Онлайн чтение книги Записки расхитителя гробниц Grave Robbery Note
Глава 78

На лице Молчуна, глядящего на заснеженные пики, застыло торжественное выражение. Не могу понять, что он чувствовал, но думаю, для него эта гора имела какое-то особенное значение.

Казалось, что в тот момент его разум был абсолютно пуст. Я давно догадывался, что эти горы и он связаны, но как? Я даже не знал, где искать эту связь.

Он долго стоял так.

Этой ночью дальше мы не пошли. Выкопали в снегу место для ночлега, расстелили брезент, разожгли походную печь и сделали привал.

А на следующий день, собрав вещи, снова продолжили путь в горы.

По дороге говорил только я: рассказывал о красивых местах и превосходной национальной кухне городов, в которых он никогда не бывал. Молчун не отвечал, но и не показывал, что ему надоело слушать.

Мне было не понятно, интересна ли ему моя болтовня. Я все пытался найти хоть что-то способное его заинтересовать и изменить принятое решение. К примеру, когда он смотрел в окно автомобиля или поезда, мне всегда казалось, что он любит путешествовать.

Вначале я говорил без остановки, но, чем дальше мы шли, тем труднее становилось. Утопая в снегу и едва переводя дыхание, теперь идти вперед я мог только молча. Через несколько дней мы ушли далеко в горы, где не было даже клочка земли, не укрытой снегом. Оказавшись так высоко, я оглядывался — и не видел даже окрестных деревень.

Вокруг были лишь бескрайние хребты Чанбайшаня, тысячи высоких пиков и укрытых снегом горных долин, прекрасных, но труднодоступных. Я даже не уверен, что мы идем тем же маршрутом, что в прошлый раз.

Помню, когда Шуньцзы привел нас сюда, он назвал некоторые вершины: гора Трех Снежных Святых, Малый Снежный Святой. Но сейчас пейзаж отличался от того, что я видел в прошлый раз. Тогда еще был жив Паньцзы, который умел шутить в любой ситуации. Сейчас — совсем другое дело.

На третью ночь для ночлега мы поставили палатки. Наш привал был в одном дне пути до того места, которое я отметил для себе в качестве точки невозврата.

Мы нашли место, где можно было развести огонь. Сидя перед костром, Молчун впервые за это время посмотрел мне в лицо.

Я тоже посмотрел на него. Он не отводил взгляд так долго, что я засомневался: а на меня ли он смотрит? Стало неуютно, и я спросил: "Что-то не так? Позади меня кто-то есть?" Пришлось переспросить несколько раз, но он не отвечал. Молчун и раньше особой нормальностью не отличался, а сейчас я вообще перестал его понимать. А должен ли? И тут он вдруг попросил у меня сигарету.

Я передал ему пачку, думая, что он собирается жевать табак, как уже делал однажды. Но неожиданно для меня он закурил.

Глядя в пламя, он произнес: "Как долго ты собираешься преследовать меня?"

Я слегка растерялся: "Тебя это не касается, это уже мое личное дело."

Он ответил сразу: "Если завтра последуешь за мной, я тебя пришибу."

Глядя на его выражение лица, я понял, что он не шутит. Это немного пугало, и я, заикаясь, спросил: "Ты... что ты сделаешь? Не глупи!"

Он ответил: "С тобой все будет в порядке."

Понимая, что следующая фраза выглядит смешной на фоне моей злости, я все равно возмутился: "Я так просто не дамся!"

Ответ снова последовал сразу: "Тогда беги прямо сейчас. Если не хочешь, чтобы я тебя вырубил, нужно держаться на приличном расстоянии."

Молчун снова ответил сразу: "В пределах ста метров я легко попаду тебе в голову камнем. А потом унесу тебя на безопасное расстояние. Когда придешь в себя, уже не сможешь меня догнать."

На мгновение я остолбенел. И вдруг понял, что, хоть наш диалог звучит со стороны даже забавно, на самом деле смысл сказанного предельно ясен.

Он категорически требует, чтобы я не шел дальше. И он знает, что я не собираюсь сдаваться, поэтому чувствует, что должен сам поставить точку в этом противостоянии. Он считает, что пришло время окончательно попрощаться.

Я попытался еще раз: "Разве ты не можешь хотя бы подумать об этом? Имеет ли смысл делать это сейчас?"

Минуты три я неотрывно смотрел на него, а потом развернулся и ушел в палатку.

Пора уже сдаться, мне больше нечего ему сказать. Если бы мог, то вернулся к костру и влепил бы ему пару подзатыльников. Но это глупо, скорее всего, он отреагирует сразу же и свернет мне шею. А еще более вероятно, что я даже подзатыльник влепить не успею, он всегда отличался невероятной быстротой реакции. Ругаться на него — это как каменюку тупую материть, никакого удовольствия. По дороге сюда я высказал все имевшиеся у меня доводы и понимал, что больше ничего не могу сделать.

До моей точки невозврата всего день пути. Вместо того, чтобы идти туда, ощущая отчаяние и беспомощность, рисковать получить камнем в голову, не лучше ли остаться здесь? Сдаться и смотреть, как он исчезает в снежной мгле.

И я решил, что на рассвете пойду назад. Оставлю здесь какую-нибудь отметку и буду каждый год приезжать и ухаживать за могилкой.

Забравшись в спальный мешок, я чувствовал такое отчаяние, что не мог заснуть. Минут через десять в палатку вошел Молчун и тихо стал собирать вещи. Закончив, он коротко бросил: "До свидания."

Я ответил: "Приятель, иди завтра один, я не буду больше преследовать тебя." Он кивнул и ушел к костру нести свое последнее ночное дежурство.

Мое сердце заполнилось отчаянием до краев.

Наверно, я — хороший друг, раз был готов умереть. Но смотреть и понимать, что не силах его остановить — выше моих сил. Между нами стена, которую невозможно ничем пробить. Я могу головой об эту невидимую стену биться бесконечно, но нет способа, чтобы расколоть ее.

После того, как решение было принято, я грустил недолго. Надо обдумать сказанное Молчуном: "само слово "смысл" не имеет смысла.

Я повернулся на бок, и сердце стало биться ровнее. Игнорируя человека, сидевшего снаружи, я закрыл глаза, пытаясь уснуть.

И провалился в сон почти сразу. Разбудили меня странные звуки. В полудреме казалось, что хор незнакомых голосов поет мелодичную монотонную песню. Большой хоровой коллектив в таком месте? Странно.

Окончательно проснувшись, я понял, что это не пение, а шум ветра.

Моя палатка качалась из стороны в сторону, а фонарь, освещавший ее внутри, был готов упасть в любую минуту, его свет мигал непрерывно. Я встал и вышел: ветер был сильным, унося резкими порывами снег со склонов горы в долину. Молчуна поблизости не было, его рюкзака — тоже.

Сукин сын, ушел не попрощавшись. Я дотронулся до затылка, вспоминая его угрозу прибить меня камнем. Вдруг он привел ее в исполнение, пока я спал. Но с головой было все в порядке. Видимо, он видел, как я крепко заснул, и решил, что этого достаточно.

Взглянув на небо, я понял, что дела мои плохи. В такую погоду если промедлю еще немного, то точно останусь здесь навсегда. Сегодня пошел первый сильный снег Чанбайшаня.

Те, кто забредет еще дальше в горы, просто самоубийцы. Я заметил, что еду Молчун не забрал, и меня снова накрыло отчаянием от осознания, что он давно все для себя решил.

Ветер крепчал, палатку чуть не сорвало с кольев очередным порывом. Я прикинул время. Мы сюда три дня шли, еды на обратный путь достаточно. Чем раньше пойду назад, тем меньше шансов быть застигнутым метелью. И я начал спешно собирать вещи, а закончив, заметил, как скользят пласты снега на соседних склонах, готовые сорваться вниз в любой момент.

До этого я был уверен, что у Молчуна есть шанс выжить. Надеялся вернуться в гостиницу и сообщить, что в горах пропал человек. В поисковой команде могли быть люди, способные с ним справиться, связать и вернуть обратно. Но в такую погоду, даже если на его поиски отправят целый полк или дивизию, шансов выжить у него никаких.

Хорошо, что у него нет родственников, мне не надо будет никому сообщать печальную весть.

В Китае есть старая поговорка: "Съешь гирю и будь тверд."(1) Если Молчун что-то решил, этого изменить никому не дано. Я сделал все, что мог, и, стараясь унять грусть, повернул назад.

Ветер становился все сильнее. Сделав всего несколько шагов, я увидел, как большой пласт снега на склоне впереди сполз вниз. Если сойдет лавина, мой путь назад будет очень трудным.

Через сотню метров я обогнул горный перевал и понял, что все очень плохо. С гор все-таки сошла лавина, и передо мной была девственная снежная целина, скрывшая наши следы.

Поднявшись на несколько метров выше, я чуть сознание от испуга не потерял. Снежные завалы полностью скрыли контуры долины, по которой мы шли. Я не знал, куда теперь идти.

Закурив, я сделал несколько затяжек, размышляя, как поступить. В конце концов туристическая зона Чанбайшаня недалеко, даже если чуть сверну, все равно доберусь. Но боюсь, что прогулка по снежным завалам после лавины сама по себе опасна. Хоть я и опечален решением Молчуна, но мысль о том, что умру раньше его, печалила еще больше.

В голове возникла глупая ассоциация со смертельно больным человеком, к которому, когда бы не пришел, ощущаешь себя, как на панихиде. И вот ты в очередной раз приходишь, а он встречает тебя с автоматом в руках, стреляет, ты падаешь в лужу крови, он опускается в гроб и замирает навеки. А ты лежишь в луже крови и чувствуешь... сложно описать эти самые чувства.

Но именно так я себя и чувствовал в этот момент, глядя на заваленную лавиной долину.

Докурив, я стал подниматься выше, надеясь найти самый лучший путь и вдруг почувствовал, как мне на голову посыпались комья снега размером с кулак.

Их было много, их никто не бросал. Взглянув наверх, я увидел свисающий снежный карниз, от которого отламывались эти куски. Осторожно обойдя это опасное место, я добрался до вершины горы, где увидел тропу.

Сердце забилось ровнее. Я перебрался на другой освещенный склон. Из-за соседней горы медленно поднималось солнце, и снежный покров под моими ногами стал подобен огромному зеркалу. Мне стало тепло, а потом весь мир вокруг окрасился в розовый цвет, который словно размывал очертания окружавших меня гор.

Я замер, не понимая, что происходит. Но потом вспомнил: снежная слепота. Зажмурившись, сообразил, что нельзя смотреть на снег. Если еще раз открою глаза, то полностью ослепну.

Примечания переводчика

(1) Съешь гирю и будь тверд, 吃秤砣铁了心. Эта поговорка звучит несколько иначе: "отправляясь на тот свет, съешь гирю от весов и будь тверд в своем решении." (王八吃秤砣铁了心)