Онлайн чтение книги Власть книжного червя Ascendance of a Bookworm
Лампрехт и Николаус

Выйдя из своей потайной комнаты, я сортировала информацию до третьего колокола вместе со служащими, а после занималась фешпилем с братьями и сестрой и читала одолженные книги. Это было сделано ради Мельхиора, проведшего так много времени в одиночестве.

— Мои самые искренние извинения, госпожа Розмайн, — сказал Лампрехт, — Но не могли бы вы уделить мне минутку после обеда? Я хотел бы обсудить с вами несколько вопросов.

Я удивленно посмотрела на него: редко когда он обращался ко мне так официально. Я также не знала, как ответить. Как я могла встретиться с ним, не имея возможности покинуть северное здание?

— Рихарда? — сказала я.

— Должно быть, ему срочно нужно что-то спросить, — ответила она. — Поскольку у вас нет планов на вторую половину дня, вы можете поговорить с ним. Воспользуйтесь своей комнатой, но пусть Леонора и Ангелика останутся с вами.

Теперь я была помолвлена, поэтому было логично, чтобы кто-то из девушек сопровождал меня. Я обернулась к Лампрехту и сказала: 

—Хорошо. Тогда сегодня после обеда.

***

Лампрехт пришел почти сразу после обеда. Наши слуги налили нам чаю, а затем быстро удалились.

— Ты редко обращаешься ко мне напрямую, Лампрехт.

— Ну... я должен был сообщить это лично.

Он почесал щеку, а затем одарил меня доброй улыбкой, которую я мгновенно узнала.

— Ваш ребенок родился, я полагаю?

— Да. В начале зимы. Мы ждали его осенью, но он, видимо, не очень торопился.

— Поздравляю! Давайте сразу же начнем праздновать...

— Мы предполагали, что ты сойдешь с ума, услышав эту новость, — вмешался Корнелиус и закатил глаза. — Вот почему мы молчали об этом. 

Затем он сказал мне, что я ни при каких обстоятельствах не должна разглашать эту информацию.

— Но почему? — спросила я. — Мы же родные братья и сестры! Для нас должно быть в порядке вещей праздновать рождение ребенка, верно?

У Флоренции тоже был ребенок, но до моего крещения я не могла даже познакомиться с ним. Лампрехт же был моим родным братом, а значит, мне разрешалось видеть его ребенка в любое время.

— Я рад, что ты так взволнованна, — сказал Лампрехт, — но пока мы планируем сохранить рождение ребенка в тайне. Празднование осложнило бы эту задачу.

— В тайне? Но почему?

Простолюдины праздновали рождение ребенка, рассказывая об этом всем вокруг, чтобы это осталось в их памяти. Дворяне рассказывали о ребенке только близким людям до его крещения, но они редко прилагали сознательные усилия, чтобы сохранить рождение в тайне, и не было никаких правил, запрещающих праздновать рождение.

— Чистка коснулась тех, кто посвятил свое имя Георгине и дворян из бывшей фракции Вероники, — начал Лампрехт. — В основном, были наказаны те, в ком течет аренсбахская кровь, и близкие к ним люди. Как ты знаешь, моя жена тоже из Аренсбаха, поэтому меня тревожит возможное отношение к ней и нашему ребенку. Чтобы защитить их от любых недобрых намерений, мы хотим сохранить эту новость в кругу семьи.

Корнелиус кивнул и продолжил с суровым выражением лица, которое он принимал на работе:

— Те из нас, кто не сопровождал тебя в дворянскую академию, принимали активное участие  в чистке, и невозможно сказать, кто затаил на нас злобу. Именно поэтому я не хотел бы никаких масштабных празднований.

— Аурелия стала очень чувствительна к действиям дворян, связанных с Аренсбахом, и мы хотим обеспечить ей настолько мирную жизнь, насколько это возможно. Сохрани это в тайне ради нас, Розмайн, чтобы она и наш ребенок были в максимальной безопасности.

Лампрехт всегда казался ненадежным, но выражение его лица, когда он говорил о защите своей семьи, напомнило мне отца. Это немного согрело мне сердце.

— Поняла, — сказала я. — Я никому не скажу. Я действительно хотела сразу же увидеть твоего ребенка и устроить грандиозный праздник, но безопасность превыше всего. Ты пытаешься защитить свою семью, в конце концов. Но я ведь могу задавать тебе вопросы, пока мы здесь, да? С ребенком все хорошо?

Лампрехт улыбнулся.

— Аурелия была несколько растеряна, возможно, потому что ей постоянно приходится просыпаться по ночам, чтобы кормить грудью, но ребенок полностью здоров. Он даже начал удерживать голову. В целях безопасности они живут в главном здании, а не в боковом.

Оказывается, Лампрехт как-то пошутил о том, что Аурелия только спит или кормит ребенка грудью. Эльвира тут же отругала его за это, сказав, что это лишь показывает, как трудно быть матерью. Мысли о жизни с ребенком заставили меня вспомнить о моем коротком времени с Камиллом.

— Кстати, Корнелиус, когда вы с Леонорой планируете пожениться? — спросила я, повернувшись, чтобы посмотреть на пару, сидящую рядом друг с другом. Корнелиус получил поместье Экхарта, так что, возможно, церемония их звездного сплетения состоится уже этим летом.

— У тебя точно такое же лицо, как у матушки, когда она собирается нас дразнить, — ответил Корнелиус, а затем посмотрел в глаза своей будущей жене. — Подготовка обычно занимает год или два. Мы уже помолвлены, так зачем торопиться с церемонией?..

— Я думаю так же, — согласилась Леонора. — Помимо этого, стоит подождать, пока в Эренфесте все немного не уляжется. 

Приятно было видеть, что они так хорошо ладят.

— Ну, когда бы ни случилась ваша церемония звездного сплетения, вы можете рассчитывать на меня, — заверила я их. — Я дам вам благословение всей жизни.

— Обычное благословение подойдет! — воскликнул Корнелиус. — Обычное! Ничего хорошего не будет от того, что ты так увлечешься!

— Нет, нет, нет! Так не пойдет! — запротестовала я. — Мы говорим о свадьбе моего брата! Я дам вам благословение, которое превзойдет даже то, что было дано во время звездного сплетения королевской семьи...

— Пожалуйста, нет! — воскликнул Корнелиус, размахивая руками в отчаянной попытке остановить меня. Леонора забавно хихикнула, наблюдая за его паникой.

— В любом случае... это все хорошие новости, — сказал Лампрехт, прерывая наше общение. — Нам нужно поговорить о Николаусе.

Выражение лиц всех присутствующих ожесточилось. Николаус был сыном Карстеда от Труделиды, его второй жены, что делало его моим сводным братом, но история его матери, служившей Веронике, и неприязнь к Фердинанду означали, что я должна была избегать его.

— Труделида тоже была заключена в тюрьму, — продолжал Лампрехт. — Ты ведь знаешь об этом?

— Да. Она была очень предана госпоже Веронике и, очевидно, многое делала в тени.

— Ну, пока мы говорим... Николаус в игровой комнате.

Мои глаза расширились. 

— Все еще?.. Неужели отец не забрал его к себе и не вернул домой? — Скривилась я. — Мне кажется, слишком жестоко заставлять его проводить весь сезон в игровой комнате, когда у него есть отец рядом.

Корнелиус нахмурился.

 — Отец возглавлял чистку. Он пару раз ходил поговорить с Николаусом, но у него нет никакой возможности взять Николауса к себе. Мы же не можем оставить ребенка его возраста одного в боковом здании, верно?..

— Боковое здание? — повторила я. — Зачем оставлять его там, если мама в главном здании?

— Николаус не ее сын. Почему мать должна была соглашаться заботиться о нем? — спросил Лампрехт. Корнелиус выглядел таким же ошеломленным.

— А почему бы и нет?

Леонора вмешалась: 

— Возможно, вы не знаете о различии между братьями и сестрами, у которых есть общая мать, и теми, у кого ее нет? Вы выросли в храме и были крещены как ребенок госпожи Эльвиры, в конце концов. Госпожа Эльвира могла бы начать заботиться о Николаусе, если бы его мать дала ей разрешение, но поскольку госпожа Труделида находится в заточении, ее мнение по этому вопросу не может быть принято.

Корнелиус и Лампрехт кивнули, только сейчас осознав, почему мне было так трудно это понять. Ангелика тоже кивнула, как бы показывая, что и для неё здесь всё здесь очевидно.

— Если бы матушка захотела взять Николауса к себе без разрешения его биологической матери, ей пришлось бы его усыновить, — объяснил Лампрехт, — а это создаст проблемы, когда Труделида вернется после наказания. Мама сама сказала, что для Николауса будет лучше, если он останется в игровой комнате. Мы не можем начать заботиться о нем, когда его родная мать не способна дать согласие.

Я была потрясена. Несмотря на то, что мы жили в одном поместье, с Николаусом обращались так, словно он был из другой семьи. Если проблема разных матерей настолько серьезна, вероятно, в игровой комнате осталось больше детей, чем я думала.

Я пробормотала:

— Но если бы у ребенка в такой ситуации была бы поддержка отца, я уверена, другие жены заботились бы о нем хотя бы в какой-то степени, сводные они или нет...

— Николаус, Матиас и другие не были наказаны по родству, но это не меняет того факта, что их родители — преступники. Они избежали наказания, но это не изменит отношения к ним общества. Я думаю, мало кто захочет взять таких детей в свой дом.

Даже на Земле семьи преступников подвергались жесткой критике. Самое большее, что я могла сделать, это спокойно ответить, что Николаусу еще только девять лет.

—Только? — повторил Корнелиус. — Розмайн, ему уже девять лет. Учитывая, как Труделида могла его воспитать, и что он должен чувствовать из-за того, что его собственный отец заточил ее в темницу, я не хочу, чтобы он находился в главном здании. Тем более что он готовится стать рыцарем.

Лампрехт кивнул.

 — Я больше забочусь о безопасности Аурелии и нашего ребенка, чем о сводном брате, и я против того, чтобы помещать в главное здание рыцаря-ученика, который может стать слишком эмоциональным. Не помогает и то, что Николаус высок, в хорошей форме и, по словам деда, очень талантлив. Если бы моя жена была в отличной форме, она могла бы легко его одолеть, но она все еще восстанавливается после родов.

«Должна признаться, мне трудно представить женщину, которая прячется за вуалью и безропотно ходит вокруг, «одолевающей» рыцаря-ученика. Я знаю, что она прошла рыцарский курс, но это, как по мне, совсем не соответствует ее характеру».

— Труделида обожала Веронику и проклинала господина Фердинанда, — продолжал Лампрехт. — Она насмехалась над нашей матерью и когда Экхарт посвятил господину Фердинанду свое имя, и когда она забрала тебя из храма. Она редко показывалась в главном здании, но я презираю ее и не хочу принимать никого, кого она воспитала. Николаусу лучше оставаться в игровой комнате, пока ее наказание не закончится.

— Я... понимаю...

Я осознавала обстоятельства, связанные с Николаусом, но что-то все равно было не так. С ним обращались слишком сурово для человека, который не сделал ничего плохого.

— Сколько детей останется в игровой комнате после весеннего праздника? — спросила я. — Может быть, мы могли бы перевести их в приют? 

Я надеялась отправить их туда, где им будет спокойнее.

Глаза Корнелиуса и Леоноры широко раскрылись.

— Розмайн, о чем ты думаешь?!

— Госпожа Розмайн, делать что-то настолько решительное по прихоти — это уже чересчур!

Возможно, она была права, но я не могла оставить детей на произвол судьбы. Жизнь в главном здании замка означает, что они постоянно находятся под осуждающим взглядом взрослых дворян.

— Лампрехт, — сказала я, — я полагаю, что один из последователей Шарлотты присматривает за игровой комнатой. Я хочу поговорить с ним об этом. Корнелиус, позови Хартмута. У меня есть вопросы о текущем состоянии приюта.

По моему указанию Лампрехт и Корнелиус вышли из комнаты, оба с выражением покорности. Сразу после них вошел Хартмут, широко улыбаясь. Казалось, он ждал прямо за дверью.

— Вы хотели меня видеть, госпожа Розмайн?

Я спросила Хартмута о Николаусе, о состоянии приюта и о том, сколько детей собираются забрать родители весной.

— На данный момент поступило пять запросов. Я должен отметить, что дети вторых и третьих жен гораздо чаще оказываются брошенными, и мы не получили никаких новостей о детях без магических инструментов.

— Понятно... Как ты думаешь, хватит ли в приюте места для тех, кого в итоге оставят в игровой комнате?

Хартмут опустил свои оранжевые глаза в раздумье.

— Их размещение не будет проблемой — финансирование по-прежнему может поступать от их родителей и наказанных дворян, но, в отличие от детей до крещения, с теми, кто находится в игровой комнате, уже обращаются как с дворянами. Я не знаю, будут ли они покорно слушаться служителей и служительниц, и, предположительно, им будет трудно жить вместе с ними и как они.

Я еще не видела своими глазами состояние приюта после чистки. Но как он и сказал, хоть дети до крещения еще не были официально признаны дворянами, дети в игровой комнате уже абсолютно точно дворяне.

— Госпожа Розмайн, — раздался голос Гретии, — господин Вильфрид просит разрешения войти.

Я кивнула, и тут же он вошел внутрь, выглядя обеспокоенным.

— Лампрехт сказал мне, что ты снова собираешься устроить неприятности, — сказал он. — Что ты планируешь на этот раз?

— Перспектива выглядит мрачно... — сказала я, покачав головой, а затем объяснила общую идею перевода брошенных детей из игровой комнаты в приют при храме.

Вильфрид бросил на меня взгляд мгновенного отчаяния, затем вздохнул. 

— Ты хочешь укрыть их от глаз общества, потому что тебе их жалко? Знаешь, их укрытие ничего не изменит: их родители совершили преступления и в результате были наказаны. Не лучше ли будет, сказать им, чтобы они гордились и жили с честным сердцем? Сказать, что они не сделали ничего такого, чего можно было бы стыдиться?

Он смотрел прямо перед собой, когда говорил, и было ясно, что он говорит из собственного опыта. Как бы кто ни старался скрыться, всегда найдутся дворяне, готовые его критиковать.

— Ну, желание спрятать их от посторонних глаз — это, конечно, одна из причин для их перемещения, но Мельхиор не мог пойти в игровую комнату этой зимой, верно? Он сказал, что всю зиму провел со своими последователями, занимаясь учебой.

— Он так и сказал.

— Если все учителя были с ним, то каково было зимой тем, кто находился в игровой комнате? Как они смогут получить надлежащее благородное образование без того, чтобы их кто-то направлял?

— Это не в твоей компетенции, — прямо сказал Вильфрид. — Матушка отвечает за игровую комнату, так что поговори с ней, если у тебя есть какие-то сомнения. Не лезь в чужую жизнь, если они тебя об этом не просят.

Он был прав, и это осознание заставило меня немного расслабиться. Я могла поговорить с Флоренцией об этой проблеме, но в конечном итоге решать ее должна была она.

— Кроме того, тебе не нужно думать обо всех детях. Просто сосредоточься на Николаусе.

— На Николаусе?.. — повторила я, растерянно моргая.

— Да, — ответил Вильфрид кивком. — Он подал прошение о том, чтобы служить семье герцога в качестве рыцаря, и ты — его главный выбор. Похоже, он хочет, чтобы господин Бонифаций души в нем не чаял, как в Корнелиусе и Ангелике, плюс он завидует вашим отношениям с Корнелиусом.

Я была в растерянности. Никто не говорил мне об этом раньше.

— Но ты избегала его, потому что у вас разные матери, — продолжал Вильфрид. — Он сказал, что ты ни разу с ним не разговаривала, а когда он сказал родителям, что хочет служить тебе, они тут же отговорили его.

— Для протокола, не наш отец отказал ему, — со вздохом пояснил Лампрехт. — Это была Труделида, его мать. Она сказала, что не позволит ему служить той, кто был воспитан в храме. 

Другими словами, это была правда, что Николаус попросился ко мне в последователи.

Я взглянула на Корнелиуса, который запретил мне встречаться с Николаусом.

— Я даже не знала, что он хочет служить мне. Впервые слышу про это.

— Это потому, что мы решили, что для него будет лучше служить господину Вильфриду, — с улыбкой ответил Корнелиус. — Его желание стать последователем герцогской семьи будет удовлетворено, а Труделида не будет жаловаться на то, что ее сын служит драгоценному внуку госпожи Вероники. Он даже сможет начать знакомиться со своими братьями и сестрами благодаря присутствию Лампрехта.

Вильфрид посмотрел на Корнелиуса и покачал головой.

— Николаус ничего не говорил о служении мне, он хочет служить Розмайн. Разве недостаточно того, что его бросили в игровой комнате? Как мы можем вдобавок к этому отказывать ему в будущем, которого он желает? Мы должны по крайней мере позволить детям, которые не были наказаны, самим выбирать себе господ.

Улыбка Корнелиуса стала явно вынужденной.

— Возможно, я бы разделил вашу точку зрения, если бы это был ребенок кого угодно, но только не Труделиды, которая все еще упорно предана госпоже Веронике. Кроме того, для учеников, избежавших наказания за родство, возможность выбора господин зависит от того, посвятят ли они свои имена. Возможно, я бы больше доверял Николаусу, если бы он посвятил свое имя, как это сделали Матиас и другие.

В ответ на это Вильфрид вдруг стал выглядеть немного более деревянным.

Лампрехт бросил взгляд на Корнелиуса, затем вздохнул.

— Господин Вильфрид, Труделида — опасно предвзятая женщина. Она была твердо убеждена, что Розмайн сотрудничала с господином Фердинандом, чтобы обмануть ауба и добиться ее удочерения, а также использовала тайные средства, чтобы обмануть бывшего главу храма и впоследствии обвинить госпожу Веронику в преступлениях.

«Точнее было бы сказать, что Фердинанд использовал меня. Также Госпожа Вероника и глава храма попали в его ловушку в немалой степени благодаря вмешательству Сильвестра», — мысленно уточнила я.

Я вспомнила то время и вздохнула. Мне было жаль Николауса, ведь я сама никогда не встречалась с Труделидой, но я также не могла винить Эльвиру и Корнелиуса в том, что они не захотели взять его к себе.

— Розмайн, — сказал Корнелиус, вмешавшись прежде, чем я успела заговорить. — Ты очень сочувствуешь невиновным детям, которые  не делали ничего плохого, но как твой рыцарь сопровождения я не могу позволить возникать брешам, которые могут быть использованы опасными людьми. Ты и так уже достаточно подвергалась риску.

Одного взгляда на моих дружно кивающих рыцарей сопровождения было достаточно, чтобы я поняла, какой трудной задачей будет попытка поговорить с Николаусом.

«Я очень хочу поговорить с ним с глазу на глаз. Хотя бы один раз».