Экстра 5. Снискание благосклонности. Часть 8

Пока Сюэ Мэн размышлял в таком ключе, на горе Наньпин Чу Ваньнин смачно чихнул.

Время перевалило за семь вечера[1].

[1] 戌时 xūshí «час собаки» — время от 7 до 9 часов вечера.

До его дня рождения оставалось всего два часа.

Но Чу Ваньнин этого никак не ощущал. Прошло всего два года с тех пор, как вместе с Мо Жанем он затворился на горе Наньпин, а до этого две прожитые жизни, все эти бесконечные дни и года, его жизнь была слишком тяжела. Внезапно вкусив сладость, привыкший к горечи страданий человек не может быстро успокоиться и привыкнуть к новому вкусу жизни.

…Он как раз и был тем самым человеком, которого, в глазах Сюэ Мэна, никогда не любили и не баловали.

По крайней мере так было раньше.

Вечерело, ночь была на пороге, а Мо Жань все еще не вернулся.

Набросив на плечи легкую накидку, Чу Ваньнин стоял перед воротами из зеленого бамбука. Держа Гоутоу на руках, он какое-то время вглядывался вдаль, высматривая силуэт Мо Жаня. Когда солнце село, он пару раз тихонько кашлянул и нахмурился. Гоутоу подняла голову и, лизнув его в лицо, заискивающе заскулила.

Опустив глаза, Чу Ваньнин спросил:

— Ты устала?

— Гав!

Опустив ее на землю, Чу Ваньнин сказал:

— Возвращайся в дом и ложись спать, а я еще подожду.

— У-у-у-гав!

Сплетенный из бамбуковой щепы и оклеенный шелковой бумагой фонарь-пагода слегка покачивался под карнизом дворовых ворот. Исходящий от него желтый свет освещал и сглаживал изысканно холодное лицо Чу Ваньнина. В этом рассеянном свете его черты и линия плеч выглядели более мягкими и уже не казались такими резкими и острыми. Гоутоу боднула головой полу его одежды и с лаем принялась нарезать круги вокруг него.

— Не хочешь возвращаться в дом?

— Гав!

Чу Ваньнин снова обнял Гоутоу и кончиком носа коснулся влажного черного собачьего носа:

— Ладно, тогда можешь продолжать ждать вместе со мной.

— У-у-гав!

Но Гоутоу опять заупрямилась, а Чу Ваньнину было не так легко найти с этой собакой общий язык. Непонятно почему, но Мо Жань всегда быстро находил общий язык с Гоутоу, а вот у него это хоть и получалось, но не сразу.

Чу Ваньнин какое-то время напряженно думал, прежде чем до него наконец дошло:

— Ты хочешь, чтобы я пошел с тобой спать, а не стоял тут?

— Ау-ау, гав!

Гоутоу обрадовалась тому, что наконец хозяин понял, чего она хочет, и, завиляв хвостом, запрыгала на месте.

— Просто подожду еще немного.

— Гав! Гав! Гав! — «Давно уже ждем!»

— Не хочешь вернуться без меня и лечь спать?

— Гав! Гав!

Видя, как собака качает головой и машет хвостом, Чу Ваньнин невольно вспомнил, что днем перед уходом Мо Жань сам сказал ему: «Тебе не надо ждать, ложись спать пораньше».

— …Раз ночевать домой не приходит, значит, и правда крылья достаточно окрепли, — со вздохом сказал Чу Ваньнин, при этом счастливым он точно не выглядел. Видя искреннюю мольбу собаки, он последний раз оглянулся на уходящую в гору тропинку, после чего закрыл ворота во двор и, взяв Гоутоу на руки, вернулся в дом.

Кто бы мог подумать, что несмотря на то, что ему хотелось спать, заснуть окажется не так уж и просто.

Чу Ваньнин оставил для Мо Жаня одну горящую лампу и в ее колышущемся свете свернулся калачиком на кровати, закрыл глаза и погрузился в наполненную неясными образами тяжелую дрему. Несмотря на то, что в будние дни он выглядел спокойным и умиротворенным, из-за того, что в его теле сохранились воспоминания двух прожитых жизней, ему все-таки было тревожно и немного не по себе.

Первые месяцы после того, как они затворились на горе Наньпин, он просыпался почти каждую ночь.

Сначала ему снился Дворец Ушань: на фоне грома и бушующего за пределами здания ливня он увидел бледное лицо похожего на призрака Тасянь-Цзюня после того, как его пытался убить Сюэ Мэн.

Потом ему снова приснилась Цитадель Тяньинь: стоящий на коленях Мо Жань, из груди которого хлещет кровь, задыхаясь от рыданий, спрашивал у него: «Учитель, я ведь за все расплатился? Теперь я уже чист?»

Ему снились поражение Пика Сышэн и смерть Хуайцзуя.

Во сне Тасянь-Цзюнь мрачно и твердо говорил ему: «Чу Ваньнин, этот достопочтенный так ненавидит тебя…»

Была в этом сне и та снежная ночь на горе Наньпин, когда Мо Жань сказал: «Ваньнин, я всегда буду любить тебя…»

Но стоило Мо Жаню произнести эти слова, его сердцебиение медленно затихло и все, что осталась Чу Ваньнину — это бесконечная ночь и мрак скорби и отчаяния. Он так и не смог забыть те неописуемые чувства, что испытал тогда. Каждый раз, когда та ночь вновь снилась ему, он просыпался от душераздирающей боли и даже не мог понять, где и в каком времени сейчас находится. Не в силах сдержаться, он снова и снова проверял, дышит ли спящий рядом человек, бьется ли его сердце. Только после этого та невыносимая боль постепенно отступала.

Но и после, всю вторую половину ночи, он уже не мог спокойно спать: время от времени ему хотелось открыть глаза и взглянуть на юное лицо мирно спящего рядом Мо Жаня.

Со временем эту странность заметил и сам Мо Жань.

В тот день была очередь личности Тасянь-Цзюня: человек, много лет в одиночестве бродивший по опустевшему и безмолвному Дворцу Ушань, с первого взгляда понял, что так тяготит Чу Ваньнина и почему он не может спокойно спать. Поэтому Тасянь-Цзюнь ничего не сказал, а просто раскрыл ему свои объятия, обнял и крепко прижал к себе.

Через время, через плоть и кровь сильное и ровное биение сердца передавалось человеку в его объятьях.

Тень кошмара рассеялась.

Тасянь-Цзюнь коснулся губами его макушки и тихим голосом произнес слова утешения:

— …Все хорошо. Ваньнин, это все уже в прошлом.

Чу Ваньнин молчал, возможно, потому что до смерти боялся потерять достоинство и опозориться.

Но Тасянь-Цзюнь чувствовал, что ворот его исподнего промок и теплые слезы пропитали его сердце. Эта влага не была обжигающе горячей, но из-за нее его сердце вспыхнуло и невыносимо затрепетало.

Он так бесконечно любил и так болел всей душой за Чу Ваньнина, но не понимал, что нужно сделать.

Раньше он мог просто грубо овладеть им, утешить его было куда сложнее.

Он неуклюже похлопывал Чу Ваньнина по плечу и спине, терся губами о макушку, целовал ушные раковины, спускаясь все ниже, пока не добрался до немного холодных губ.

— Ваньнин, я всегда буду любить тебя.

Между поцелуями он невнятно пробормотал ему эти слова. Почувствовав, как этот непокорный упрямец так явно дрожит под его ладонями, он больше не мог сдерживать себя и, поддавшись остаточному очарованию прошлого, вновь вместе с ним утонул в этой губительной страсти.

После этого, какой бы ни была личность Мо Жаня, засыпая, он всегда обнимал Чу Ваньнина и каждый раз перед сном повторял: «Я всегда буду любить тебя».

Сладость сегодняшнего дня постепенно смывает горечь прошлого.

Непрестанно повторяемая Мо Жанем, эта фраза превратилась из слов прощания перед вечной разлукой в обещание всегда любить и оберегать друг друга.

Последние два года, независимо от того, по какой причине Мо Жань в одиночестве уходил из дома, он всегда возвращался до наступления темноты, потому что знал: хотя Чу Ваньнин никогда этого не говорил, ему не нравится ночной холод горы Наньпин и его братцу-благодетелю нужно, чтобы он был рядом. Сегодня это случилось впервые.

Мо Жань в первый раз не вернулся домой до заката солнца.

Чу Ваньнин сохранял спокойствие и серьезно относился к своей репутации и мнению других людей, поэтому никогда не стал бы устраивать кому-то допрос с пристрастием, однако то, что он не задает вопросы вслух и старается выглядеть сильным, не означает, что у него на душе все спокойно и благостно.

Поэтому, когда спустя долгое время ему наконец удалось заснуть, Чу Ваньнин опять погрузился в старый кошмар.

Он опять вернулся на гору Наньпин в день смерти Мо Жаня.

Ему снилось, что сколько бы он ни звал Мо Жаня, тот не просыпался. Шрамы, оставленные Цитаделью Тяньинь на груди его возлюбленного, были такими ужасными. Чу Ваньнин был рядом, охраняя его сон и задыхаясь от слез… Он постоянно повторял имя своего любимого:

— Мо Жань…

Мо Жань.

Но, к счастью, в этом пронизывающем до костей ледяном сне, казалось, кто-то взял его руку, поднес к теплым губам и нежно поцеловал.

Этот человек с любовью произнес:

— Учитель, уже все в порядке, это все в прошлом.

Это все в прошлом…

Чу Ваньнин почувствовал, что его ресницы намокли от слез. На границе между сном и явью, он тихо вздохнул, и его сердце немного успокоилось. Он собирался снова погрузиться в сон, как вдруг осознал, что снова заключен в объятия и прижимается к хорошо знакомой теплой груди.

От неожиданности Чу Ваньнин вздрогнул. Всю его сонливость в один миг как рукой сняло. Приподняв скрывающие глаза феникса влажные ресницы, он встретился взглядом с пурпурно-черными глазами.

— Мо… Мо Жань?..

Неизвестно, когда Мо Жань вернулся, но на лежащем рядом с ним теле все еще ощущалась ночная прохлада. Чтобы не потревожить его, Мо Жань не стал крепко сжимать спящего, а лишь, прижавшись к нему, осторожно держал его за руку.

Увидев, что Чу Ваньнин проснулся, он слегка приподнял брови:

— А? Достопочтенный все-таки разбудил тебя?

Чу Ваньнин уж подумал, что он будет извиняться, но Тасянь-Цзюнь неожиданно сгреб его в объятия и изо всех сил крепко прижал к себе:

— Проснулся — вот и отлично! Значит, этот достопочтенный хорошенько обнимет тебя.

— …Катись.

Тасянь-Цзюнь помнил, что сегодня у него почти не осталось времени. В другое время он бы обязательно вступил в словесную перепалку и все-таки напросился на брань, но на этот раз император не стал ходить вокруг да около: не выпуская Чу Ваньнина из своих объятий, склонился к его уху и с хриплым смешком сказал:

— Куда катиться? Достопочтенный приготовил для тебя сюрприз. Боюсь, как увидишь, будешь растроган до глубины души, а я даже не успею этим воспользоваться.

— …

Все-таки кожа на лице этого бесстыдника с каждым днем лишь толще.

После пробуждения от кошмара Чу Ваньнин все еще плохо себя чувствовал и пребывал не в лучшем настроении, а теперь, оказавшись прижатым тяжелым и горячим телом, он недовольно и раздраженно приподнял брови. В глазах феникса все еще была влага и печаль кошмарного сна, но также там были сонливость и проснувшийся гнев:

— Ночь глухая, а ты не спишь?

— Не сплю.

Чу Ваньнин разозлился еще больше:

— И почему не спишь?

Тасянь-Цзюнь приподнял его лицо за подбородок и ласково погладил, скользнув взглядом от бровей до чуть приоткрытых губ.

Этот человек в его объятьях явно выглядел свирепым. Подобные недостатки с годами никуда не делись, однако на протяжении двух жизней каждый раз, когда Тасянь-Цзюнь видел, что Чу Ваньнин все еще находится рядом, его сердце переполняло тепло и втайне он чувствовал себя очень счастливым. Раньше Тасянь-Цзюнь скорее умер бы, чем признал это, но в глубине души он всегда знал, что только этот человек может заставить его страсть вспыхнуть и в один миг захватить его, подобно огню в степи, при этом сделав его мысли и желания такими податливыми и мягкими, что их можно легко обвить вокруг пальца.

Он хотел обнимать Чу Ваньнина, хотел целовать, он просто хотел его. Он хотел мучить его, пока ему не станет нестерпимо больно, а потом изо всех сил горячо любить, жалеть и утешать.

Сегодня, хотя он и знал, что в мире множество людей могут поспорить красотой с розовыми облаками на заре, но все эти люди и облака и вполовину не так прекрасны, как тихое вечернее сияние его Ваньнина. Он прекрасен в своей свирепой ярости, прекрасен в своем праведном гневе, он прекрасен всегда.

Поэтому Тасянь-Цзюнь с улыбкой ответил:

— Если не ложиться спать, глубокой ночью можно много чего интересного сделать. Разве достопочтенный тебя этому не научил?

Чу Ваньнин: — …

Увидев, что он полностью проснулся, снова зол и совершенно беспомощен перед ним, Тасянь-Цзюнь так растрогался, что, не сдержавшись, опустил голову и поцеловал.

— Мо Жань!

— Просто дразню тебя. — После поцелуя Тасянь-Цзюнь интимно потерся носом о его кончик носа. — Время достопочтенного на исходе. Сегодня ты задолжал этому достопочтенному, но через трое суток я вернусь и попрошу отдать долг.

— …

— Этой ночью все, что хочет сказать этот достопочтенный… — Тасянь-Цзюнь сделал паузу и вдруг улыбнулся так широко, что на его щеках появились глубокие ямочки, в которых было на три части порока и на семь частей трепетной любви:

— Ваньнин, с днем рождения.

Чу Ваньнин на мгновение ошеломленно замер.

В этот же момент из отдаленного буддийского монастыря послышался звон колокола, возвещавший о наступлении нового дня. Зашелестели бамбуковые листья и заросли полыни.

Последний час старого дня[2] остался в прошлом. Настало время первого большого часа нового дня[3].

[2] 亥时 hàishí «час свиньи» — время от 21 до 23 часов вечера.

[3] 子时 zǐshí «час мыши» — первый большой час суток: от 23 ч. вечера до 1 ч. ночи.

Во взгляде Мо Жаня все еще была надменность Тасянь-Цзюня, но не успел он и слова сказать, как она сменилась мягкостью образцового наставника Мо. Едва появившись, душа образцового наставника Мо некоторое время плыла по течению, адаптируясь к вчерашним воспоминаниям, которыми с ним небрежно поделились перед уходом. Он ощущал растерянность от обрушившихся на него странных и разрозненных фрагментов чужой памяти, какое-то время не в силах понять, чем он занимался, пока его тело находилось под контролем Тасянь-Цзюня.

Однако, увидев перед собой любимого, Мо Жань сначала даже чуть опешил, но затем сердце его наполнилось бесконечной радостью, из-за чего он прислонился лбом ко лбу Чу Ваньнина и прошептал:

— Ваньнин.

— А?

— С днем рождения, — подумав немного, он добавил: — Я подготовил для тебя подарок.

Изначально он планировал завтра днем еще кое-что доделать, а уж потом пригласить Чу Ваньнина в Шкатулку Исполнения Всех Желаний. Однако он не ожидал, что в момент его возвращения в сознание Чу Ваньнин еще не ляжет спать и эти слова так естественно и охотно слетят с его уст.

 Он в самом деле хотел быть медово-сладким с Чу Ваньнином и, казалось, теперь не сможет выдержать и секунды. Он вообще не мог больше терпеть.

Очевидно, что они прожили вместе две жизни, были дважды женаты, были вместе день и ночь все восемь лет в прошлой жизни и два года жизни настоящей, но сейчас он был похож на безрассудного юнца, который, желая выразить свои искренние чувства, впервые преподносит подарок любимому человеку. Он сгорал от нетерпения, и даже кончики его едва заметно дрожащих пальцев стали влажными от пота.

— Я… все еще не закончил, но… все равно отведу тебя пораньше, чтобы посмотреть, ладно?

В этот момент до Чу Ваньнина наконец дошло, что сегодня у него и правда день рождения.

На самом деле Мо Жань весь день усердно трудился, чтобы подготовить ему подарок, поэтому и не вернулся домой вовремя.

После того, как его замешательство рассеялось, Чу Ваньнин почувствовал радость и одновременно вину. Не сдержавшись, он нежно обхватил ладонями лицо Мо Жаня.

— Тебя так долго не было, потому что ты был занят этим.

Мо Жань улыбнулся.

— Учитель, хочешь пойти посмотреть прямо сейчас?

Чу Ваньнин сел на кровати, собрал в хвост свои черные как тушь длинные волосы и только после этого наконец ответил на его предложение:

— Ладно, что ты приготовил?

— Экстраординарный сюрприз, — сказал Мо Жань и повел Чу Ваньнина во двор, где, прикрыв лапами морду, крепко спала Гоутоу. Стараясь не разбудить ее, Мо Жань залез в заросли травы, намереваясь выкопать спрятанную там Шкатулку Исполнения Всех Желаний.

Вот только…

Вопль ужаса разрезал ночную тишину горы Наньпин:

— Бля! Где моя шкатулка?!

Гоутоу продолжала безмятежно спать.

«Ничего не случилось, — подумала Гоутоу. — Ты никогда не сможешь разбудить собаку, которая притворяется спящей, бе-бе-бе, ха-ха-ха-ха!»

Мо Жаню понадобилось довольно много времени, чтобы, закрыв глаза, постараться припомнить, что произошло за время, пока он был Тасянь-Цзюнем. С большим трудом ему все-таки удалось извлечь из памяти несколько фрагментов воспоминаний…

Схватил Цзян Си.

Схватил Сюэ Мэна.

Схватил Мэй Хансюэ…

Все кончено! Кончено, конец, это конец!!!

Слегка нахмурившись, Чу Ваньнин спросил:

— Что случилось?

Схватившись руками за голову, Мо Жань пробормотал:

— Я… я, кажется, вчера совершил несколько совершенно абсурдных поступков…

Он метался по комнате и рылся в их вещах, пока не нашел шкатулку в собственном мешочке цянькунь.

— Ты хотел мне ее подарить?

— Сначала… сначала так и было…

— А теперь?

Теперь… теперь он и представить боялся, какой ужас творится внутри.

Мо Жань судорожно сглотнул. Он хотел оставить Чу Ваньнина снаружи и первым войти и осмотреться. Однако сказанные слова не вернуть назад и сейчас бросить Учителя, чтобы самому войти, было бы слишком неподобающе. Оставалось лишь мысленно молиться всем богам о том, чтобы вчера он не перевернул все вверх дном в этой шкатулке. Скрепя сердце, Мо Жань сказал:

— Сейчас я не смогу все ясно и быстро объяснить… В любом случае давай сначала вместе войдем и посмотрим.

Когда Мо Жань с Чу Ваньнином вошли в Шкатулку Исполнения Всех Желаний, они были потрясены развернувшейся перед ними сценой. Особенно Мо Жань: когда он уходил отсюда вчера, здесь был вполне нормальный мир, но сейчас его дом оказался заново переделан, к тому же было добавлено множество сияющих золотом роскошных украшений и вычурных декоративных элементов.

Кроме того, небо было наполнено падающими лепестками, полупрозрачными облаками, сияющими звездными туманностями, ветер гнал волны по колосящейся пшеничной ниве… Его первоначальная идея среди пустынных земель создать приятный взору пасторальный пейзаж вдруг переполнилась кричащими красками и изобилием деталей, от которых кружилась голова и рябило в глазах.

Какой же это уединенный домик на берегу реки[4]?

[4] 枕水人家 zhěn shuǐ rénjiā — из стихотворения Ду Сюньхэ: метафора для описания тихого и спокойного места, где «можно стирать одежду и мыть овощи прямо на каменных ступенях у реки, сидеть на каменных перилах, пить чай и болтать или наблюдать за неторопливо проплывающими мимо лодками».

Это же стиль местечкового богача — прожигателя жизни!!!

Но что еще хуже, посреди раскинувшегося во внутреннем дворике поля были установлены пять деревянных крестовин, к каждой из которых, словно пять соломенных чучел, были привязаны Цзян Си, Мэй Ханьсюэ, Сюэ Мэн, Таньлан, Сюаньцзи.

Увидев эти пять жертвенных даров, Чу Ваньнин напрягся:

— …Это… ты хотел преподнести мне… в подарок?

Потрясенный Мо Жань оглянулся, чтобы взглянуть в лицо Чу Ваньнину, и от того, что он увидел, его сердце забилось словно боевой барабан:

— Учитель, нет, это не то, что ты видишь! — поспешил уверить его он. — Это не имеет ко мне отношения!

Но не успел он закончить, как с самой верхушки крыши на землю с грохотом спрыгнул дух новогоднего рисового пирога.

Виляя маленьким хвостиком с сияющим голубым огоньком на кончике, Гао Батянь с благоговейным видом задрал голову и, не сводя с Чу Ваньнина сияющих, словно звезды, глаз, побежал к нему, вытянув свои когтистые лапки:

— Божество! Бессмертный Шэньму, божественный владыка, божественный владыка!

Однако прежде, чем он успел обнять Чу Ваньнина, его перехватил Мо Жань. На грани срыва он поднял его двумя руками и сильно тряхнул:

— Гао Батянь! Что здесь происходит?!

— А? — Гао Батянь не заметил, что личность Мо Жаня опять сменилась, и беспечно ответил: — Разве… разве не ты, да сдохни, вашество изловил этих супра-пупра-целовеков самого высшего-перевысшего уровня? Сам же принес и сам обменял на капельки идеального пасторального пейзажа!

— …

У Мо Жаня застучало в висках. После долгого молчания до него наконец дошло.

Он закрыл глаза, страстно желая прямо сейчас придушить самого себя.

…Что он вчера творил в течение всего дня?!

Тасянь-Цзюнь опять решил посоперничать сам с собой за благосклонность!

Он просто потерял дар речи, а в это время привязанный к крестовине Сюэ Мэн, ярость которого достигла точки кипения, заорал во все горло:

— Мо Жань! Сукин ты сын! Что ты творишь?! Быстро освободил меня!

 Гао Батянь повернул голову и захлопал своими маленькими глазками. Какое-то время он смотрел на Сюэ Мэна и остальных жертв, а потом с безмятежным видом сказал Мо Жаню:

— Это то, что вы сделали час назад. Вы изловили пять супрацеловеков, но побоялись, что они здесь устроят тарарам, поэтому после поимки просто связали их всех.

Мо Жань: — …

Сюэ Мэн продолжал вопить во все горло:

— Учитель! Учитель, спаси меня!

Чу Ваньнин с досадой взмахнул рукавом:

— …Посмотри, что ты наделал, «благодетель»!

И пошел вперед, чтобы одного за другим освободить Сюэ Мэна и всех остальных от пут Тасянь-Цзюня.

После того, как все оказались на свободе, Сюэ Мэн потер ярко-красные следы от пут на запястьях и с сильнейшей обидой и недоумением спросил:

— Мо Жань! Ты-ты-ты… в конце-то концов, чего ты добивался?!

— Вот именно, — Старейшина Таньлан тоже все еще злился на него. — Зачем ты хотел поймать и запереть нас в этой шкатулке? — сказав это, он взглянул на дух новогоднего рисового пирога. — И, демон тебя побери, что это за кусок тофу?

Подбоченясь, Гао Батянь сердито ответил:

— Да сдохни, я дыбапух! Я — дух пирога, да, ежегодный новогодний рисовый пирог — я! А не какой-то, да сдохни, тофу!

Мэй Ханьсюэ с Сюаньцзи ничего не сказали, но и в их глазах ясно читался вопрос к образцовым наставникам Чу и Мо об их истинных намерениях.

С крайне мрачным выражением лица Цзян Си медленно и тщательно, складка за складкой, расправил рукава своего дорогого одеяния и только после этого поднял глаза и очень холодно произнес:

— Вам двоим следовало бы объясниться перед этим Цзяном.

Мо Жань хотел схитрить и прикинуться дурачком: подняв руку, он с глупым смехом сказал:

— Э… это всего лишь недоразумение, прошу прощения…

— Просишь прощения, — Цзян Си холодно усмехнулся. — Это твое «прошу прощения» слишком дорого стоит.

— …

Сощурив свои миндалевидные глаза, он, не церемонясь, продолжил:

— Образцовый наставник Мо знает, что сегодня у меня была назначена деловая встреча с человеком из Дворца Хохуан?

— Я… я все возмещу…

— Все девяносто миллионов золотом возместишь?

Мо Жань: — …

Взбешенный Сюэ Мэн тоже поспешил прикрыть смущение вспышкой гнева:

— Разве не ты говорил, что хочешь сделать мне сюрприз? А я-то подумал, что… что.. — «Что ты и правда подготовил мне подарок ко дню рождения». Ему было крайне неловко вслух озвучить свои мысли, сейчас даже вспоминать об этом было очень стыдно, поэтому в итоге Сюэ Мэн сердито спросил другое: — В конце-то концов, чего ты хотел добиться?!

Со всех сторон окруженный людьми, призывающими его к ответу, Мо Жань был вынужден сдаться и непрестанно приносить извинения. Однако из-за того, что в прошлом с этими людьми он был в хороших отношениях, а потом они вдруг столкнулись с ничем не мотивированной агрессией с его стороны, они вполне логично требовали объяснений этому странному происшествию. Так как прямой ответ он дать не мог, естественно, что это могло продолжаться бесконечно. Пребывавший в полном замешательстве Мо Жань никак не мог придумать, что ему теперь делать, но тут он услышал рядом голос Чу Ваньнина:

— Прошу прощения, это я не смог справиться с норовом его другой личности.

На пасторальный пейзаж внезапно вновь снизошли тишина и покой.

И только Гао Батянь, быстро перебирая своими маленькими ножками, продолжал нарезать круги вокруг Чу Ваньнина.

— Учитель… — обернувшись, сказал Мо Жань.

— Я найду способ компенсировать задержку в делах и возмещу ущерб. Господа, надеюсь на ваше понимание.

Сюэ Мэн поспешно замахал руками:

— Учит… Учитель, я не в этом смысле… я просто чувствую, что это странно…

После этих слов он обернулся и посмотрел на Цзян Си:

— Эй! Эти… эти твои девяносто миллионов золотом нельзя перекладывать на моего наставника. Ни у меня, ни у Учителя нет таких денег…

Цзян Си: — …

Самый богатый и могущественный человек в мире, похоже, просто проигнорировал слова Сюэ Мэна. Какое-то время он смотрел на Мо Жаня, а затем его острый взгляд переместился на Чу Ваньнина.

Он как раз собирался открыть рот, чтобы что-то добавить, но в этот момент Мо Жань встал перед Чу Ваньнином и с тревогой сказал:

— Уважаемый глава Цзян, я смогу найти способ все компенсировать. Прошу вас, сегодня не ставьте моего учителя в затруднительное положение. Потому что… потому что… — Мо Жань замялся в нерешительности, его голос постепенно становился все тише, а под конец он и вовсе почти шептал: — Потому что сегодня... сегодня... на самом деле сегодня день рождения Учителя…

Цзян Си: — …

— У него никогда не было хорошего дня рождения, поэтому… уважаемый глава Цзян, я обязательно придумаю, как возместить вам ущерб, лично принесу извинения Дворцу Хохуан и сделаю все, что смогу, чтобы это уладить.

Стоя между Чу Ваньнином и Цзян Си, он самым жалким образом пытался все решить уговорами:

— Только на этот вечер, прошу, уважаемый глава Цзян, не могли бы вы проявить снисхождение?

У Чу Ваньнина сегодня день рождения?!

Эта причина ошеломила всех присутствующих. Сюэ Мэн был особенно потрясен: его лицо пожелтело, приобретя оттенок золотой бумаги, он несколько раз открывал и закрывал рот, но так и не смог хоть что-то сказать. Чу Ваньнин также не ожидал, что Мо Жань все-таки расскажет об этом, и в растерянности какое-то время не мог придумать, что теперь делать.

В итоге молчание нарушил не слишком ладивший с Чу Ваньнином Таньлан. Скрестив руки на груди, он спросил:

— Юйхэн, ведь не для того, чтобы вместе отметить твой день рождения, ты послал своего ученика схватить всех нас?

— Нет, не так все! — тут же вклинился Гао Батянь и, указав лапкой на Мо Жаня, пояснил: — Он отхватил… схватил вас, да сдохни, сдохни да, потому что вы — супра-пупра-целовеки мира людей и вас можно обменять на очень хорошие магические вещи для того, чтобы украсить ими эту пасторальную горную резиденцию!

Сюэ Мэн изумленно переспросил:

— Использовать нас для обмена на магические вещи?

Потерев подбородок, Мэй Ханьсюэ прокомментировал услышанное:

— …Тогда неудивительно, что каждый раз, когда сюда попадал кто-то еще, обстановка здесь становилась еще эффектнее. Оказывается, вот оно что.

И только лишь Цзян Си счел это совершенно возмутительным и недопустимым. Гневно тряхнув рукавами, он произнес:

— …Любовь — это и правда болезнь, а все эти любовные ухаживания — ее осложнения! — Снова взглянув на Мо Жаня он бесцеремонно поставил диагноз: — Образцовый наставник Мо, твоя болезнь зашла слишком далеко и, боюсь, уже неизлечима!

Мо Жань лишь улыбнулся и подошел, чтобы взять Чу Ваньнина за руку:

— Уже давно неизлечима.

Не в силах это вынести, Цзян Си с досадой отвернулся и, заложив руки за спину, какое-то время стоял к ним спиной, храня молчание. Краем глаза он заметил обращенный на Чу Ваньнина пристальный, очень смущенный и виноватый взгляд Сюэ Мэна. Похоже, ему было очень неловко от того, что, являясь личным учеником, он не только чуть не пропустил день рождения своего наставника, но и не подготовил для него достойный подарок.

Терпение старика Цзян Си окончательно лопнуло. Он чувствовал, что, так осрамившись перед посторонними, Сюэ Мэн и правда очень сконфужен. Снова устраивать скандал было как-то неудобно, тем более, что он ничего не мог сделать с Сюэ Мэном. Помолчав немного, Цзян Си все еще довольно сердито сказал:

— Ладно, забудем. Это всего лишь девяносто миллионов золотом.

Мо Жань: — ???

Сюэ Мэн: — ???

— Платить не надо, все равно этого не хватит даже обувь почистить[5].

[5] 擦鞋 cā xié «чистить обувь» — обр. в знач.: подлизываться, подхалимничать, угождать.

Мэй Ханьсюэ: — …

Чу Ваньнин: — …

Сюэ Мэн не выдержал:

 — Насколько грязной должна быть твоя обувь?

Цзян Си резко обернулся. Его глаза метали молнии, когда с ледяным сарказмом он ответил:

 — Если глава Сюэ не заговорит, никто не сочтет его немым[6].

[6] 哑巴 yǎba — немой; тупой: об умственно неполноценном, который не может говорить.

— Ты!..

В разгар этой суеты выяснилась предыстория всего этого фарса, а также немногим попавшим в эту переделку стала известна дата дня рождения Чу Ваньнина. И хотя в конечном итоге все пообещали, что больше никому не расскажут о том, в какой день у уважаемого Бессмертного Бэйдоу день рождения, однако, раз уж сегодня все здесь собрались, естественно, было решено, что они останутся вместе отпраздновать это знаменательное событие.

Как заметил Сюаньцзи: похоже, эта встреча была предопределена судьбой.

Увидев воцарившуюся среди людей гармонию, Гао Батянь решил, что блестяще справился с заданием, порученным ему жителями деревни Няньгао, и радостно двинулся к ним, чтобы присоединиться к общему веселью. Но неожиданно Сюэ Мэн оглянулся и уставился на него в упор:

— Мо Жань, это и есть тот мелкий демон, которого, как ты рассказывал раньше, вы ловилили на заднем склоне горы Хоу?

— Да, — с улыбкой ответил Мо Жань.

Коснувшись подбородка, Сюэ Мэн, хорошенько все взвесив, осторожно продолжил:

— Это на самом деле сладкий новогодний рисовый пирог с глазированным османтусом?

Гао Батянь гордо помахал хвостиком с голубовато-синим огоньком на кончике:

— Я! Я-я, да сдохни, в нашей деревне самый красивый мудец[7]!

— Как удачно, а я — самый красивый молодец[7] мира совершенствования.

[7] От переводчиков: Гао Батянь говорит 崽 cài — сын, детеныш какого то животного, но подразумевает: 才 cái — талантливый человек; мудрец; Сюэ Мэн же имеет в виду только первое.

— Тогда давай будем дружить, — предложил Гао Батянь.

— Тогда давай я испеку тебя и съем, — предложил Сюэ Мэн.

Человек и нечисть произнесли эти слова одновременно. Гао Батянь на миг замер, маленькие лапки быстро отступили на пару шагов назад. После секундной заминки маленький демон развернулся и бросился наутек:

— Сюэ Мэн не-да-сдохни-целовек! Спасите! Этот заклинатель хуже нечисти! Ой! Ой!! А-а-а-а-а!!!

Сюэ Мэн рассмеялся, в целом вполне довольный своей местью за то, что его поймали и привязали к крестовине, словно огородное пугало.

Этой тихой ночью в Шкатулке Исполнения Всех Желаний собралось не так уж и много, но и совсем не мало старых знакомых. Нельзя сказать, что все они были задушевными друзьями Чу Ваньнина, однако, как и сказал Сюаньцзи, вероятно, это было своего рода судьбой.

Если уж на то пошло, все, кто пришел, после всей этой суеты даже не чувствовали усталости. В скрытом от мира райском уголке они могут приготовить легкий ночной ужин, зажечь огонь в камине и сесть за круглый стол, чтобы вместе весело отпраздновать и распить вино под прекрасною луной[8].

[8] Отсылка к стихотворению Лу Ю (У Гуань или Фан Вэн)(1125-1210), поэта династии Южная Сун.

Рыба была выловлена из золотого пруда. Над рисовым полем эоловый ветер рассеивал вечернюю дымку. Похожая на жемчуг промытая кукуруза томилась в котле. Сладкий аромат еды плыл над полями.

Мо Жань разжег пылающий огонь на кухне и принялся за готовку, аккуратно и быстро обжаривая ингредиенты на раскаленной сковороде. Когда он приподнял сковороду, чтобы встряхнуть ее содержимое, пламя взвилось над очагом, выхватив из тьмы его красивое лицо.

Обернувшись, он заметил, что снаружи Ваньнин разговаривает о чем-то с Сюэ Мэном, Сюаньцзи и Таньлан помогают нечисти собирать свежие фрукты, Цзян Си прогуливается по полям в ожидании трапезы, а Мэй Ханьсюэ развлекается с маленькими демонами, играющими на цитрах среди цветов, обучая их мелодиям Куньлуня.

Настроение Мо Жаня сразу улучшилось.

Несмотря на то, что он хотел владеть всем Чу Ваньнином и тем, что связано с ним, единолично и без остатка, его Учитель был таким хорошим, что он хотел дать ему возможность почувствовать немного больше внимания со стороны других людей, а также был не против, если несколько друзей составят им компанию. Вчера, можно сказать, по ошибке, это его сокровенное желание исполнилось.

В Шкатулке Исполнения Всех Желаний, где окунь жирный и сочный, а цветы персика падают в вешние воды, Мо Жань перебирал и раскладывал на столе белые и нежные молодые побеги бамбука, тонко нарезал их и вместе с папоротником-орляком бросал в кипящий на медленном огне котелок с кипятком. Когда он терпеливо чистил свежих креветок и рыбу, за его спиной поднялась и опустилась бамбуковая занавеска, впуская Чу Ваньнина.

— Учитель, подожди еще немного, скоро все будет готово.

— Не спеши, я пока отнесу во двор арбуз и фрукты.

— Хорошо, — с улыбкой ответил Мо Жань.

Чу Ваньнин пошел в угол кухни, чтобы наполнить большую бамбуковую корзину свежими и сладкими фруктами. Именно там он и обнаружил запечатанный фарфоровый горшок. Сверху на печать была наклеена бумажка, на которой размашисто, но достаточно компактно было выведено «С Днем Рождения».

Он снял этикетку, посмотрел на мазки кисти, которые, очевидно, были оставлены личностью Тасянь-Цзюня.

Чу Ваньнин легко снял печать с фарфорового кувшина, но не смог определить, что внутри, и с любопытством спросил:

— А что это?..

Мо Жань подошел поближе и, ахнув, рассмеялся в голос:

— Румяная гусиная грудка в вине из грушевых цветов и правда удалась?

— И что это такое?

— Это блюдо я придумал, когда был в состоянии той другой личности. Приготовление довольно трудоемко и требует времени: сначала гусиное мясо нужно замариновать в солевом растворе, затем, завернув в листья лотоса, томить на пару без приправ, после этого охладить и заморозить, например, в ледяной воде из колодца. Замерзшее мясо положить в горшок, залить вином «Белые Цветы Груши», чтобы дать пропитаться его вкусом и ароматом, — в процессе своего рассказа Мо Жань достал из фарфорового горшка гусиное мясо, и, правда, в нос тут же ударил освежающий и пьянящий аромат вина. — Похоже, он приготовил это сразу, как только попал в Шкатулку Исполнения Всех Желаний. — Мо Жань прикинул на глаз степень промариновоности гусятины и резюмировал: — Все не так уж и плохо.

Пока он говорил, Мо Жань положил жирную и сочную гусиную грудку на разделочную доску из дерева гинкго и, придерживая ее кончиками пальцев, тонко нарезал ножом. Теперь можно было увидеть, что пропитанное грушевым вином и солью жирное и нежное гусиное мясо имеет цвет карминово-алых румян.

Чуть подумав, Мо Жань обратился к Чу Ваньнину:

— Учитель, поищи в шкафчике соус: там должен быть маленький кувшинчик.

Чу Ваньнин посмотрел и действительно обнаружил покрытый желтой глазурью простой глиняный кувшин с наклеенной сверху бумажкой, на которой так же беззастенчиво, и неуклюже было написано несколько слов: «С тобой до конца жизни этот достопочтенный».

Чу Ваньнин покачал головой, но сердце его наполнилось бесконечным умиротворением и нежностью.

Отдав кувшинчик Мо Жаню, он наблюдал, как тот маленькой бамбуковой ложечкой зачерпывает заботливо приготовленный вчера Тасянь-Цзюнем соус к холодным закускам и осторожно выливает его на тонко нарезанные румяные мясные ломтики. Соус растекался по гусятине и, смешиваясь с перебродившим вином, создавал новый, очень густой и удивительно приятный аромат.

— Как ты придумал такое блюдо? — спросил Чу Ваньнин.

— В августе, когда тебя особенно тяготила летняя жара, я наготовил много блюд, но ты не попробовал ни одного кусочка… Помнишь?

Теперь, когда он это сказал, Чу Ваньнин вспомнил, как однажды, в особо хорошем настроении, Тасянь-Цзюню пришло в голову самому приготовить для него еду. В итоге он наварил и нажарил целый стол разных деликатесов, но в тот день Чу Ваньнин особенно страдал от летнего зноя и почти ничего не съел. Хотя тогда Тасянь-Цзюнь ничего не сказал, однако, если припомнить, выглядел он немного расстроенным и разочарованным.

— Наверное, в то время я почувствовал, что не могу даже позаботиться о том, чтобы удовлетворить вкусам своего любимого человека, и это очень опечалило меня. — Мо Жань с улыбкой оглянулся и, подвернув рукава до локтей, продолжил: — Поэтому я думал об этом день и ночь, даже снова устроился работать в ресторан, чтобы украсть пару рецептов мастерства, и в конце концов придумал это блюдо.

Он взглянул на тарелку с румяной гусиной грудинкой в грушевом вине и немного робко, словно предлагая ценный подарок, а также с надеждой на признание, слегка омраченной опасением присвоить себе чужую заслугу, очень осторожно спросил:

— Ваньнину это может понравиться?

Помолчав немного, Чу Ваньнин улыбнулся.

Он спрятал обе записки от вчерашнего Мо Жаня, взял блюдо румяной гусятины с политым густым и насыщенным соусом прозрачным, словно хрусталь, жирком и сочным мясом и направился к дверям из кухни. Перед тем, как выйти, чтобы подать блюдо на стол, он повернул голову к стоящему у кухонной плиты молодому человеку и сказал:

— …Спасибо тебе, Мо Жань.

«Неважно, прошлое это или настоящее, неважно, какая личность и какая часть души — спасибо, что ты все еще жив и рядом.

Спасибо, что подарил мне лучший день рождения в моей жизни.

Прежде у меня был учитель, однако в то время празднование не было искренним. Прежде у тебя была мама, но такая бедная и тяжелая жизнь, что ты не мог поесть досыта.

Теперь все это в прошлом, и я тоже всегда буду помнить день твоего рождения. В этот день того года я еще жил в храме и не знал, что такое мирская жизнь и что в этом мире уже появился человек, который будет любить и оберегать меня и останется со мной до конца жизни.

Но теперь каждый год я буду рядом с тобой.

Отныне и впредь ты и я — вместе».

Пир начался. Нельзя сказать, что он был роскошным, однако вкусить блюда, приготовленные таким мастером, как Мо Жань, — редкая возможность, доступная немногим. Мо Вэйюй и раньше был невероятно талантлив в приготовлении пищи, а уж банкет, приготовленный в честь дня рождения Чу Ваньнина, обещал стать настоящим праздником для гурмана. Даже миндалевидные глаза привыкшего к изысканным яствам Цзян Си немного округлились, когда, попробовав некоторые блюда, он изумленно посмотрел на Мо Жаня, сидевшего на другой стороне стола.

Похоже, глава Цзян всерьез задумался о том, чтобы спросить Мо Жаня, не хочет ли он вернуться в Гуюэе, чтобы работать его личным поваром за пугающе огромную зарплату.

Но все-таки Цзян Си был умным человеком: посмотрев на молодого человека, который не сводил влюбленного взгляда с Чу Ваньнина, он проглотил свое невысказанное предложение. Его даже немного затошнило от отвращения, и про себя он подумал, что остаток своей жизни ему стоит посвятить созданию лекарства, которое сможет полностью вырвать корни человеческой любви в смертном мире.

Любовная привязанность и правда по сути своей слишком нездоровое чувство. Достаточно взглянуть на случай Мо Жаня, и сразу станет понятно, что блестящая карьера этого превосходного повара была отложена на неопределенный срок из-за большой любви.

Лучше не думать об этом. Надо съесть еще несколько кусочков этого невероятно вкусного мяса, ведь в будущем такого случая может и не представиться.

Цзян Си невозмутимо опустил взгляд и изящно, но достаточно стремительно потянулся к гусятине палочками для еды.

В разгар праздничного банкета Сюэ Мэн заметил тускло мерцающие маленькие белые тени, мелькающие в траве. Сначала он подумал, что у него зарябило в глазах, поэтому даже протер их, потом вновь присмотрелся и невольно ахнул…

— Сколько здесь духов новогоднего рисового пирога!

Эта мелкая нечисть двигалась очень быстро: прячась в густой траве за валунами и камнями у межи рисовых полей, они с большим интересом вели «наблюдение за людьми». Однако сами духи не желали, чтобы их как следует рассмотрели, поэтому в сумерках виднелись лишь синие огоньки на кончиках хвостов да слышался тихий скрипящий писк. Только «самый красивый молодец» Гао Батянь, подбоченясь, стоял на ветке высокого дерева, откуда даже Сюэ Мэну его было довольно непросто достать, собираясь переводить деревенский язык нечисти на человеческую речь.

Хотя с человеческим языком у него как раз все было очень печально.

— Бессмертный государь Шэньму, с днем бро-бро-боржения[9]!

[9] От переводчиков: он шепелявит и говорит: сэн сэн сэн цэнь жи то есть «мрачный, мрачный холодный день», а правильно — шэн чэнь жи «день рождения».

Сюэ Мэн вытаращился на него:

— Это ты про «день рождения»?

— Хочу-хочу-хочуть тебя подвязать и жертвенно поправить? Я… я… я отлично постриг целовеческий язык! Говорю много чушьственно и очень удушевно!

Мэй Ханьсюэ засмеялся и потянул за рукав Сюэ Мэна, который все рвался бросить вызов Гао Батяню:

— Ты не понимаешь. Обучиться китайскому языку на самом деле не так уж и просто, не смейся над ним. Он всего лишь миленький новогодний пирожочек.

Сюэ Мэн обернулся и вытаращился на него:

— Есть что сказать — говори, а рукам воли не давай!

В разгар веселья на вершине горы духи из деревни Наньгао запустили фейерверки клана нечисти и усыпанное звездами ночное небо расцвело огненным цветами, медленно опадающими на раскинувшиеся вокруг горы и долины.

В этот момент Сюаньцзи решил, что атмосфера подходящая, и, подняв двумя руками чарку вина, с улыбкой обратился к Чу Ваньнину:

— Юйхэн, с днем рождения!

В первый раз в своей жизни Чу Ваньнин столкнулся с таким вызовом. Не зная что ответить, он замер, а затем неожиданно ответил:

 — Взаимно.

Пораженный Сюаньцзи широко распахнул глаза. Ему хотелось рассмеяться, но он заставил себя сдержаться.

— С днем рождения, — следом за ним буркнул Таньлан.

— …Спасибо.

Следом за ними Мэй Ханьсюэ вознамерился рассыпаться в поздравлениях, но Сюэ Мэн тут же оттащил его назад со словами:

— Я — первый, сначала я! Учитель! Желаю счастья, долгих лет жизни и крепкого здоровья, мира, благополучия и радости, а еще желаю… желаю почаще приходить на Пик Сышэн, чтобы увидеться со мной!

— Естественно, я приду. Мо Жань уже давно позаботился о твоем дне рождения, еще за месяц начал к нему готовить…

Прежде чем он успел сказать «подарок», его прервал кашель Мо Жаня.

— …Ничего не готовить, — поправился Чу Ваньнин.

Мо Жань прикрыл лицо ладонью, подумав про себя, что раз уж Учитель совершенно не умеет лгать, то лучше бы вообще ничего не говорил.

Сложив руки в приветственном жесте, Цзян Си также спокойно произнес:

— Образцовый наставник Чу, желаю вечно наслаждаться ниспосланным свыше благословением. Поздравляю.

Сюэ Мэн скривился и, скрестив руки на груди, сказал:

— К чему эти тухлые поздравления? Просто дай денег.

Пока все по очереди произносили вслух свои пожелания и благословения, Чу Ваньнин чувствовал себя немного неловко: он в самом деле не привык к такому и не знал, что говорить и как себя вести, когда тебя поздравляют с днем рождения.

Все-таки никогда раньше он с таким не сталкивался.

В это время под столом Мо Жань незаметно крепко сжал его немного вспотевшую от волнения руку и мысленно улыбнулся: хотя внешне Учитель выглядел очень спокойным и холодным, но на самом деле кончики его пальцев слегка дрожали.

Мо Жань сильнее сжал руку Чу Ваньнина и переплел их десять пальцев, передавая через это прикосновение всю свою нежность и постепенно успокаивая волнение Чу Ваньнина.

Посреди колышущегося на ветру пшеничного поля под мириадами звезд, дождем из парящих в воздухе лепестков и потрясающе прекрасными огненными цветами фейерверка Мо Жань посмотрел на него и очень серьезно сказал:

— Ваньнин…

— …

Мо Жань улыбнулся, в его фиолетово-черных глазах отражалась глубокая любовь, что, словно вино, созревала на протяжении двух жизней, и вот в сиянии Млечного Пути она показалась с утренней росой.

 — Я желаю тебе… счастья в день рождения и благополучия на всю оставшуюся жизнь.

Тридцать тяжелых лет и два смертных мира переплелись.

В слепящем море огней ярко сияющие глаза Мо Жаня немного увлажнились. На его лице были сердечность образцового наставника Мо и одержимость Тасянь-Цзюня, а также мягкая покорность того юноши, что в самом начале их общего пути стоял перед Пагодой Тунтянь.

Они прошли две жизни и наконец пришли в эту пасторальную сказочную страну, чтобы преклонить голову на подушку у вод Цзяннани[10].

[10] 枕水江南 zhěn shuǐ jiāngnán «положить голову на подушку у вод Цзяннани» — метафора для описания прекрасных водных пейзажей и культурного наследия водных городов на юге от реки Янцзы, впервые использованная поэтом Лу Синем.

В сумерках на горе Наньпин был слышен вечерний звон храмовых колоколов. Две жизни сплелись и вместе прошли через все бедствия и невзгоды, но их судьбы по-прежнему глубоко связаны и неразлучны.

Вместе они наконец обрели мир.

«К сожалению, государь моего сердца, я встретил тебя слишком поздно, но я буду охранять твой покой до конца жизни».

Мо Жань знал, что эти слова: «Счастья в день рождения и благополучия на всю оставшуюся жизнь», — он будет говорить Чу Ваньнину до конца их дней.

Пока волосы не станут белыми как снег и брови не покроются морозным инеем.

И он будет поддерживать свой живой огонь. Будет следить за ним и будет охранять его.

Возможно, они не самые лучшие, не самые красивые, не самые богатые, не самые выдающиеся, могущественные и широко мыслящие люди в этом мире, но для Мо Жаня Чу Ваньнин не имеет себе равных.

То же самое относится и к Чу Ваньнину. Независимо от того, какая часть Мо Жаня, какая личность или жизнь, нет смысла спорить: эти души прошли с ним взлеты и падения двух жизней, и это его возлюбленный, который был изранен и разбит, защищая его. Он всегда будет глубоко любить его, освещать его путь, болеть за него душой и баловать его.

Всю жизнь.

«Я отдал все, что у меня есть, и я отдам все, что у меня будет… чтобы любить тебя».

Конец 5 экстры «Снискание благосклонности»

перевод: Feniks_Zadira, Lapsa1