, съежившимся от страха, словно привыкшая к побоям бродячая собака. Испуганно забравшись с ногами на стул, он сидел, обхватив руками колени, и боялся лишний раз двинуться. Конечно же, это был он сам.

Вторым был юноша с лицом как снежно-белый нефрит, прелестный, несмотря на всю свою надменность, похожий на гордого и ослепительно прекрасного маленького павлина с ярким оперением. С изумительной красоты саблей за поясом, одной ногой опираясь на соседний стул, он стоял перед ним, не сводя с него пристального взгляда круглых, как пуговицы, черных глаз.

— Мама сказала, что я должен навестить тебя, — проворчал юный Сюэ Мэн. — Говорят, ты и есть мой двоюродный старший брат?.. Однако выглядишь ты как-то уж слишком убого.

Мо Жань не издал ни звука, только наклонил голову еще ниже. Он не привык к тому, чтобы кто-то так пристально вглядывался ему в лицо.

Сюэ Мэн спросил:

— Эй, как тебя зовут? Мо… как-то там... Мо... как тебя? Просто скажи мне, я не помню.

— …

— Я же тебя спрашиваю, почему молчишь?

— …

— Ты что, немой?!

Задав вопрос третий раз и не получив никакого ответа, юный Сюэ Мэн зло рассмеялся:

— Должен сказать, что меня вполне устраивает, что мой двоюродный старший брат молчаливый и такой покорный, что слова поперек не скажет, но что ж ты такой худой и мелкий? Ветер дунет и тебя унесет, а мне потом позориться, что у меня двоюродный старший брат такой слабак. Смех да и только!

Мо Жань опустил голову еще ниже, не желая обращать на него внимания.

И тогда, в тишине перед его глазами вдруг замаячило что-то ярко-красное. Грубиян, всучивший ему этот яркий предмет, практически воткнул его ему прямо в нос. Ошарашенный Мо Жань окаменел от неожиданности, а потом до него дошло, что испугавшей его вещью была связка танхулу[8].

[8] 糖葫芦 tánghúlu танхулу — засахаренные плоды и ягоды на бамбуковой шпажке: боярышник, яблоки, дольки мандарина, клубника и др.

— Это тебе, — сказал Сюэ Мэн. — Все равно я столько не съем.

Кроме засахаренного боярышника Сюэ Мэн принес с собой еще коробку сладостей и небрежно оставил ее на столе, словно бросив подаяние нищему. Но Мо Жань с глупым видом смотрел на это богатство, про себя думая, какой же этот парень щедрый и великодушный. Прежде, даже когда он, стоя на коленях, просил милостыню, никто не хотел подавать ему так много всего и сразу.

— Я… это…

— Что? — Сюэ Мэн недовольно нахмурился, — Что «яэто»? Что ты хочешь сказать этим своим «яэто»?

— Я могу съесть всю эту связку?

— А?

— Вообще-то мне хватит и одной… или можешь сначала поесть ты, а я потом…

— Ты ненормальный? Считаешь себя собакой, раз готов подъедать чужие объедки? — Глаза Сюэ Мэна стали совсем круглыми, словно он не мог поверить, что такое вообще возможно. — Конечно это все тебе! Вся эта связка и вся коробка — все твое!

Лакированная деревянная коробка для лакомств была настоящим произведением искусства: на крышке золотой краской был нарисован парящий среди облаков журавль. Прежде Мо Жань никогда не видел таких красивых и изысканных вещей.

Он не осмеливался протянуть руку, но его черные глаза буквально пожирали этот прекрасный ларец. От его странной реакции Сюэ Мэн пришел в замешательство и немного раздраженно сам открыл коробку с лакомствами. Сильный аромат молока, фруктов и сладкой клейкой бобовой пасты заполнил комнату. В шкатулке лежало девять пирожных: три ряда поперек и три вдоль. Подрумяненные и хрустящие, словно изысканный и блестящий золотой жемчуг, а также матовые и мягкие с просвечивающей через тончайшее тесто алой бобовой пастой, которые, казалось, порвутся, стоит лишь немного подуть на них.

Юный Сюэ Мэн даже не взглянул на прекрасные лакомства, а просто подтолкнул всю коробку к нему и не терпящим возражения тоном сказал:

— Ешь скорее. Если не хватит, у меня еще есть. Я все равно на них уже смотреть не могу. Хорошо, что теперь можно поделиться с тобой.

Этот маленький господин имел дурные манеры, тон его речей был полон нескрываемого высокомерия, круглые глаза презрительно взирали на него сверху вниз, а нос был задран так высоко, что все его милосердие выглядело не более, чем оскорбительной подачкой.

Но пирожные и засахаренные фрукты, что он дал ему, были невероятно ароматными, сладкими, нежными и мягкими.

После двух жизней, наполненных едкой горечью и кровавой солью, тот полузабытый сладкий вкус, казалось, вновь вернулся на кончик его языка. В сиянии луны Мо Жань смотрел в лицо захмелевшему Сюэ Мэну, а Сюэ Мэн точно так же не сводил с него прищуренных глаз. Через некоторое время Сюэ Мэн широко улыбнулся, но в этот момент он был настолько пьян, что сам не знал, почему ему так хочется смеяться.

Он отпустил столб, за который держался, и, похоже, хотел дружески похлопать Мо Жаня по плечу, но не устоял на ногах и, сделав шаг, споткнулся, упав прямо в объятия Мо Жаня.

— Ты… старший брат…

Мо Жань застыл как громом пораженный. Он медленно опустил взгляд и легонько похлопал Сюэ Мэна по спине. Усилившийся ночной ветер обдувал их, растрепав волосы Мо Жаня так, что они закрыли половину его лица, надежно скрыв все эмоции, что отразились на нем в это мгновение. Сюэ Мэн никогда не умел пить, поэтому очень скоро так и уснул в его объятьях, и только тогда Мо Жань хрипло произнес…

— Сюэ Мэн, прости меня. Я недостоин быть твоим старшим братом…

Автору есть что сказать:

Маленькая зарисовка «Одна правдивая история».

Сегодня я получила от подруги торт, на котором она написала «Чу Ваньнин — самый красивый».

Я очень расстроилась и попыталась сделать ей внушение, что правильнее было бы дописать «...но Псина еще красивее», в конце концов, он актив и главный герой, и возражения не принимаются!

Она продолжила спорить со мной:

— Неужто надо было было написать «Сукин Сын — самый красивый»?

Я: — …

Она: — Или написать «Мо Жань — самый красивый»?

Я: — А почему нет-то?

Она: — Да ладно, я с начальной школы не видела у протагониста такого дурацкого имени... Я, конечно, не хотела говорить тебе это, чтобы ты, как его создатель, могла сохранить лицо.

…Тьфу ты!

Ну как же я жить-то буду без ее одобрения! Ладно, а теперь давайте раскроем первое имя (псевдоним) из ее анкеты:

Чжуан Фа… «Здоровые волосы» (пол: женский).

И она не меняла это имя, пока не пошла в среднюю школу.

После этого, есть ли у нее моральное право насмехаться над кличкой моей собаки?!