Онлайн чтение книги Хаски и его Учитель Белый Кот The Husky And His White Cat Shizun
Глава 188 - Учитель, я на самом деле очень люблю тебя 18+

Предупреждение: 18+ глава содержит детальное описание секса между мужчинами, в том числе при сомнительном согласии одного из партнеров.

Сердце Чу Ваньнина вдруг тревожно сжалось.

Что еще за «дождь слишком сильный»!? Для чего эти игры с «холодно-жарко»? Очевидно же, что они могут вернуться! Так нет, зачем-то нужно было придумывать такие несуразные причины, лишь бы затащить его в гостиницу.

Как бы туго Чу Ваньнин ни соображал, он прекрасно осознавал, к чему все идет.

Сейчас Мо Жань держал его за руку и мог узнать, о чем он думает по биению пульса.

Если, просто покачав головой, он выразит отказ, Мо Жань не станет его принуждать, но если ответит «да», значит согласится с ним…

С ним... что?

Чу Ваньнин не знал, а если и догадывался, то решительно не хотел думать об этом.

Он только чувствовал, как пылает его лицо, и этот жар не мог погасить даже самый сильный ливень.

Он сильно нервничал, не зная, что ответить, поэтому еще крепче вцепился в узкое горлышко винного кувшина и, запрокинув голову, попытался сделать глоток. К его разочарованию, внутри было почти пусто, и лишь несколько холодных капель «Белых цветов груши» смочили его пересохшее горло. Чу Ваньнин сглотнул и опустил голову. На контрасте с красной лентой на бутылочном горлышке его судорожно сжавшиеся пальцы казались еще более тонкими и белыми.

Он не произнес ни слова, но атмосфера почему-то стала еще более неловкой.

Мо Жань был не из тех людей, кто злоупотребляет алкоголем, но увидев, как Чу Ваньнин, запрокинув голову, жадно пьет вино, он внезапно спросил:

— Там есть еще?

— Больше нет.

— Ты такой нетерпеливый[1]. И пьешь так же быстро, — с этими словами Мо Жань склонил голову и нежно поцеловал его губы. — Тогда я... могу попробовать его только так.

[1] 急 jí цзи — быстрый, торопливый; нетерпеливый; страстный; горячий; вспыльчивый.

У «Белых цветов груши» был сладкий вкус с легким ароматом цветов османтуса.

В прошлой жизни Чу Ваньнин умер, когда Мо Жаню исполнилось тридцать. Той ночью он пил вино на крыше до тех пор, пока от вкуса не осталось лишь чувство горечи.

В дальнейшем, после своего перерождения, Мо Жань не хотел лишний раз прикасаться к вину.

Слишком уж горько.

Он осторожно поцеловал Чу Ваньнина. Сначала просто на миг слегка коснулся его прохладных губ своими, прежде чем снова нежно и очень бережно приникнуть к нему.

Шум дождя и мир вокруг — все растаяло и исчезло.

Перед галереей никого не было, а дождевая завеса скрывала их от посторонних глаз надежнее самого плотного полога. Потеряв счет времени, они обнимали и целовали друг друга, сталкиваясь зубами и яростно сплетаясь влажными языками. За шумом крови в ушах и биением собственного сердца Чу Ваньнин давно уже не слышал грохота дождя, остервенело бьющегося о поперечную балку и каменную брусчатку мостовой.

В отличие от холодных капель, дыхание Мо Жаня на его коже обжигало. Не переставая осыпать поцелуями его лицо, он неспешно переместился от губ к переносице, после чего, уделив внимание глазам и бровям, скользнул губами по виску и добрался до уха. Когда наглый влажный язык лизнул ушную раковину, тело Чу Ваньнина напряглось. Его охватило такое сильное волнение, что только до боли сжав пальцы в кулак, ему удалось сдержать рвущиеся из горла стоны.

Он пытался не дать Мо Жаню окончательно переплестись с ним шеями[2], но тот уже прихватил губами мочку и начал вылизывать крошечную родинку за его ухом…

[2] 交颈 jiāojǐng — переплетаться шеями, как утки-мандаринки; обр. о верной/супружеской любви/нежности.

Чувствуя, как Чу Ваньнин слегка дрожит в его руках, Мо Жань обнял его еще крепче, вдавив в себя так, словно хотел втереть в собственное тело, навечно сделав частью своей плоти и крови.

Севшим голосом он хрипло прошептал на ухо Чу Ваньнину:

— Учитель…

Несмотря на почтительное обращение, мятежные руки Мо Жаня в этот момент продолжали настойчиво ласкать тело Чу Ваньнина. Казалось, его страсть, слишком долго бурлившая в наглухо закрытом котле, только и ждала, когда он приоткроет крышку. Огонь неудовлетворенного желания, бушующий внутри этого молодого тела, словно кипящая вода, стремился вырваться наружу облаком пара, однако в костер под его котлом летели все новые дрова, только распаляя его еще больше.

Это бесконечное томление стало настоящей мукой для них обоих.

— Пойдем со мной!..

Возможно, Чу Ваньнин был одержим внутренним демоном, но в какой-то момент он крепко сжал руку Мо Жаня и, забыв обо всем, безрассудно помчался с ним куда-то под дождем.

Льющийся с неба дождь был ледяным, но их сгорающим от жара телам он казался кипятком. У них не было зонтика, и никто даже не попытался создать защитный барьер. Словно в один миг утратив духовную силу, спасаясь от разгулявшейся стихии, как простые смертные, они вбежали на постоялый двор с трепетавшим на ветру красным бумажным фонарем на входе.

Служащий гостиницы лениво позевывал, понимая, что в такой сильный ливень вряд ли появится какой-нибудь постоялец, поэтому, увидев на пороге двух промокших до нитки мужчин, был, мягко говоря, удивлен.

Рука Мо Жаня, все еще крепко сжимающая запястье Чу Ваньнина, была такой горячей, что казалось, еще немного — и от нее пойдет пар.

Смахнув другой рукой ручьем стекающую с его красивого лица воду, он взволнованно объявил:

— Мы заселяемся.

— А, хорошо, хорошо. Вот ключи от двух комнат наверху, всего…

— Что? — услышав о двух комнатах, Мо Жань разволновался еще больше. Его кадык судорожно дернулся, а тонкие пальцы сжались и нервно забарабанили по столешнице. — Нет, нам нужна только одна комната.

Ошеломленный слуга в замешательстве уставился на Мо Жаня, после чего неуверенно взглянул на Чу Ваньнина.

Чу Ваньнин повернул к нему свое пылающее от смущения лицо и, выдернув руку из мертвой хватки Мо Жаня, заявил:

— Две комнаты.

Служащий обдумал что-то и, чуть поколебавшись, предложил:

— Если вам не хватает денег, то можете взять одну.

— Берем две, — решительно отрезал Чу Ваньнин, одарив служащего взглядом, который мог запросто проделать в нем две дыры. Недоумевая, чем он так разгневал этого заклинателя в белом, испуганный слуга поспешил вручить им два ключа, взяв в оплату один серебряный слиток.

Чу Ваньнин изо всех сил старался восстановить дыхание и выглядеть спокойным и невозмутимым. К сожалению, он промок насквозь, и вода с его бровей в итоге залила глаза, повиснув каплями на длинных ресницах. Несколько раз моргнув, он натянул на лицо самое серьезное выражение и распорядился:

— Я пойду вперед, а ты сходи за имбирным чаем и полотенцем и поднимайся следом.

Отдав приказ, он с самым чопорным лицом взял латунный ключ из руки Мо Жаня и с важным видом начал подниматься вверх по лестнице. Разумеется, все это представление было разыграно исключительно для одного слишком любознательного служащего гостиницы.

Кто-то из них ведь должен был хотя бы попытаться сохранить видимость приличий.

Оставшийся позади Мо Жань никак не прокомментировал это выступление, но в глубине души нашел его довольно забавным. В конце концов, Чу Ваньнин всегда был слишком стыдливым, и для него было очень важно в любой ситуации сохранить лицо.

Чу Ваньнин зашел в комнату, в которой находилась узкая кровать, явно рассчитанная только на одного человека.

Стоило ему взглянуть на нее, как в горле тут же пересохло, а лицо так сильно покраснело, что он больше не осмеливался смотреть в ту сторону, и просто стоял посреди комнаты, не зажигая света и не зная, что ему делать дальше.

Мысли были словно в тумане, а происходящее казалось каким-то абсурдом. Все это свалилось на него слишком быстро, будто снег на голову.

Как такое могло случиться?..

Почему я стою здесь? Я сам прибежал сюда под дождем, чтобы развратничать. Как до такого дошло?..

Прежде, чем он успел закончить эту мысль, дверь за его спиной скрипнула, и в комнату вошел Мо Жань.

Чу Ваньнин напрягся и резко выпрямился. Под прикрытием длинных рукавов он сжал пальцы в кулак, изо всех сил стараясь унять мелкую дрожь во всем теле, но тщетно.

Впервые в жизни он ощущал себя настолько растерянным и беспомощным перед другим человеком, что готов был полностью уступить ему инициативу.

Из-за дождя или от пробившего его холодного пота, ладони стали влажными.

С характерным щелчком дверь закрылась на засов, и Чу Ваньнин тут же ощутил запах железа, словно в этот миг у его шеи оказался топор палача. А может, это был запах крови из оскаленной пасти загнавшего его в угол дикого зверя.

Неожиданно он испытал такой острый приступ паники, что чуть было не пустился в бега.

К счастью, из-за темноты никто не видел выражение его лица в этот момент.

Наконец, Мо Жань решился заговорить с ним. Несмотря на всю нежность и сдержанность, его голос звучал хрипло и напряженно:

— Почему ты не зажег свечу?

— ...Забыл.

Мо Жань поставил на стол деревянный поднос и подал Чу Ваньнину маленькую пиалу с чаем:

— Ты просил имбирный чай. Пей, пока горячий.

С этими словами он подошел к подсвечнику около западного окна и наклонился, чтобы зажечь свечу.

Снаружи выл ветер и лил дождь. Ставни были распахнуты, и сквозь украшенную орнаментом в виде виноградной лозы деревянную решетку можно было рассмотреть размытый тусклый свет от соседних домов.

Мо Жань стоял у открытого окна рядом с изящным медным подсвечником в виде журавля, и белая завеса дождя красиво обрамляла его стройный высокий силуэт с безупречно очерченным профилем. Когда он попытался высечь огонь, используя кремень и кресало, россыпь искр выхватила из тьмы его длинные ресницы, похожие на дрожащие крылья черных бабочек.

Он был заклинателем, и зажечь свечу при помощи духовной силы было бы проще всего, но сейчас Мо Жань собирался сделать это обычным способом, совсем как простой смертный. Ему хотелось увидеть, как рассеяв тишину и темноту, выбитая из камня искра превратится в тонкую пламенную прядь, и восковая свеча, раскрывшись огненным цветком, прольет первые алые слезы.

У него, наконец, получилось высечь искру, но когда он поднес тлеющий трут к фитилю, Чу Ваньнин вдруг сказал:

— Не зажигай ее.

Руки Мо Жаня застыли в воздухе. Оглянувшись, он спросил:

— Почему?

Чу Ваньнин не знал, что ответить, поэтому не терпящим возражений тоном повторил:

— Не нужно зажигать свечу.

Мо Жань замер в замешательстве, после чего внимательнее пригляделся к застывшему словно изваяние посреди темной комнаты Чу Ваньнину, и тут до него начало медленно доходить...

Если подумать, даже Юйхэн Ночного Неба может бояться неизвестности.

В прошлой жизни в постели Наступающего на бессмертных Императора побывало немало любовников. Будь то мужчина или женщина, каждый желал показаться перед ним во всей красе и никто никогда не просил погасить свет, предпочитая, чтобы красные свечи горели всю ночь, выгодно подчеркивая красоту их тел и мастерство в постели. Пытаясь снискать расположение императора, люди льстили и заискивали, всячески стараясь ему угодить, и, казалось бы, воспоминания об этом должны были греть его сердце…

Однако Мо Жань совсем не тосковал по тем временам.

Сначала Жун Цзю, потом Сун Цютун — странное дело, — если подумать, он держал этих людей рядом и всячески баловал их исключительно по той причине, что они напоминали ему Ши Мэя, любовь к которому стала своего рода навязчивой идеей.

Но ему никогда не нравилось смотреть на их лица в постели.

Он всегда просил любовников повернуться спиной, не целовал и не ласкал, а когда брал их тела, то просто тупо следовал инстинктам, сохраняя ясность разума.

Иногда он даже ловил себя на мысли, что все, что он с ними делает, так скучно и бессмысленно.

На самом деле, это и правда не имело никакого смысла.

Сейчас он даже не мог вспомнить те освещенные ярким светом свечей кокетливо улыбающиеся, исполненные подобострастия и вожделения, раскрасневшиеся от вина лица.

Теперь, размышляя об этом, Мо Жань понимал, что удовольствие в постели не имеет ничего общего с настоящей любовью. Наоборот, чем глубже он погружался в болото беспорядочных связей, тем более опустошенным и отчаявшимся становился. В конце концов он почти потерял веру в лучшее и страстно жаждал лишь одного — утопить в крови и грязи весь мир вокруг себя.

Погрузившись во тьму, он больше не смог бы тянуться к свету, надеясь на искупление, и уж точно не посмел бы пытаться удержать тот последний очищающий огонь в своих руках.

Идеальное завершение всего!

На самом деле, почему бы ему уже просто не выкинуть все это из головы?

Сколько бы он ни убеждал себя в том, что не испытывает ностальгии по тем временам, встал на путь исправления и ужасное прошлое больше не имеет власти над ним, но ему никогда не забыть, как во власти тоски и душевной боли он дрожащими пальцами обхватил шею Чу Ваньнина и прижал его к холодным как лед, золоченым каменным плитам Дворца Ушань.

Он делал это с ним на каменном столе в пустынном дворе, на сбитых простынях в спальне, в снегу, в горячем источнике, на императорском троне и даже в таком священном месте, как Храм Предков.

Осквернял его.

Вглядываясь в его лицо, целуя шею, щеки и губы, называя по имени...

Он просто изорвал его в клочья.

Только правда в том, что в то время Чу Ваньнин также жаждал этой тьмы и хотел погасить свет.

Он не нуждался даже в лучике света.

Но его Учитель отказывался говорить и об этом, он просто молча терпел и ни о чем не просил.

Если подумать, Чу Ваньнин был заточен в его Дворце целых восемь лет, но за все это время попросил его только о двух вещах, в самом начале и в конце.

В первый раз, когда Чу Ваньнин только вошел во Дворец Ушань, он попросил его освободить Сюэ Мэна.

Во второй, — прежде чем навеки покинуть этот мир, он попросил его отпустить самого себя.

Если это был не предсмертный бред, то что тогда…

Мо Жань долго молчал, продолжая сжимать в руках кресало и кремень.

Потребовалось время, чтобы Чу Ваньнин смог немного расслабиться. Когда Мо Жань, наконец, выпрямился, то услышал его тихий вопрос:

— Что-то случилось?

— ...Ничего.

Голос Мо Жаня, несмотря на мягкость, был каким-то слишком влажным с нотками затаенной горечи.

Он подошел и обнял одиноко стоящего в темноте мужчину. Мокрая от дождя одежда льнула к их телам, придавая особую интимность этим объятиям.

— Ваньнин, — тихо позвал Мо Жань, обнимая его еще крепче.

— …

В этот момент Мо Вэйюй был почти готов рассказать Учителю о своем грязном прошлом, но слова, словно рыбная кость, застряли у него в горле.

Он в самом деле не мог этого произнести.

После того, как ему с таким трудом удалось завоевать это тепло, правда станет слишком тяжелым испытанием не только для него, но и для Чу Ваньнина. Даже если он грешен и страдает от чувства вины, Мо Жань не хотел и не был готов говорить об этом.

Он не желал просыпаться.

Ему хотелось насладиться счастьем и погрузиться с головой в этот прекрасный сон.

Пусть даже на рассвете ему перережут горло.

В кромешной тьме без единого лучика света Мо Жань припал к губам Чу Ваньнина, затягивая его в долгий и неистовый поцелуй.

В комнате было очень тихо и даже шум дождя за окном не мог нарушить эту тишину. Они слышали дыхание и сердцебиение друг друга, касание губ и влажные звуки поцелуев.

Чу Ваньнин изо всех сил старался дышать как обычно, но все без толку: обжигающие поцелуи и прикосновения Мо Жаня заставляли его грудь вздыматься все чаще. Он был высоким и сильным мужчиной, но Мо Жань мог с легкостью сковать его движения, закрыв его как высокая и величественная горная вершина. Заключив Чу Ваньнина в кольцо горячих рук, он начал с почти невесомого поцелуя, постепенно становясь все более дерзким и настойчивым в своих ласках.

Проникнув влажным горячим языком в рот Чу Ваньнина, Мо Жань набросился на него с поцелуями, как изнывающий от жажды путник, приникнувший к сладкой росе. Он словно пытался набрать побольше воды, чтобы потушить пылающий внутри него огонь, но дыхание Чу Ваньнина оказалось вовсе не спасительной влагой, а тем сосновым маслом, которое с каждым глотком только усиливало пожар, бушующий в его крови.

Непонятно, кто был первым, но они начали стаскивать одежду друг с друга. Возможно, из-за порывисто сорванного пояса или от ощущения горячих пальцев на обнаженной коже, судорожный вздох и приглушенный стон смешались в непроглядной темноте дождливой ночи. Они слишком истосковались друг по другу, и теперь, когда взаимная жажда достигла предела, их движения стали излишне торопливыми и болезненно неловкими. В тишине темной комнаты изредка раздавались сдавленные стоны, но основным фоном оставалось хриплое дыхание двух сгорающих от страсти мужчин.

Прежде чем Чу Ваньнин успел привыкнуть к ощущению холода на обнаженной коже, он почувствовал, что Мо Жань целует его шею, неспешно спускаясь к ключице. Когда влажные горячие губы, наконец, добрались до его груди…

Чу Ваньнин тихо ахнул. Сгорая от стыда и возбуждения, он непроизвольно выгнулся и запрокинул голову назад.

Его лицо покраснело, но к счастью темнота скрывала его позор. Надеясь, что Мо Жань не видит, как пылает его лицо, он прошептал:

— Окно…

— Что?

В замешательстве Мо Жань поднял голову и встретился взглядом с влажными глазами[3] Чу Ваньнина.

[3] От переводчика: часто в описаниях сгорающих от страсти китайских мужчин фигурируют «влажные» глаза и «влажный» голос (и еще много чего «влажного» и «красного»). В Китае считается, что при сильном возбуждении глаза человека не только краснеют (в уголках, если что, а не как у циклопа), они еще и влажнеют. В какой-то мере можно считать это описание эквивалентом нашему «глаза с поволокой» и «голос с хрипотцой».

Сначала Мо Жань надеялся услышать ответ Чу Ваньнина, но одного взгляда хватило, чтобы кровь прилила к голове, и захватившее его страстное желание напрочь вышибло все разумные мысли. Не в силах сдержаться, он снова набросился на Чу Ваньнина, яростно целуя его губы и лаская тело. Потребовалось время, чтобы он смог оторваться от этого манящего рта и переспросить:

— Что?

— ...Окно... — сердце Чу Ваньнина билось очень быстро. Он не знал, как правильно дышать во время затяжного поцелуя, поэтому от недостатка воздуха у него закружилась голова, — ты все еще не закрыл окно.

Мо Жань с трудом оторвался от его тела, чтобы захлопнуть ставни.

Как только исчез единственный источник слабого света, в комнате воцарилась кромешная тьма. Теперь, когда больше не нужно было скрывать охватившее его вожделение, кровь вскипела в жилах Мо Жаня.

Спотыкаясь на каждом шагу, они добрались до старенькой кровати, жалостно скрипнувшей, когда они вдвоем рухнули на нее. Не дав Чу Ваньнину опомниться, Мо Жань прижал его к постели, срывая остатки одежды, которая после их бурной прелюдии уже была в самом плачевном состоянии.

Он чувствовал, как Чу Ваньнин дрожит под ним, совсем как в прошлой жизни, когда они занимались сексом в первый раз. Хотя на этот раз он старался быть сдержанным, его любимый человек все равно трепетал под ним, не в силах контролировать свой испуг.

Сердце Мо Жаня содрогнулось от любви и жалости, и, нежно обхватив ладонями лицо Чу Ваньнина, он принялся осыпать поцелуями его щеки, губы, глаза и подбородок.

— Не бойся… — хрипло шепнул он ему на ухо.

— Я не... Я не боюсь…

Мо Жань взял его за руку и, переплетя свои пальцы с дрожащими пальцами Чу Ваньнина, прошептал, обжигая горячим дыханием мочку его уха:

— Доверься мне… ладно? Все будет хорошо…

Чу Ваньнин хотел было сказать парочку «ласковых» слов этому самодовольному нахалу, но все мысли в тот же миг вылетели у него из головы.

Он только чувствовал, как огромное мощное тело Мо Жаня давит на него, мозолистые руки ласкают его талию и спину. Не выдержав этой сладкой муки, он невольно выгнулся всем телом, прильнув к обнаженной обжигающе горячей груди… Мо Жань уже давно избавился от одежды и теперь, прижавшись к его пышущему жаром торсу, Чу Ваньнин чувствовал себя железом, плавящимся в раскаленном горне.

Их сплетенные разгоряченные влажные от дождя и пота тела терлись друг о друга, так что теперь они могли каждым сантиметром кожи чувствовать обоюдное желание. Иссушенное страстной жаждой дыхание двух мужчин с каждой секундой становилось все более хриплым и тяжелым.

На самом деле какими бы страстными и глубокими ни были их поцелуи, они не могли утолить охватившую их жажду.

Голова Чу Ваньнина начала кружиться, перед глазами вдруг стали появляться нечеткие фрагменты сцен с переплетенными телами, дрожащими от слабости ногами, ярко-красными занавесями и простынями…

Внезапно он со всей ясностью осознал, что это сцена из его сна.

В этом видении Мо Жань, вцепившись в его талию, яростно вбивался в его тело. С неприлично громким звуком бедра этого Мо Жаня ударялись о его ягодицы, безжалостно разрывая тело, в попытке проникнуть как можно глубже в его нутро. Хотя молодой человек в его видении был так же красив, как и настоящий Мо Жань, у него были повадки дикого зверя и глаза атакующего жертву хищника.

Чу Ваньнин не мог понять, почему его подсознание подбросило ему это видение именно сейчас. Может быть, представлять себе что-то подобное в моменты сильнейшего сексуального возбуждения — это нормально и естественно для человеческой природы?

Но Мо Жань ничего не знал о его грешных мыслях. Он был уверен, что Чу Ваньнин не просто ничего не знает о плотских отношениях между мужчинами и женщинами, но и совершенно не представляет, что значит заниматься с кем-то любовью. Он боялся напугать и причинить ему боль в его первый раз, поэтому не спешил переходить от прелюдии к более решительным действиям. В этой жизни он не хотел, чтобы любимый человек терпел какое-то неудобство и пострадал от его необузданной страсти.

Чем больше они переплетались друг с другом, тем сильнее и невыносимее становилось желание Чу Ваньнина. Не в силах терпеть эту пытку, он одной рукой вцепился в Мо Жаня, а другой — в сбитые простыни. Ему хотелось опустить руку вниз и приласкать себя, чтобы хотя бы немного облегчить собственные страдания. От осознания этого его лицо залил стыдливый румянец. Нет, он совершенно точно не мог позволить себе делать такие постыдные вещи на глазах у любимого человека.

Но тот самый разгоряченный орган внизу его тела настолько увеличился, что теперь самым непристойным образом выпирал из его исподнего.

Чу Ваньнин с отчаянием осознал, что своими безуспешными попытками любой ценой сохранить лицо, причиняет себе лишь еще большие страдания.

Он хотел, страстно желал и жаждал прямо сейчас выплеснуться и получить облегчение, но исключительно из упрямства продолжал бороться с собой. Постепенно глаза феникса начали затуманиваться, а разум помутился...

Он перестал что-то понимать и о чем-то думать, бездумно отдавшись на волю собственных чувственных ощущений...

На самом деле Чу Ваньнин точно знал, как именно двое мужчин могут доставить друг другу удовольствие в постели. Его сердце переполняли любовь и желание, ведь он в самом деле любил этого мужчину и был готов пойти до конца, вместе с ним погрузившись в это бушующее море страстей и чувственных удовольствий.

Вдруг перед его глазами вновь задрожала размытая иллюзия.

Странно... почему это Пик Сышэн... Зал Даньсинь…

Лишь только эта мысль промелькнула в его голове, как его тут же затянуло в водоворот нового видения.

Чу Ваньнин увидел Мо Жаня, сидящего на большом троне на том месте, где раньше стояло кресло принимавшего высоких гостей главы ордена. Сам он сидел прямо на Мо Жане, лицом к лицу, и был совершенно нагим. Несмотря на то, что он был самым постыдным образом обнажен, одежда Мо Жаня была почти в идеальном порядке, за исключением приспущенных штанов, но даже так его срамное место было прикрыто ногами самого Чу Ваньнина.

Не сводя с него немигающего взгляда, Мо Жань еще глубже вошел в него и развязно подвигал бедрами.

— Приятно[4]? — насмешливо спросил он.

[4] 爽 shuǎng шуан — приятно, круто, удобно; жарг. заниматься сексом, разврат, пошлость.

Кажется, в этот момент, как будто страдая от сильной боли, он затряс головой.

Не обращая внимания на его стиснутые зубы, Мо Жань просунул палец ему в рот, силой пытаясь вырвать из него стон.

— Покричи! Кричи, я сказал!

Но он продолжал упорствовать, и из его горла вырвался лишь приглушенный всхлип.

Мо Жань перестал играть с ним и, обхватив его за талию, не сдерживаясь, насадил на себя до основания. После этого безжалостные руки неспешно соскользнули на ягодицы Чу Ваньнина и яростно сжали их до красных пятен.

— Кричи! — хриплым от ярости голосом приказал он.

— Нет...

Одной рукой обхватив его талию, а другой продолжая сжимать ягодицу, Мо Жань чуть приподнял его, а потом начал медленно натягивать на свой член до самого упора, внимательно следя за реакцией Чу Ваньнина. Убедившись в том, что несмотря на то, что его тело дрожит, тот продолжает упрямо молчать, он усилил нажим и сам начал двигать бедрами, еще сильнее углубляя проникновение, которое из-за невысокой амплитуды больше напоминало быстрое скольжение двух плотно пригнанных к друг другу деталей. Сходя с ума от этого трения, буквально нанизанный на его член Чу Ваньнин мог только тихо шептать:

— Нет, не надо...

— Разве это тебе решать? — мужчина на троне усмехнулся. Хотя он перестал двигаться, его горячая возбужденная плоть все еще находилась глубоко внутри тела Чу Ваньнина, пульсируя вместе с биением его сердца.

— Кроме того, разве тебе самому это не нравится? Смотри, здесь ты очень даже твердый.

Образы и звуки стали терять четкость, рассеиваясь клочьями серого тумана. Похоже, из-за сильного перевозбуждения его мозг в итоге породил эту безумную фантазию.

Совершенно потерянный Чу Ваньнин тупо лежал на кровати в номере гостиницы. Тело его сотрясала мелкая дрожь, член стал болезненно твердым.

Что с ним творится… и что ему теперь делать?..

Иллюзия становилось все более туманной, но он все еще видел, как сидевший на троне Мо Жань вышел из него почти полностью, но только чтобы снова одним рывком яростно насадить его на себя.

Это было невыносимо... возбуждающе…

И он не выдержал и, обессиленно упав на этого мужчину, простонал:

— А… а...

Тяжело дыша, Мо Жань продолжал вторгаться в его тело, безжалостно трахая его.

— Ты так развратно кричишь. Неужели не боишься, что люди тебя услышат?.. Блять... ты хочешь, чтобы я затрахал тебя до смерти?!

Видение Чу Ваньнина становилось все более размытым...

И, наконец, исчезло совсем...

Это иллюзия, обман зрения, подделка, ведь это совершенно точно не могло быть правдой.

Просто горячечный бред, наложившийся на бесконечно преследующий его кошмарный сон.

Однако почему-то, вопреки всем законам природы, ощущение того вторжения и обладания его телом все еще было слишком реальным.

Должен ли он... сделать это наяву?

Все еще не до конца придя в себя, Чу Ваньнин чуть прикрыл свои прекрасные глаза феникса и тихо сказал:

— Входи…

Мо Жань ошеломленно замер.

Чу Ваньнин знает, что нужно делать?

Откуда ему это знать?

Этот чистый, как белый лист, мужчина в жизни своей даже эротических рисунков не видел, так откуда у него вдруг такие познания?!

— Ну... это ведь… так делается? — пробормотал Чу Ваньнин.

Задав этот вопрос нависшему над ним мужчине, он покраснел так, что, казалось еще чуть-чуть, и он начнет истекать кровью.

— Откуда... откуда ты узнал об этом?

— …

Конечно Чу Ваньнину было очень неловко признаться в том, что он настолько распутный, что ему снятся такие развратные сны, поэтому он уклончиво ответил:

— Случайно увидел в одной книге в библиотеке… — и тут же поспешил добавить. — Кто-то свою книгу забыл.

Мо Жань, конечно, ни на секунду не усомнился в правдивости его слов. В глубине души он почувствовал облегчение и некоторый трепет.

Поцеловав уголки губ и кончик носа Чу Ваньнина, он сказал:

— Не спеши.

— ...!

Не спеши?

Да кто тут спешит-то?!

От злости и унижения дыхание Чу Ваньнина сбилось, и кровь прилила к лицу, но Мо Жань тут же заключил его в объятия, нежно прижал к своей груди и, ласково погладив по виску, мягко сказал:

— Будет больно.

— ...Тогда не нужно, — в последней попытке сохранить лицо, Чу Ваньнин решительно отрезал себе все пути.

Мо Жань едва заметно улыбнулся. Его тихий и мягкий голос с едва заметной хрипотцой ласкал слух:

— Этим вечером тебе не нужно заботиться обо мне… — звук его голоса затих.

— …

Чу Ваньнин моргнул.

Сегодня вечером, что?

Он в изумлении наблюдал, как нависший над ним Мо Жань, оперевшись на руки с двух сторон от его тела, начал медленно спускаться вниз.

Такого в своих снах Чу Ваньнин еще не видел. Что это он собирается делать?

— Сегодня вечером я просто хочу, чтобы тебе было хорошо, — сказал Мо Жань, склоняясь над ним. Прежде, чем Чу Ваньнин успел среагировать, он распустил завязки на его исподнем, высвобождая возбужденную плоть, после чего, обласкав ее самым жарким взглядом, открыл рот и…

— Ах!.. — застонал Чу Ваньнин. Волна неконтролируемой дрожи прошила его позвоночник. Что это за ощущение?

Как... Как такое может быть?.. Это же так грязно…

Он испытывал необыкновенное чувство, ощущая свою плоть внутри теплого рта возлюбленного.

Что касается самого Мо Жаня, то он обнаружил, что чувствовать тепло разбухшего от желания члена любимого человека в своем рту оказалось неожиданно приятно. Стараясь не ранить зубами, он вбирал его все глубже. Услышав, как участилось дыхание Чу Ваньнина, он поднял глаза, чтобы одарить его нежным и немного снисходительным взглядом.

Наступающий на бессмертных Император…

Он никогда не делал ничего подобного и даже не думал, что способен на такое.

Однако сейчас он сам истово и страстно желал и даже был счастлив делать это.

— Ты же не хочешь... Как ты можешь?.. Вытащи! Вытащи его изо рта немедленно! — казалось, лицо Чу Ваньнина раскраснелось как никогда ранее. Закусив губу, он остервенело тряс головой. Внутри холодных глаз, там где раньше были только ледяные ножи, сейчас плескались весенние воды желания и смущения.

Какой же он милый.

Когда Мо Жань вобрал его член глубоко в глотку, от наплыва новых ощущений Чу Ваньнин обессиленно откинулся на кровати. Словно выброшенная на берег рыба, он жадно хватал ртом воздух, перед глазами все плыло, и ему никак не удавалось сфокусироваться хоть на чем-то.

Мо Жань еще несколько раз заглотил его член до основания, прежде чем отстранился и, окинув его жадным взглядом, произнес влажным от следов его похоти ртом:

— Золотце[5], тебе хорошо?

[5] 宝贝 bǎobèi баобэй — прелесть; деточка, сокровище, золотко; сокровище; дорогая раковина.

Чу Ваньнин чувствовал себя так, словно у него в голове взорвался фейерверк. Пребывая в полубессознательном состоянии, он даже не сразу понял, как назвал его Мо Жань. Сейчас он чувствовал только сладость и стыд, и когда они достигли предела, его тело, казалось, превратилось в желе. Но все же, как он мог произнести это вслух? Как он мог?..

Он ведь его учитель, да еще и такой старый. Он – Бессмертный Бэйдоу. Он…

— Ах...

Тихий хриплый стон снова прозвучал в погруженной во мрак притихшей комнате.

Мо Жань снова принялся облизывать его жаждущий ласки член, умело лаская шершавым языком все те потаенные местечки, к которым сам Чу Ваньнин прикасался крайне редко. От такой интенсивной стимуляции, на глазах у него выступили слезы. Так же как и в прошлой жизни, он до последнего продолжал отрицать свои желания и боролся со своей природой, но правда была в том, что несмотря на его сопротивление, он всегда хотел, чтобы Мо Жань принял его и занялся с ним любовью. И Чу Ваньнин сдался: его горло судорожно сжалось и из него вырвался хриплый вздох.

Он бессознательно прикрыл затуманенные похотью глаза, а Мо Жань, стараясь доставить ему еще большее удовольствие, начал ритмично двигать головой вперед-назад, каждый раз стараясь принять его член как можно глубже в свое горло. Не в силах терпеть, Чу Ваньнин протянул руку и, погрузив все пять тонких пальцев в темные волосы на его макушке, предприняв последнюю слабую попытку оттолкнуть его.

— Не... не делай этого... это грязно... ах...

Но Мо Жань лишь поднял на него свои горящие вожделением черные глаза и сказал:

— Я люблю тебя и хочу доставить тебе удовольствие... Как это может быть грязным?

Он мягко поцеловал налившуюся кровью головку его члена, на котором от напряжения выступили вены, и нежно добавил:

— В тебе все идеально.

После этих слов, он снова обхватил его плоть губами и с еще большим энтузиазмом принялся ласкать, лизать и сосать его. Это был первый любовный опыт Чу Ваньнина. Разве мог такой добродетельный и неопытный в вопросах телесной любви человек долго выдержать такой напор? Когда его возбуждение достигло пика, и он кончил, его член еще несколько раз рефлекторно толкнулся в горло Мо Жаня.

Мо Жань... должно быть, ему было очень неприятно?

Воспарив на крыльях сильнейшего в его жизни оргазма, Чу Ваньнин словно завис между небом и землей. Он никогда и подумать не мог, что сможет испытать настолько сильное чувственное удовольствие.

Но даже с головой погрузившись в море наслаждения, Чу Ваньнин продолжал мучиться угрызениями совести за то, что только что сделал. Он хотел сесть, вытереть уголки губ Мо Жаня, ласкать его и целовать, чтобы хоть как-то выразить свою благодарность.

Но его поясница обмякла, ноги и ступни совсем онемели.

У него не вышло даже подняться.

Пока Чу Ваньнин стыдливо прятал взгляд под опущенными ресницами, Мо Жань проглотил мутную жидкость, которую исторгло его тело. Осознав это, Чу Ваньнин совсем потерял присутствие духа. Его сознание опустело, шея онемела, и только яремная вена судорожно пульсировала, выдавая бешеный бег его сердца.

Наконец, Мо Жань нежно коснулся его лица и накрыл его безвольное тело своей раскаленной плотью. В отличие от обмякшего во всех местах Чу Ваньнина, нижняя часть, прижавшаяся к его животу, была жесткой и обжигающей. В глазах Мо Жаня все еще горел яростный огонь неудовлетворенного желания, а от тела исходил запах разгоряченного похотью дикого зверя, но, невзирая на это, он смотрел на него с той же любовью и нежностью.

— Я люблю тебя.

Я и правда, искренне и очень сильно люблю тебя.

Человек с волчьим сердцем, вернувшийся на праведный путь блудный сын, несмотря на неподъемный груз вины на душе, не готовый сдаться и отступить. Эгоистично, отчаянно, пылко и жадно...

Я люблю тебя.